Архивариус привстала, устремив на него подозрительный взгляд:
— Нет, в очень редких случаях, единично. Хотя бывает, студентов переводят к нам из академии в Петербурге.
— А так, чтобы целую группу? — не сдавался Андрей.
— Я же вам сказала, что нет! — дама явно была раздражена. Кроме того, оригинальное местоположение Андрея позволяло ей, что редко случалось при ее росте, смотреть на него сверху вниз.
— Хорошо, — примирительно сказал капитан. — Допустим. А если сформировать третью группу из существующих двух… — И сам себя остановил, еще раз заглянув в списки. Нет. Это была нерасформированная группа: фамилии нигде не повторялись. — На факультет живописи набирают по три группы каждый год?
Дама кивнула, а он протянул ей список студентов, сдававших экзамены в 92-м и 93-м годах.
— Найдите, пожалуйста, их личные дела, — он умоляюще посмотрел на даму, и мольба возымела эффект. На столе десятью минутами позже лежали личные дела той самой третьей группы. Вот, пожалуйста, некий Боровиков. Не сдавал никаких экзаменов до четверного курса. Но в личном деле значится, что он честно поступил на первый в 89-м году.
— У нас всегда по три группы на живописном, — поджала губы архивариус.
Андрей сел, осмотрел разложенные повсюду бумажки:
— Ну конечно! — Он повернулся к даме: — Еще один вопрос: хранятся ли у вас фотографии бывших студентов?
— У нас есть альбомы выпускников, — сухо сказала она, и, предугадав комментарий следователя, добавила: — И еще есть общие фотографии: на первом и на последнем курсе, перед выпуском. Какой год вас интересует?
Андрей побарабанил пальцами по столу, он теперь был почти уверен:
— 93-й год выпуска. Простите, что вас гоняю. — И он обезоруживающе улыбнулся.
Дама на улыбку не ответила, но быстрой подпрыгивающей походкой вновь удалилась в глубь арочного коридора. И вышла через пару минут, держа перед собой на весу внушительный альбом. Андрей стал листать страницы: отделение графики, живописи, скульптуры… Общее фото в начале, персональные снимки в середине, общий в конце. Разница, не смог не заметить он, между свежими абитуриентами и выпускниками пятью годами позже — разительная. Альма-матер ли тут повинна, или безжалостное течение времени, но лица менялись. Он внимательно проглядывал портреты. Вася, Вася, ну где ж ты, Вася? Ничего. Снова, уже медленнее, прошелся по фамилиям и лицам. Опять ни хрена, ни морковки, ни мистического Василия!
И вдруг увидел его — крошечный клочок картона, зажатый между тугими страницами из такого же картона. Он нажал ладонью на листы по обе стороны — так и есть! Страница вырвана!
Андрей быстро перекинул страницы назад, к началу альбома. Вот общие мелкие фотографии, к которым он пока даже не присматривался, так как имен под ними не было. Так и есть — «графики» и сразу за ними — «скульпторы». И никаких вам живописцев. На этот раз страница была вырвана аккуратнейшим образом. Не ищи он конкретно ее, никогда бы не заметил отсутствия снимка.
Андрей в раздражении захлопнул альбом. И задумался. Дело явно украдено. Любые следы, ведущие к таинственному Васе — заметены подчистую, и, возможно, уже давно. Единственное, что у него есть — это год. Что ж, и это уже неплохо. Он скопировал в записную книжку все имена и фамилии из третьей группы. Впереди его ждало знакомство с несколькими, скорее всего не признанными, гениями. И сия перспектива Андрея совсем не вдохновляла.
Он отодвинул с противным лязгом стул, вызвав откровенное неодобрение архивариуса, и, поблагодарив, удалился. Уже на выходе из здания столкнулся в дверях со страннейшей девицей в индийской юбке и кольцом в носу. А столкнувшись с ней и пробормотав извинения, вдруг замер.
Он чувствовал, что еще не все выяснил у руководителя факультета. Поднялся наверх. И вновь постучался в кабинет к Мамонову. Но ему не повезло. У Николая Александровича проходило совещание. За длинным столом сидели какие-то седовласые мужи, все резко обернувшиеся на его стук. Мамонов, чуть нахмурившись и кивком извинившись перед присутствующими, подошел к двери.
— Чем могу быть еще вам полезен? — спросил он.
— Простите, что беспокою. Но я не смог найти фамилии. Документы уничтожены. Зато я теперь знаю, в какой группе он учился и в каком году. И…
— Постойте-ка. Вы хотите сказать, что он выкрал свое личное дело?
— Не только. Он ликвидировал все ведущие к нему нити: экзаменационные листы, фотографии.
— Но как?!
— Воровать из архивов ему не впервой. Если вышло в Монтобане, то уж тут…
Мамонов посерьезнел:
— Думаете, это он — ваш убийца?
— Если он ни при чем, зачем красть документы?
Внезапно за спиной у Андрея раздался топот, шумное дыхание. Капитан обернулся: к ним бежал, с виноватым лицом, круглый человечек, одетый в широченные брюки и мятый серый пиджак.
— Николай Александрович! Сорри! Застрял в пробках!
Мамонов поднял бровь:
— Все ты выдумываешь, Синяев. Знающие люди мне донесли, что машина у тебя уже три месяца как в ремонте. И ездишь ты — на метро. А на заседания опаздываешь — как раньше.
Синяев вынул из кармана почти такой же, как у Мамонова, старорежимный клетчатый платок, больше похожий на полотенце, вытер им лоснящийся лоб и развел толстыми ручками:
— Каюсь! Вы ж знаете, мы, художники, редко бываем в ладах со временем.
— Ты, Синяев, скоро будешь не в ладах со мной. Проходи уже!
«Синяев… Синяев…» — перед глазами у Андрея плыли строчки с фамилиями. Он схватил толстяка за обшлаг пиджака, когда тот уже проходил внутрь кабинета.
Толстяк дернулся и с удивлением воззрился на неизвестного:
— Вам чего?
— Капитан Яковлев, — и Андрей отработанным жестом продемонстрировал удостоверение. — Вы, случайно не учились с неким Василием?
— Чего? — Синяев перевел обескураженный взгляд на Мамонова: — Николай Александрович, что тут про…
Мамонов ободряюще ему улыбнулся:
— Толя, помнишь, учился у нас один блестящий товарищ, ушел еще с третьего курса?
— Бакрин, что ли? — насупился Синяев. — Так я и не учился с ним. В смысле — я раньше поступил, а он…
— Бакрин! Точно! Как я мог забыть! — Мамонов засиял, что твой царский золотой, и повернулся к Андрею: — Это он. Человек, которого вы ищете!
— Отлично, — сказал Андрей скорее себе, чем Мамонову, и, не обращая внимания на насупившегося Синяева, пожал профессорскую руку и исчез за дверью.
Маша
— Бинго! — Андреева физиономия лучилась довольством, и Маша, даже не зная еще, в чем, собственно, дело, не могла не улыбнуться в ответ. — Я, похоже, нашел нашего убийцу!
И Андрей, эдак гордо — ни дать ни взять шериф и усмиритель ковбоев, сел на край стола и победно поглядел на Машу.
— Ого! Поздравляю!
— Зовут Василий Бакрин, чуть больше сорока, гениальный художник, вынужденный, из экономических соображений, уйти из искусства, чтобы помогать больной матери и тетке — то есть заметь — налицо юношеская травма. Нелюдимый, с плохим характером. Ну что, — он поднял брови, — похож на нашего персонажа?
— Похож. — Маше очень хотелось его расцеловать — и за результаты, и за чистую, без примесей, стопроцентную радость, исходящую от него искрящейся волной. — Еще как похож!
— В архиве он документы подчистил — что само по себе показательно, но мы дадим на него запрос по нашим каналам, — заявил Андрей, спрыгнув со стола. — А у тебя что нового? — И он летящим движением — чтобы никто не заметил — погладил ее по щеке.
Маша подняла на него глаза, пожала плечами:
— Ну что может сравниться с Матильдой моей! Это я, если что, о тебе… — подмигнула она. — К слову — за этой блестящей идеей, связанной с поиском студентов в художественных вузах, совсем забыла тебе рассказать, как сходила в Пушкинку.
— Это когда решила «приглядеться»?
— Да. Я присмотрелась.
— И как?
— Увидела натюрморт…
— Ого! Прям вот так? В музее? — поддразнил ее Андрей. — Неожиданно.
— Ничего особенного на самом деле, — сникла Маша. — Итальянский, автор неизвестен. Такое хорошего качества полотно. Не шедевр, — Маша повела плечом. — Но на нем присутствует скрипка, и висит он напротив единственной в Пушкинке работы Энгра. Будто отражение, второй лик художника, понимаешь?
Андрей нахмурился:
— Не вижу связи.
— Просто Энгр, как гласит его биография, был еще и отличным скрипачом.
— И..?
— И ничего, — раздраженно отмахнулась Маша. — Глупости! Укол бессмысленной женской интуиции.
— Хорошо сформулировала, — подмигнул ей в свою очередь Андрей и сел к компьютеру.
* * *Лев Александрович являлся замдиректора одного из крупнейших музеев. Но до того, как занять эту в высшей степени почетную, но административную должность, он был искусствоведом, и высокого полета, а также проявил себя мастером атрибуций, способным к искусствоведческим прозрениям. И вот чувство досады после ухода барышни с Петровки (вполне интеллигентной, покашливал одобрительно он у себя в кабинете — даже удивительно!) не давало ему покоя. Что-то и правда не так с этим качественным, но абсолютно не выдающимся натюрмортом со скрипкой. Но что? В конце концов, уговорил он себя к вечеру понедельника, никто не мешает ему посвятить некоторое время успокоению собственных нервов. Воспримем сие как старческое чудачество — да, старческое, уже пора перестать кокетничать!
И Лев Александрович решительно спустился в архив, где запросил досье на картину, папку с историей покупки, реставрациями, списком вывозных и внутренних, музейных, выставок. Из папки выпала черно-белая фотография: любая картина в собрании имеет такое «паспортное фото». Многие карточки датировались 30–40-ми годами ХХ века, еще до появления цветной фотографии. Лев Александрович поправил птичьим жестом очки на хрящеватом носу и внимательно просмотрел снимки.
И вдруг охнул и стал нащупывать за спиной стул. А нащупав, упал на него, не отрывая взгляда от фото.
— Откуда? — шептал он пересохшими губами. — Но она-то? Откуда?
Маша
Маша стояла у окошка справочной и переступала с ноги на ногу. Вся эта волшебная для сыщика история, рассказанная Андреем, мгновенное попадание в яблочко, когда в наипервейшем художественном вузе страны с первого раза они выходят на человека, узнавшего стиль Копииста и — о чудо! — еще и помнящего его по имени, ее несколько смущала. Да, Андрей смеялся над ней вчера, говорил, что она, как деревенская плакальщица, — вечно ждет дурных вестей, а ведь сыщицкая удача, она, родимая, тоже существует! Да, Бакрин выкрал документы из студенческого личного дела, но этим сам себя и выдал. Что им с этого дела, если у них есть фамилия?
И в наказание — или в назидание, отвлекшись на другие дела, Андрей отправил ее добывать информацию про Бакрина. И не то чтобы Маша не верила в сыщицкую удачу — куда там, как можно! — такое святотатство! Однако ей всегда казалось, что ради таинственного золотого блеска сыщицкой удачи нужно намыть столько серого бессмысленного песка. Но Маша решительно отбросила скептицизм прочь: иногда, наставительно сказала она себе, удача приходит на халяву, как единственный выученный билет, что достается студенту-лентяю, и тогда…
— Помер ваш Бакрин, — положила перед ней официальный бланк работница справочной, вытерев тыльной стороной ладони покрасневший от бесконечного ОРЗ нос.
— Что? — не поняла Маша, уже примерявшая к ладони тот самый самородок сыщицкого везения.
Тетка посмотрела на нее неодобрительно, взяла бланк:
— Так… Бакрин, Василий Леонидович… Скончался в 1993 году.
— Не понимаю… — нахмурилась Маша.
— А чего тут непонятного? — Тетка, руки в боки, смотрела на нее уже возмущенно. — Бакрин один, если вам Василий. И он скончался. Вам справка нужна?
Маша ошарашенно кивнула, чувствуя, как самородок обернулся ускользающим сквозь пальцы обмылком.
— Да, выпишите, пожалуйста. Меня еще интересуют мать Бакрина и тетка. Последняя, возможно, жила с ними вместе.
Работница справочной выдохнула в явном раздражении:
— А сразу не могли дать все фамилии? — И застучала клавишами. — Так… Мать умерла двумя годами раньше. Тетка… Есть такая: Екатерина Тимофеевна. Эта жива. Проживает… В доме инвалидов.
«И зачем мне теперь эта тетка?» — оглушенно подумала Маша. А вслух сказала:
— Будьте добры, снимите мне копии со всех имеющихся у вас по семье Бакриных документов.
И через пять минут вышла на улицу, сжимая в пальцах, мгновенно окоченевших на зимнем ветру, тонкие шелестящие справки. Умер. Такой молодой. Такой талантливый.
Значит, не единственный он был такой, способный скопировать кого угодно из старых мастеров? Значит, есть еще один? Возможно, билась робкая надежда в Машином сердце, — друг или ученик? А возможно, и даже более чем вероятно, ответила она своей глупой надежде, — что их Копиист не имеет с покойником Бакриным ничего общего. Но других ходов у нее не имелось.
«Что ж. Пошли за мертвецом», — сказала себе она и, поежившись, спрятала архивные справки в карман.
* * *Маша сидела перед экраном: на нем имперский двуглавый орел сопровождался надписью «Российская академия художеств». Где орел, где художества? Но ей было не до логических связок. Она просматривала официальный сайт в разделе «Новости»: имелись текущие и анонсы. В анонсах фигурировало приглашение на встречу выпускников. И дата — эти выходные.
Маша кусала губы: при всей ее ненависти к светским мероприятиям надо идти. Бакрин мертв, но кто-то же жив! Кто-то, кого так хорошо научили в академии, а потом выпустили в широкий мир, где, кроме положенных ему по дарованию и образованию художеств, он занимается еще и убийствами? Хлопнула дверь — это вошел, насвистывая что-то бравурное, Андрей.
Но, встретившись глазами с Машей, резко оборвал свист:
— Какие новости?
— Плохие новости, — ответила она. И поправилась, поведя плечом: — Точнее, непонятные.
— Ясно, — Андрей сел напротив. — Хорошие новости — это не про нашу жизнь. Ну, так и что там, со странностями?
Маша нагнулась, вынула из сумки папку, положила на стол:
— Новость первая и главная. Бакрин уже двадцать лет как в могиле.
Она достала из папки справку из архива.
— Вот тебе и здрасте… — сощурил глаза Андрей. — И от чего почил?
Маша кивнула на листок:
— Рак легких.
Андрей резко выдохнул, чтобы скрыть разочарование:
— Серьезное заболевание. Дальше.
Маша пожала плечами:
— Дальше: мать Бакрина скончалась двумя годами раньше, в 91-м, тоже от рака. Жива только тетка, Бакрина Екатерина Тимофеевна. Проживает в доме инвалидов.
Андрей устало потер лоб:
— Хорошенькие дела.
— Да, — Маша сочувственно кивнула. — Как говорила Алиса, «все чудесатее и чудесатее».
— Кто говорила? — ошарашенно воззрился на нее Андрей, и Маша виновато улыбнулась:
— Алиса. В Стране чудес.
— Цитата очень к месту, — улыбнулся он ей в ответ.
— Но есть и вторая новость.
— Не уверен, что хочу ее слышать, — Андрей, мрачный, крутил в руках справку.
— В Академии художеств будет гала-вечер. В эти выходные.
— Тебе не хватает в жизни светских мероприятий?
— Мне не хватает возможности отыскать убийцу, — нахмурилась Маша. — Поэтому мы идем. И пробуем разговорить одногруппников Бакрина. Может быть, этот Вася был не один такой гений? Может, у него имелись друзья, способные подделать Энгра?
— Научившиеся от него плохому? — с мрачной иронией скосил на нее глаз Андрей.
Маша упрямо покачала головой:
— Это наш шанс. Я тоже ненавижу гламурные тусовки. Но надо идти.
— Надо так надо, — кивнул коротко Андрей.
* * *Красить глаза очень сложно. Кому-то это заявление покажется неоднозначным. Но Маша… Она легко решала задачки по высшей математике, однако вот косметика…
Ей пришлось одолжить у матери все ее стратегические запасы (своих-то не имелось), хранящиеся в нескольких косметичках. Отшатнувшись в непритворном ужасе от их содержимого, Маша решила — она выполнит программу-минимум. Подведет глаза, накрасит тушью (у матери был выбор из пяти (!?) разных вариантов) ресницы и освежит губы помадой. И баста!
Но оказалось, что все не так просто: карандаш для подводки вел куда-то совсем не туда, отчего один глаз выходил, как у восточной красавицы, а другой — поменьше и несколько подбитым. Маша чуть не расплакалась, глядя на результаты своих трудов. Ну почему она не училась рисованию и музыке, как все приличные девочки?!
Рисование… «Вот наш Копиист, к примеру, — подумала она с досадой, — мог бы блестяще меня «раскрасить» — карандаш, пусть даже для глаз, не дрогнул бы в его пальцах». Она опустила руку и посмотрела в зеркало на свое посерьезневшее лицо.
— Нужна помощь? — донеслось обеспокоенное Натальино с кухни.
— Нужна! — обреченно крикнула Маша. Она сдалась. Пусть Копииста поблизости не наблюдалось, но под боком оказалась мама, которая будет только счастлива организовать своей антикокетливой дочери в кои-то веки достойный макияж.
— Нормальные девушки, — говорила ей Наталья, пробуя на тыльной стороне ладони, как на палитре, тон помады, — к твоим-то годам уже умеют виртуозно краситься!
«Так нормальные девушки, — парировала позже и про себя Маша, влезая в тесные лакированные черные туфли на высоченных каблуках, — и на гала-вечера идут не с целью вычислить убийцу…»
Андрей
Он резко отбросил сигарету в сторону, увидев, что подъезжает ее такси. И подошел, чтобы галантно открыть дверь. Открыл и — отшатнулся.
Женщина, которой он подал руку, с Машей имела несомненное сходство, но она была… Ослепительна. Даже, казалось, стала выше ростом.
«Что она с собой сделала? — ошарашенно подумал он. — Не может быть, чтобы просто накрасилась!»
— Ты, — помотал головой Андрей, путаясь в словах. — Ну, ты…
Маша тихо засмеялась и крепко взяла его под руку:
— Не отпускай меня, — заговорщицки шепнула она ему в ухо, когда они поднимались по широкой лестнице к дверям старомосковского особняка, где проходило действо. — Я еле стою на этих каблучищах.