— Эд, ты идиот. Да, мы действительно слегка сбились с курса. Наши глаза еще не приноровились к здешнему пейзажу.
— …Кислорода у нас еще часа на два. Стюарт будет ждать до последнего. Кто бы мог представить себе такое — два воздушных аса заблудились в кучке булыжников!
— Ал, я не понимаю, где же тогда датчики и «Гном»? Хоть куда-то мы должны были выйти?
— Сядь и успокойся. Надо подумать. Всегда есть выход. За два часа можно смастерить ранцевый двигатель, подняться и осмотреться.
— Это в кино можно.
— Стюарт нас отыщет сверху. Надо только выйти на открытое место. Ты же знаешь, что в невесомости зрение обостряется. Все будет нормально. Мы еще будем водить в этот долбаный лабиринт новичков и смеяться над ними.
— Я бы предпочел, чтобы это были павильонные съемки. Пойдем назад. Вот это уж точно наши следы… Господи Иисусе! Ал, ты видишь эту штуку? Это же гамбургер! Старый добрый Бит-Мак!
— У тебя галлюцина… Да. Будь я проклят, это гамбургер. Только без начинки. Ледяной гамбургер… Только обертка у него какая-то странная…
— Значит, это все-таки съемки! Ал, мы спасены! Это съемки! Теперь я понял, почему Нил и Базз так странно себя ведут!
— Что ты несешь? Как на Земле можно создать пониженное тяготение?
— Да очень просто! Они добавили нам ЛСД в апельсиновый сок! Вот нам и кажется, что мы порхаем! Я все понял! Нас с тобой даже специально объединили для имитации высадки, из-за наших имен!
— Эд, прекрати. Наше положение и без того хреновое. Мы по уши в дерьме. При чем тут имена?
— Эдгар и Алан, допер? Эдгар Алан По! Мистификация! Полет к Луне на воздушном шаре! Человек с мозгами поймет, что наш полет — мистификация, а гамбургер оставил кто-то из киношников… Мало ему не покажется…
— Насчет мистификации — бред, а вот Биг-Мак уже на другом месте…
— Так всегда бывает, когда путешествуешь…
— В смысле?
— Ну, наглотаешься «кислоты». Тогда кажется, что мебель двигается, а вилки и ложки разговаривают. Вот, смотри, сейчас я возьму этот траханый гамбургер, сниму шлем и сожру, даже без начинки. Ха, да он убегает!
— Сожрешь шлем?
— Гамбургер! Где же он?
— Групповых галлюцинаций не бывает.
— А индийский фокус с веревкой?
— Это другое дело. Сейчас не до фокусов. Сейчас я выйду на связь с Хьюстоном и дам «Мэйдэй».
— Боже, они наблюдают за нами из-за камней!
— Сядь. У тебя нервное расстройство.
— Их по меньшей мере пятеро! Впереди идет босой старик, потом, кажется, какой-то китаец… Да ведь они без скафандров! Ал, старина, конечно, это долбаный кинопавильон, и эти долбаные статисты в перерыве шляются где попало…
— Во-первых, тот павильон находился вовсе не в Голливуде, а во-вторых…
— Ага! Все-таки признаешь, что Армстронг никуда не летал?
— Эд, я не знаю, в чем дело. Я тоже вижу этих людей. Действительно, они одеты как для съемок фильма о Распутине. Наш гамбургер, кстати, сидит у этого громилы на плече… И ножки свесил… Эд! Фотографируй их!
Фотографируй! Иначе нам никто не поверит! Хьюстон! Хьюстон! К нам приближаются какие-то человекообразные существа! Это люди, и они без скафандров! Да, сэр! Нет, сэр! Чем, голыми руками, сэр? Нет, мы их не слышим, сэр… Да, Митчелл их фотографирует… Кажется, они собираются вывести нас отсюда, сэр. Ну, не совсем чтобы заблудились. Слегка. С ними какое-то небольшое существо, шарообразное… Мы называем его «гамбургером», сэр.
— Полегче, полегче, парень. Ну у тебя и лапа! Да вы не бойтесь, это вспышка! Отдай! Ал, у меня отобрали фотоаппарат. Ясно, это русские.
— Хьюстон, чужие ведут себя агрессивно. Да, сэр. Отобрали фотоаппарат.
Видимо, здесь нельзя снимать. Эд, идем за ними, не упирайся, долбаный…
Это я не вам, сэр. Мы и не оказываем, сэр. Один парень чистый монгол, другой китаец. Нет, японца я отличу за милю. Остальные, кажется, русские, сэр. Одеты как музыканты в русском ресторане. Усы, борода. Нет, ни мундиров, ни знаков различия. Оружие холодное. Да, лук и стрелы! Сэр, этот долбаный гамбургер с ними разговаривает! Он смеется! Нет, не мешают. Они, видимо, даже об этом не догадываются. Есть поддерживать связь, сэр.
— Да не надо мне помогать, я сам иду. Дай-ка мне рассмотреть эту штуку…
О, какой ты шустрый! У тебя и глазки есть? Ал, у гамбургера золотые зубы.
Они добывают тут золото. Для русских…
— Да! Видим модуль, сэр! Он совсем недалеко! Они ведут нас прямо к нему.
Какая жалость, что Митчелл не глухонемой: они пытаются нам что-то сказать… Он бы мог прочесть по губам… Нет, сэр. По-китайски тоже не понимаю, сэр. Начертить на пыли, сэр? Попробую… Извини, парень, в долбаных иероглифах я не разбираюсь. Это я не вам, сэр.
— Ну, спасибо, комиссар. Что его бояться, он не стреляет, только вспышку дает! Вот, я снимаю своего товарища… Подойди, подойди к нему, я вас вместе щелкну…
— Хьюстон, они вернули камеру. Кажется, с ними можно договориться… Да, чернобородый концом ножен пробует что-то начертить. «Артур. Камелот».
Разрешите мне написать свое имя, сэр? Хм, Камелот… Артур… Это я — Алан… А мой товарищ — Эдгар… Хьюстон, поговорите с Митчеллом, мне пора связаться со Стюартом…
— Хьюстон, здесь Митчелл. Кажется, это нормальные парни, только могут обходиться без воздуха и обогрева… Я думаю, это тот свет, сэр. Или даже рай. Куда же еще мог уйти король Артур? Нет, сэр, никаких посторонних продуктов на борту не было. Сейчас я их сниму всех вместе… Да, да, гамбургера в середину… Конечно, пришлю. Со следующим «Аполлоном». Как будто что-то понимают…
— Скоро улетим. Ж-ж-ж — и в небо, понял? Как тебя, Джихар? Сэр, может быть… Да нет, это я рассуждаю вслух. Нужно что-то взять у них в доказательство. И оставить что-нибудь взамен. Например, сумку для образцов… Китаец снимает свой амулет, сэр. Нефритовый заяц. Не знаю, сэр.
Потом вы мне скажете, что в любом Чайнатауне таких полно, и я пронес его на борт в собственной заднице… Нет, сэр, вряд ли они отдадут свой говорящий гамбургер в малиновом смокинге. Силой не получится, мы слишком неуклюжи…
Да, если сумею ему объяснить… Подождите, этот громила снимает с плеча мешок. Может быть… Боже! Это же наш «Гном»! И датчики! Они решили, что мы их потеряли! Нет-нет, парень! Верни на место! Бабах! Смотри — этот ящик — много-много минут — бабах! Сэр, они не понимают. Они будут таскать эту штуку, пока не взорвутся. Да я нарисовал… И взрыв, и череп с костями…
Что? Джихар — арабское имя? Нет, сэр, он рыжий. Нет, не похож. Он благодарит нас, сэр! Благодарит за «Гнома»! Как тем лучше? Они же погибнут.
Они принесут «Гнома» в свое жилище, попытаются разобрать… Слушаюсь, сэр.
Есть стартовать, сэр.
— Ал, нельзя же их так оставлять… Это же все равно что разбрасывать мины-игрушки… Они уходят, командир!
— Ничего нельзя сделать, парень. Приказ есть приказ. Будем молить Бога, чтобы они оказались наркотическим видением. Эд, угадай с трех раз, что лучше — психушка или военный суд?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В многоборских дебрях было сразу два хозяина: собственно Леший и Боровой.
Долгие, долгие годы велся между ними спор насчет того, где кончается лес и начинается бор, чем лес отличается от бора, кому должны подчиняться звери, птицы и насекомые, которые никаких границ не признают. Поздней осенью, перед тем как залечь в спячку, Леший с Боровым устраивали между собой настоящее побоище: поднимались в росте до самых высоких деревьев и под вой ветра, выворачивающего стволы из земли, начинали со щелчка, а доходили до кулака, так дрались, что волоса в кулаках оставались, награждали друг дружку зуботычинами, затрещинами, оплеухами, пинками, тычками, били под микитки, по сусалам, под дых, сворачивали скулы, пересчитывали ребра, чужую бороду драли, а свою подставляли, задавали чесу, высекали искры из глаз.
После чего, обессилев, составляли в очередной раз разметную грамоту, соблюдать которую ни тот, ни другой не собирались.
В такие дни умные люди со двора не выходили, и даже дураки не решались казать нос из дома.
Потом, битые да измученные, расходились Леший и Боровой по берлогам, в глубоком сне забывали старые побои и грезили о новых.
Весной старые обиды как-то сами собой забывались. Соперники вылезали на солнышко, сладко потягивались и даже начинали спрашивать друг дружку о здоровье, посылали четвероногих гонцов в столенградский кабак, глухо чокались бочонками, клялись в вечной дружбе, вместе наводили порядок в самых глухих чащобах и, наконец, садились маленько поиграть в кости. Чем заканчивалась игра, уже понятно.
Но сейчас, после загадочного исчезновения Смерти, лесные хозяева, хоть и не так скоро, как люди, но спохватились, а уж беду почувствовали куда глубже, чем люди. Леший накладывал лапу на березовый ствол и слышал, что дерево хоть и не умирает, но и не живет, как положено, не тянет влагу из земли, не желает шуметь листьями и стряхивает их, словно тягостную ношу. А листья прошлогодние не преют, не перегнивают, не рассыпаются в жирный земной прах, дающий силу семенам для прорастания, и семена, благополучно перезимовавшие, не дают побегов, не подставляют солнцу узкие зеленые ладошки за другой, светоносной силой, лежат напрасно в земле, словно мертвые камушки.
Птицы успели свить гнезда и снести яйца, но только зря сидели на них в недоумении, потому что птенцы не желали разбивать скорлупу и обсыхать на солнце с разинутыми ротиками в ожидании вкусных червячков. Птицы тревожно перекликивались межцу собой и убеждались, что у соседей и родственников происходит то же самое. Одна кукушка, распределив свое потомство по чужим домам, беззаботно считала людям и зверям несметные будущие годы.
Пчелы, у которых соображения еще меньше, чем у птиц, собирали по привычке мед, исправно заполняли соты, но кормить их сладким золотым содержимым было некого — пчелиные царицы дремали, не желая выводить потомство.
Металась между деревьями испуганная волчица — наступило уже время учить детей правилам лесной жизни, но волчата продолжали оставаться слепыми и еле-еле передвигались на разъезжающихся некрепнущих лапках.
Волк своими пронзительньши глазами смотрел, как уходит от него олень с перегрызенной глоткой, как трепыхаются на траве остатки недавно пойманного зайца, как деловито взбегает на дерево дочиста обглоданный скелетик бурундука.
Медведь разрывал муравейник, желая полакомиться муравьиными яйцами, но убеждался, что в куче хвоинок и палочек ничего нет, а сами муравьи выстраиваются в полки и дружины и направляются куда-то на восход в надежде найти правильную землю.
Лесные жители мало-помалу отвыкли есть друг друга, хищничали тоже единственно по привычке, и Лешему с Боровым пришлось объявить в своих владениях перемирие, которое бывает лишь во время больших пожаров — чтобы зверье не калечилось понапрасну. И звери в этом оказались умнее и послушнее людей. Они сбивались в стаи и сидели, поджав хвосты, в ожидании. Никто не выл, не ревел, не тявкал и не верещал — только птицы, как заведенные, исполняли свои песни, но веселья это не прибавляло.
Лес перестал жить — он просто существовал.
…В такой лес и вышли лунные странники из Беломоровой землянки.
— Ума не дам — чего они своего собственного сундучка так испугались? — сказал Жихарь и хотел было сесть на этот самый сундучок.
— Не смей! — крикнул Колобок. — Видишь — три черных лепестка в желтом кружочке? Я же говорил — там Смерть.
— Что-то не видел я в нем никакой Смерти. Так, что-то стукает, грюкает, буковки огненные мельтесят…
— А то и мельтесят, — сказал Колобок, — что через три дня этот сундучок ка-ак грохнет! И все вокруг сгорит!
— Так, значит, это всего лишь оружие? — спросил Яр-Тур.
— Не совсем, — сказал Колобок. — Это не простая Смерть, а Ядерная. В каждом самом мелком теле есть ядро, в ядре — сила, и если эту силу враз выпустить…
— О таком оружии повествуют древние книги, — сказал Лю Седьмой. — Оно способно убивать и после удара, на расстоянии.
— Кого теперь убивать… — махнул рукой богатырь, но садиться на сундучок все-таки не стал.
— Какой великой отваги эти рыцари — сэр Алан и сэр Эдгар! — воскликнул король. — Отправиться на Луну, не заручившись магической поддержкой, надеясь лишь на удачу и на крепость металла! Ведь для них не было там ни тепла, ни воздуха. Поэтому на них были такие безобразные доспехи. Надеюсь, что по возвращении они получат заслуженную награду. И я догадываюсь, почему они привезли туда этот таинственный ящик! Значит, он содержит оружие такой силы, что его нельзя применять на земле…
— Еще как применяли, — сказал Колобок. — Помню, качусь это я по степи, ковыли шумят. Потом взлетаю вверх, еле успел свои изюминки закрыть. Уши заложило, правый бок обуглился. А в земле такая дыра, что целый город войдет…
— Что нам с того, — сказал богатырь. — Нет такого врага на свете, против которого… А смешно эти молодчики на Луне разговаривали, словно лягушки:
«фак-фак-фак!»
— Постой-ка, парнище, — сказал Беломор. До тех пор он пребывал в скорбном и повинном молчании, хотя никто его ничем не попрекал. — А ведь есть такой враг.
Жихарь мигом припомнил, как в Адских Вертепах влетел в бездонное чрево Мироеда Красный Петух Будимир, как в темнице Вавилона туда же отправился переменчивый меч Симулякр…
— Точно! — сказал он. — Такого ему не переварить… Только ведь и Смертушка не уцелеет, испепелится!
— Она-то уцелеет, не бойся. Я ее знаю. Она вечная, как и сам Мироед. Ох и задаст она мне, ох и взбутетенит!
— Сам виноват, — сказал Жихарь. — Нечего было тайны разводить. Не люблю, когда меня используют втемную. Только как нам сундучок переправить ему в пасть? Он ведь тоже кое-чего соображает. Тебя ведь перехитрил…
— Ему шея аркан захватить, — предложил Сочиняй-багатур. — Он рота открывать, ты туда бросать…
— Может быть, удивить злонравного сэра Мироеда каким-нибудь чудом, чтобы он разинул пасть?
— Для этого сперва надо найти Мироеда, — сказал Жихарь. — Индрик-зверь во второй раз не повезет нас в Адские Вертепы. Даже если и согласится — где того Индрика найдешь?
— Думаю, что он сам нас найдет в свое время, — сказал Лю Седьмой. — Он не упустит случая поглумиться и позлорадствовать над своими врагами… Так что надо ждать…
— Три дня, — напомнил Колобок. — А потом — вспышка справа! Вспышка слева! И мы носимся над землей в виде облаков пепла!
— Почем ты знаешь, хвастливая горбушка?
— Так буковки-то красные! Верней, цифирки! Которые пляшут и меняются!
— И о чем они говорят, сэр Гомункул?
— Это такое устройство — вроде нашей Калечины-Малечины, они определяют время. Но Калечина-Малечина отсчитывает только часы, да и то приблизительно, а тут всякое мгновение на учете. Вот по цифрам и выходит — три дня с небольшим… Иначе надо этот сундучок уносить как можно дальше, в нежилые каменные места, и бежать от него сломя голову…
— Никуда я бежать не буду, — сказал Жихарь. — Лучше наоборот, собрать всех людей на свете вокруг смертоносного сундучка, да всем и пойти на распыл, чтобы не мучиться.
— И времени на то нет, и люди своей волей не соберутся, — сказал Беломор. — Многие, пожалуй, еще и не поняли, что произошло…
— Увы, это так, — сказал Лю Седьмой, отпил из своего жбана персиковой настойки и пустил посудину по кругу. — Жизнь человека между Небом и Землей — как прыжок скакуна через расщелину: в одно мгновение она промелькнет и исчезнет бесследно. Сами собой, неведомо как, вещи приходят оттуда. Сами по себе, неприметно, уходят туда. Одно превращение — и вот она. Жизнь. Еще одно превращение — и вот она. Смерть, Все живое об этом печалится, род людской об этом горюет. Но то лишь разрывается данный нам Небом чехол, падают наземь ножны Небес. Наши светлые и темные души улетают куда-то, и тело влечется за ними. Вот когда наступает для нас Великое Возвращение! Это исчезновение формы в бесформенном и придание бесформенному формы известно всем людям, но человек, устремленный к Пути, о том не заботится. Все люди о том судят, а человек. Путь постигший, не судит. А если судит — значит, Путь не постиг. Так было всегда, но ныне Путь прервался, и мудрец приравнялся к невежде…
— Слушай, тогда, получается, Мироед против всех законов попер? — сказал Жихарь. — Что он один в пустоте делать-то думает? Песни петь и пляски плясать?
— Чем выше возможности, тем мельче душа, — ответил Бедный Монах. — При возможностях неограниченных душа вовсе сходит на нет. Видимо, некогда этот Мяо Ен был великим воином и выдающимся ученым. Достигая совершенства, он забыл о равновесии, решил быть Светом без Тьмы или Тьмой без Света. Вздумал поглотить всю Вселенную с тем, чтобы потом породить новую. Высокий замысел, низкая натура! Сейчас он просто разбойник и пакостник, подобный испорченному мальчишке, бросившему жарким полднем горшок с дрожжами в отхожее место. Впрочем, скоро даже таких низменных стремлений в нем не останется. Вселенная, конечно, возродится, но уже без нас, и жить она будет по каким-то другим, невообразимым законам…
— Спасибо, утешил! — сказал Жихарь. — Значит, если я тебя правильно понял.
Мироед становится все глупее и глупее?
— Не совсем так, — сказал Лю. — Просто он себя считает все умнее и умнее.
— Так на так и выходит! — обрадовался богатырь. — Только бы нам до него добраться…