– Я буду звонить каждые два часа, проверять, как у вас дела! – пообещала напоследок Александра.
– Да зачем, – вздохнула мать. – Какие могут быть дела с двумя больными… Отдыхай от нас.
«Хорош отдых!» Нажав кнопку отбоя, Александра снова присела на постель, затем бессильно упала на спину. Некоторое время она лежала, глядя в потолок, обшитый серыми щелистыми досками. Близко, над коньком крыши, гудел набирающий силу ветер. За окошками металась синяя, едва подсвеченная фонарями метель. «Завтра город будет непролазен, – подумалось ей. – Да еще и Новый год через два дня! Если аукцион не в центре, мы с Птенцовым можем не добраться до места через все пробки. Наверное, мне стоит ехать самой, в метро как-то надежнее…»
Она поймала себя на мысли, что очень боится не увидеть завтра серебряного пса, разминуться с ним на тот краткий миг, когда он будет доступен всеобщему обозрению. Александра видела две его фотографии, старую и новую, сомнений в реальности этой вещи у нее не осталось. И все же ей не верилось, что ее можно увидеть, даже коснуться.
Художница закрыла глаза. Трюфельный пес возник перед ее внутренним взором во всех подробностях. Острая морда с чутким носом, коснувшимся земли, чуть пружинящие, согнутые лапы, короткие завитки шерсти за настороженно поставленными ушами, попона с гербами, прикрывающая спину… Внезапно ей подумалось (мысль была какая-то странная, будто чужая), что болезнь Маргариты пришлась очень кстати.
«Ведь Рита намеревалась по сути сорвать аукцион. Ей даже неважно вернуть пса законным владельцам. Она хочет продать свое молчание покупателю раритета… Это совершенно бесполезно. Еще один на один провернуть подобное можно. Но ведь появятся свидетели того, что куплена краденая вещь. Кто пожелает связываться с уголовщиной? Пса немедленно вернут продавцу. Известят полицию. И трюфельный пес вскоре отправится обратно в Данию. А Рита… Пожалуй, прямиком за решетку. Нет, ей ни в коем случае нельзя появляться завтра на аукционе!»
Александра ощущала крайнюю слабость и усталость. Она говорила себе, что нужно спуститься на третий этаж, объясниться с Марьей Семеновной, разузнать у нее, что она рассказала Стасу о недавних событиях, насколько тот осведомлен обо всем случившемся. Художнице показалось, что скульптор смотрел на нее настороженно и держался иначе, чем обычно. Даже его приветственные объятия выглядели формальными. «Быть может, Стас тоже думает, что я убийца? Ведь Марья Семеновна в это верит. Она не видела Риты, они умудрились ни разу не столкнуться. И старуха с полным основанием считает, что я перекладываю свою вину на выдуманную “подругу из Киева”, а расправилась с адвокатом сама…»
Но встать не было сил. Глаза горели. Александра несколько раз потерла прикрытые веки тыльной стороной ладони. Коснулась лба. Ее слегка лихорадило, не то от сырости и холода, застоявшихся в чердачном помещении, не то от волнения перед завтрашним аукционом. А может быть, то были первые признаки надвигавшейся болезни. «Рита могла меня заразить, – подумала художница, натягивая на ноги край акрилового пледа. – Не хватало заболеть… Только бы не свалиться завтра! Я должна, обязательно должна увидеть трюфельного пса…»
Глава 16
Он превратился в тень, бесплотную, бескровную, чумной врач из ее снов. Его бледность особенно зловеще выделялась на фоне синего бархатного занавеса, расшитого золотыми лилиями. Веки были полуопущены, но Александра различила под ними блеск внимательного взгляда. Оглядевшись, она увидела себя в зале, в которой до этого не была. Сводчатые потолки были так высоки, что терялись в тени. В узкие окна-бойницы лился солнечный свет, выплескиваясь на пол, выложенный черно-белыми мраморными плитами в шахматном порядке. Вдоль стен стояли резные деревянные скамьи без спинок, по углам высились знамена. На фоне одного из них, полотнище которого Александра сперва приняла за вышитый занавес, и стоял доктор, явно чего-то ожидая.
Вид у него был смиренно безразличный, словно ему не стоило никакого труда стоять и ждать, неизвестно чего, неизвестно как долго. А между тем он был крайне изможден, его шатало от усталости. Доктор был один в зале, но не садился – то ли не решаясь, то ли не желая.
Внезапно в коридоре, скрытом опущенными портьерами, послышался шум приближающихся шагов. Портьеры тотчас раздвинулись, обнаружив стоявших за ними слуг – нарядных, в ярко-зеленых камзолах и белых чулках, обтягивающих ноги в остроносых суконных башмаках. Минуя замерших слуг, в зал вошли трое мужчин.
При виде их чумной врач склонил спину и опустил голову. Прижав руку к груди, он отступил на шаг, так и оставшись стоять в полупоклоне. Вошедшие ответили на его приветствие сдержанно, лишь слегка склонив головы. Александра рассматривала их надменные, жесткие лица, все больше убеждаясь в том, что перед нею люди, облеченные властью. Помещение, в котором она вдруг оказалась, явно было частью дворца или резиденции знатного лица.
Одеты эти трое были почти одинаково: в черные камзолы, украшенные лишь белыми гофрированными воротниками, подпирающими горло, в короткие штаны, черные чулки и суконные черные туфли. У одного из них, явно главного и державшегося чуть впереди других, остановившихся на полшага позади него, в ухе красовалась серьга с крупной каплевидной жемчужиной. Узловатые подагрические пальцы его рук были украшены многочисленными перстнями, в массивном золоте которых рдели глубоко утопленные рубины, синими молниями вспыхивали сапфиры, весенней росистой травой блистали изумруды. Сделав веерообразное движение пальцами, отчего все камни поочередно отозвались лучистой трелью, мужчина знаком приказал чумному врачу приблизиться. Тот, наблюдавший за ним исподлобья, тотчас выпрямился и исполнил немой приказ.
– Итак, – уронил мужчина с жемчужной серьгой, – вы отказываетесь прибыть в Авиньон по личному предложению мессира де Шолиака?
Чумной врач вновь согнулся в поклоне.
– Оставьте это, – в голосе мужчины с серьгой слышалось раздражение. – Скажите-ка лучше, что мешает вам принять это более чем заманчивое предложение?
– Я не могу оставить моих больных, – негромко ответил врач. Голос его, резкий и звучный, раздавался приглушенно, словно он не решался говорить в полную силу в присутствии важных особ.
– Чушь, – сердито заявил мужчина с серьгой. – Больные, которые не выздоравливают, прекрасно обойдутся и без вашей помощи, а от чумы выздоравливают единицы. В Авиньоне вас ждет настоящее поле деятельности, признание, деньги, а если вы согласитесь принять священный сан, такая же блестящая участь, как у мессира де Шолиака.
Он сделал паузу, явно рассчитывая услышать положительный ответ. Когда же врач издал странный звук, похожий на сдавленный смешок, мужчина с серьгой негодующе спросил:
– Вы что же, отрицаете авторитет мессира де Шолиака, доверенного врача папы?! Не сомневаетесь ли вы, со свойственной вам дерзостью, о которой я уже премного наслышан, в его знаниях?!
– Ничуть, ничуть! – смиренно отвечал врач, потупив глаза. – Ведь мы с почтеннейшим мессиром де Шолиаком изучали медицину у одного учителя, у великого Анри де Мондевиля, в Монпелье.
Мужчина с серьгой пренебрежительно взмахнул рукой, вновь заставив камни на перстнях заиграть в солнечных лучах:
– Оставьте, ваш великий учитель был горазд лишь заглядывать женщинам под юбки да копаться в нижнем белье.
– Отнюдь, – тем же смиренным тоном, который казался Александре все более фальшивым, отвечал врач. – Он изобрел перевязки и примочки, предохраняющие колотые и резаные раны от кровотечения и гноя.
– Не будем спорить! – Мужчина с серьгой сменил тон на более милостивый. – Считаете ли вы себя более знающим медиком, чем мессир Ги, или отводите себе скромное место, заслуги ваши несомненны. В Авиньоне вас ждут слава, почет и уважение, всячески вами заслуженные. Наконец, деньги! Здесь вам нечего ожидать. Это королевство без королевы. Внучатая племянница Людовика Святого, – он указал на синее знамя, расшитое золотыми лилиями, – распутница, одержимая дьяволом женщина, убийца своего первого мужа!
– Вы говорите это в ее родовом замке, мессир, – не разгибаясь, ответствовал врач.
– В покинутом ею родовом замке и в брошенном ею городе, – насмешливо растянув сизые губы в полуулыбке, ответил мужчина с серьгой. – Назовите же мне настоящую причину своего отказа. Ее пожелает знать его святейшество.
Спина чумного врача согнулась еще сильнее, голова опустилась ниже. Голос звучал глухо и смиренно:
– Я уже имел смелость ее назвать, мессир. Здесь мои больные. В городе нет врачей. Мальчишки, вчера протиравшие штаны на школьной скамье… Шарлатаны… Чуму берутся лечить все кому не лень и убивают тех, кто мог бы еще выздороветь… Или вовсе не был болен!
Спутники мужчины с жемчужной серьгой переглянулись за его спиной. Один из них, толстяк с угреватым, мясистым носом и ледяными, глубоко посаженными глазами, гнусаво проговорил:
Спутники мужчины с жемчужной серьгой переглянулись за его спиной. Один из них, толстяк с угреватым, мясистым носом и ледяными, глубоко посаженными глазами, гнусаво проговорил:
– Говорят, вы пользуетесь бедствием, поразившим город, чтобы приумножать свое состояние!
– Удивительно было бы, если бы я поступал иначе. – На этот раз чумной доктор выпрямился и взглянул собеседнику в лицо. Его голос зазвучал тверже: – Сейчас доктора и аптекари наживают груды золота, оказывая помощь тем больным, которые в состоянии за нее платить. Я не отстаю от своих собратьев по ремеслу.
– Говорят, – гнусавый голос приобрел особенно отвратительное, вкрадчивое выражение, – что вы не брезгуете и другими способами наживы.
– О чем это вы? – с непроницаемым лицом спросил врач. – Я принимаю подарки, когда мне их преподносят. Как все.
– Нет, мессир. – Мужчина с серьгой жестом остановил гнусавого толстяка, горевшего желанием ответить. – Речь идет не о плате за лечение и не о подарках за исцеление. Я обязан сообщить вам обстоятельства дела, о котором вы, судя по вашему безучастному виду, не подозреваете. Вчера в городе был убит и ограблен ваш близкий друг, почтенный торговец… Назвать ли вам его имя?
Врач сжал побелевшие губы и, помедлив, вымолвил:
– Эту новость я знаю.
– Превосходно. – Серые глаза мужчины с серьгой не имели никакого выражения, как холст, на котором не сделано ни единого мазка. – Приятель ваш, оставшийся в Неаполе по вашему совету, считался человеком очень богатым. Слуга, живший в его доме с детства и верно ему служивший, вернулся вчера вместе с женой с мессы и обнаружил тело хозяина на постели, со следами удушения. Шкаф, где умерший хранил золотые и серебряные вещи, был пуст.
– Все это мне известно от этого самого слуги, – неохотно ответил врач. – Не знаю, как такое могло случиться.
– И впрямь, – процедил мужчина с серьгой. – Судя по тому, что мне рассказали, покойный был очень осторожен, и дом его всегда надежно запирался. Под периной он хранил тесак, на случай ограбления, которого постоянно боялся. Почему он не пустил его в ход? Почему не кричал, не звал на помощь? Дом напротив еще обитаем, а между тем там ничего не слышали.
– Как знать, – доктор пожал плечами. – Вероятно, он уснул.
– А может быть, покойный хорошо знал того, кто посягнул на его жизнь и имущество? Может быть, он до последнего мгновения не видел для себя опасности в обществе своего убийцы?
– Я не стал бы отрицать такой возможности, – задумчиво проговорил врач. – В наши времена, когда человеческая жизнь не стоит ничего, совершается множество ужасных преступлений. Родители отказываются ухаживать за больными детьми, дети за родителями, жены за мужьями, сестры за братьями… Люди имеют вид и повадки безумных, веселятся, растрачивают свои состояния, богохульствуют и уничтожают себе подобных в надежде исцелиться. Все так, мессир. Иные рассуждают просто: убью этого человека и завладею его имуществом, ведь завтра он все равно умрет от чумы. К чему ждать?
– Известно ли вам, кто был наследником погибшего? – перебил его мужчина с серьгой.
Врач вздрогнул, словно очнувшись от тягостного сна:
– Жены и прямых наследников у него не было. Родители его давно мертвы. Замужняя сестра стала жертвой чумы в самом начале зимы.
– Так, может, он разделил все состояние между близкими друзьями? И врачу, как водится, достанется немалая толика?
Врач с улыбкой покачал головой:
– О, нет, нет! Мой пациент был весьма благочестив и большую часть состояния завещал на украшение монастыря Санта-Кьяра. Кое-что получат слуги. Мне, я полагаю, достанутся какие-нибудь бездельные вещицы на память.
– Слуга уверяет, что, уходя в церковь с женой, оставил вас у постели больного.
– Так и было.
– В следующий раз он увидел хозяина уже мертвым, дом был ограблен, двери нараспашку, а вы исчезли.
– Когда я ушел к своим больным, мой пациент был жив. Дверь за мною запер мальчишка, сирота, который помогает на кухне. Стоит спросить у него, что случилось дальше!
– Он бесследно исчез, и это должно быть вам прекрасно известно! – вспылил мужчина с серьгой. Жемчужина заплясала в его ухе. – Слушайте-ка, дражайший, мне наскучили сказки о ваших больных, которых вы якобы спасаете от чумы. Спасти от чумы ни один врач не в силах! Скажите уж правду: под покровом чумы состояния делаются быстрее, чем под покровом ночи! Поэтому вы и остаетесь здесь, в городе, лишенном правителей, власти и закона, где можно бесчинствовать, как вам заблагорассудится! Поэтому и отказываетесь ехать в папскую резиденцию, ведь в Авиньоне пока еще царствуют король и Бог! Там есть суд, и дыба, и виселица! А понадобится, так запылает и костер!
– О чем это вы? – ошеломленно спросил доктор и вдруг понял. Расширенными глазами, потерявшими выражение, он смотрел на троих стоявших перед ним людей в черном. Затем провел ладонью по лицу.
– Король и Бог… – пробормотал он. И упал.
Как черная волна, трое мужчин разом подались было к нему, но тут же отступили, отхлынув к двери.
– Смилуйся над нами, Боже… – проговорил мужчина с серьгой в ухе, совладав с собой и медленно перекрестившись. Спутники, которым не терпелось убежать, вынужденно последовали его примеру. – Велик Твой гнев, ничтожны мы перед лицом Твоим…
Из-за портьер показались перекошенные от страха лица слуг. Врач корчился на полу. Раздирая дрожащими пальцами ворот наглухо застегнутого камзола, он пытался встать на колени. Когда ему удалось оборвать пуговицы, из-под полотняной нижней рубашки показались красные пятна, такие же, какие Александра видела на шее сумасшедшей девушки, певшей песенку в окне вымершего дома. Та девушка пела, как беспечная птица, усевшись рядом с горшком, в котором высился вечнозеленый лавр; пела, устремив глаза в яркое синее небо, уже дышавшее южной весной…
Ей казалось, она уснула всего на минуту. Когда Александра открыла глаза, в мансарде стояли все те же сумерки, разбавленные светом включенного возле постели торшера с прогоревшим в нескольких местах абажуром. За окнами все так же носилась метель, словно полоскалась на ветру простыня, вымоченная в крепком растворе синьки. Женщина отбросила покрывало, села, поискала взглядом часы.
«Половина восьмого. Вечера или… утра?!» Схватив сумку, стоявшую рядом с тахтой на полу, Александра отыскала на дне телефон. Он жалобно пискнул, едва оказавшись у нее в руке, сигнализируя о пропущенном вызове. Художница взглянула на дату и тихо ахнула. Она беспробудно проспала больше половины суток! За окном медленно, сквозь метель, рассветало. Наступал новый день.
Пропущенных вызовов оказалось два. Первый был сделан вчера вечером, звонила мать. Второй – несколько минут назад. Это был номер Птенцова. Вероятно, приглушенный звонок, раздавшийся в сумке, и разбудил ее.
Александра ошеломленно растерла ладонями лицо, пригладила волосы. «Неужели я больна и от слабости так заспалась?» Художница ощущала легкую лихорадку, проявившуюся еще вчера, но жара как будто не было. Она немедленно перезвонила домой.
К телефону подошел отец.
– Жаль, что тебя нет, ведь воскресенье, – сказал он в ответ на ее приветствие. – Все же потянуло обратно, как я и думал. Привычка – дело страшное. А подружка твоя совсем разболелась.
Последние слова он произнес как будто даже с удовлетворением. Александра не в первый раз замечала, что люди, имеющие серьезные проблемы со здоровьем, словно бы успокаиваются, узнав о том, что кто-то тоже болен.
– Можно ее позвать к телефону? – спросила Александра.
– Вряд ли. Она полночи мучилась и мать замучила. Скорая приезжала, сделали ей укол, посоветовали пить в случае чего литическую смесь димедрола с анальгином. Ей помогало, но на час-два. Потом опять температура поднималась за тридцать девять. Теперь твоя Рита спит.
– Пусть спит, – помедлив, сказала художница. – Не трогайте ее.
– Трогать ее никто и не собирался, – ответил отец. – А скажи, почему она так боится врачей?
– А почему ты сам их боишься? – улыбнувшись, спросила дочь.
Это было правдой. Отец всю жизнь избегал общения с людьми в белых халатах, обращался к ним только в самых крайних случаях и всегда не по своей воле.
– Кто же знает? – В голосе отца тоже послышалась улыбка. – Это у меня с детства. К матери в ее последние дни все приходил врач, потом она умерла… Ну, у меня, наверное, и связалось одно с другим, врач со смертью. Что ж, звони, не теряйся. Рита всю ночь твердила, будто куда-то вы с нею сегодня собирались, что к утру ей надо обязательно выздороветь.
– Когда проснется, пусть сразу мне позвонит! – попросила Александра и нажала кнопку отбоя.
Женщина встала, вынула из шкафчика джезву, налила воды из полупустого бидона, выуженного из-под стола. С большими предосторожностями включила старенькую плитку, которая ломалась уже не раз, и тут же выключила ее. В розетке послышался негромкий хлопок, треск, запахло паленой резиной. К этому резкому запаху примешивались свежие терпкие ноты расцветающей сирени и озона – характерный грозовой аромат обгоревших контактов.