– Доброе утро! – сказал Фабер.
И стал смотреть в окно на одетые в гранит здания города. Они двигались теперь медленно по главной улице с большими магазинами по обеим сторонам. Прохожих почти не было, лишь отдельные представители рабочего класса целеустремленно шли в одном направлении – рыбаки, понял Фабер. Казалось, снаружи холодно и ветрено.
– Не желаете ли побриться и позавтракать, прежде чем отправиться дальше? – спросил Портер. – Моя квартира в вашем распоряжении.
– Вы слишком добры.
– Отнюдь. Если бы не вы, я, наверное, еще торчал бы на А80 в Стирлинге, дожидаясь, пока откроется мастерская автомеханика.
– Но нет, спасибо. Мне надо немедленно отправляться дальше.
Портер не настаивал и, как подозревал Фабер, воспринял отказ с некоторым облегчением.
– В таком случае, – сказал он, – я высажу вас на Джордж-стрит. Оттуда берет начало А96, ведущая прямиком в Банф.
И уже через несколько секунд остановил машину.
– Вот и приехали.
Фабер открыл дверь.
– Спасибо, что подбросили.
– Не стоит благодарности. – Портер протянул руку для прощального пожатия. – Удачи вам.
Фабер вышел, захлопнул дверь, и лимузин уехал. Ему не стоило опасаться Портера, решил он. Тот завалится спать, как только доберется до дома, и продрыхнет целый день, а когда узнает, кому помог, будет слишком поздно что-то предпринимать.
Он дождался, чтобы «воксхолл» скрылся из виду, а потом перешел на другую сторону и оказался на улице с многообещающим названием Рыночная. Уже скоро она привела его к докам, и, ориентируясь по запаху, Фабер вышел к рыбному рынку. Он ощущал себя комфортно и безопасно среди бурлящего жизнью, шумного, специфически пахнувшего места, где каждый носил примерно такую же рабочую одежду, как и он сам. Здесь царила сырая рыба и добродушные плоские шутки, которые Фабер плохо понимал из-за грубого гортанного произношения местных жителей. В палатке он купил полпинтовую кружку горячего чая и большой бутерброд с куском козьего сыра.
Усевшись на первую попавшуюся бочку, он завтракал и обдумывал ситуацию. Нынешним вечером нужно будет угнать катер или лодку. Досадно терять целый день, и к тому же на ближайшие двенадцать часов ему необходимо где-то укрыться: он находился слишком близко к цели, чтобы рисковать, а похищение судна средь бела дня таило в себе значительно больше опасностей, чем после заката.
Покончив с едой, он поднялся. Оставалось еще не менее двух часов до окончательного пробуждения города. Он использует это время на поиски убежища.
Фабер описал широкий круг вдоль доков и гавани, где как раз наступил прилив. Система безопасности строгостью не отличалась, и он отметил для себя несколько лазеек, пользуясь которыми легко можно избежать контрольно-пропускных пунктов. Под конец он вышел на песчаный пляж и прогулялся по набережной почти две мили длиной, у дальнего конца которой, в устье речки Дон, были пришвартованы две прогулочные яхты. Они Фаберу вполне подошли бы, но для таких судов в эти дни не выдавали топлива.
Солнце вдруг скрылось за плотным слоем облаков. Воздух удушливо нагрелся, как перед грозой. В это время несколько упертых отдыхающих выползли из прибрежных отелей и расположились на пляже, дожидаясь появления солнца. Но Фабер сомневался, что они его сегодня опять увидят.
Собственно, пляж и показался ему наилучшим местом, чтобы оставаться незамеченным. Полиция наверняка отправит патрули на вокзал и автобусную станцию, но они едва ли станут рыскать по всему городу. Для проформы проверят отели и пансионы, однако представлялась маловероятной проверка документов у отдыхающих на пляже. И он решил провести день в шезлонге на берегу.
В соседнем магазинчике он купил газету и взял напрокат раскладное кресло. Сначала он снял рубашку, а потом надел снова, но уже поверх комбинезона. Куртку повесил на спинку.
Случись появиться полисмену, Фабер заметит его издалека, и времени у него будет более чем достаточно, чтобы неспешно собраться и исчезнуть среди окрестных улочек.
Он взялся за просмотр газеты. Заголовок дня сообщал о новом успешном наступлении союзников в Италии. Фабер отнесся к этому с долей скептицизма. Он знал: при взятии Анцио американцы понесли большие потери, – а кроме того, он отметил, как плохо отпечатана газета, в ней не оказалось ни одной фотографии. Его внимание привлекла и заметка о том, что полиция разыскивает некоего Генри Фабера, убившего в Лондоне стилетом двух человек…
Проходившая мимо молодая женщина в мокром купальнике окинула Фабера пристальным взглядом. У него екнуло сердце, но он почти сразу понял – то была невинная попытка завязать флирт. На какое-то мгновение возникло даже искушение заговорить с ней: ведь прошло так много времени с тех пор, как… – но он мысленно одернул себя: терпение, терпение! Завтра он будет уже дома.
Между тем в поле зрения оказалась небольшая рыбацкая шхуна – футов пятидесяти – шестидесяти длиной, с широким по центру корпусом и скрытым под палубой мотором. Длина антенны говорила о наличии на борту достаточно мощной рации. На палубе виднелись несколько люков, ведущих в не слишком просторный с виду трюм. Рубка располагалась ближе к корме, но выглядела крошечной: в ней едва ли поместились бы стоя двое. Можно было разглядеть приборную доску, панель управления и штурвал. В целом судно производило впечатление сработанного на совесть, швы недавно законопачены и прокрашены.
Поблизости стояло еще два вполне подходящих баркаса, но только эту шхуну на глазах у Фабера хозяева полностью заправили топливом, перед тем как отправиться домой.
Дав им несколько минут, чтобы отойти подальше, он прошел вдоль кромки воды и, подтянувшись, забрался на борт. Судно называлось «Мари II».
Как он и ожидал, штурвал заперли на цепь. Он уселся на пол маленькой рубки и, невидимый с берега, потратил десять минут, чтобы вскрыть замок. Темнело достаточно быстро из-за плотного и низкого слоя облаков, застилавших все небо.
Освободив штурвал, Фабер поднял якорь и выпрыгнул на пирс, чтобы отвязать от кнехта швартовы. Потом вернулся в рубку, изучил рычаги управления дизельным двигателем и нажал на стартер. Мотор несколько раз чихнул и заглох. Он сделал новую попытку. На этот раз двигатель сразу ожил. И Фабер принялся маневрировать, отходя от берега.
Выбравшись из скопления других судов, он направил шхуну через главную протоку порта, обозначенную буями. Не трудно было догадаться, что фарватер указан главным образом для кораблей с куда более низкой осадкой, однако сейчас никакая предосторожность не являлась для Фабера излишней.
Как только он покинул акваторию порта, в лицо ударил сильный ветер, и оставалось только надеяться, что это не признак радикальной перемены погоды. Волнение на море оказалось на удивление значительным, и крепкое, но маленькое суденышко то и дело вздымалось вверх. Фабер открыл топливную заслонку шире, сверился с бортовым компасом и наметил курс. В ящике под штурвалом обнаружилась пачка навигационных карт, но они, хотя и выглядели старыми, явно почти не использовались. Несомненно, шкипер слишком хорошо знал местные воды, чтобы нуждаться в подсказках. Фабер по одной из карт уточнил координаты, которые запомнил в Стоквелле, скорректировал курс и зафиксировал штурвал в нужном положении.
Стекла рубки моментально забрызгало водой, и Фабер не мог сразу определить: это капли дождя или уже начали хлестать волны. Ветер теперь срывал с них верхний пенистый слой и швырял в воздух. Фабер на мгновение высунулся наружу, и его тут же окатило водой.
Он включил радио. Какое-то время оно просто гудело, потом раздался треск помех. Он вращал колесико смены частот, но слышал только несколько неразборчивых вызовов. Однако приемник работал отменно. Фабер настроился на частоту рации подводной лодки, но потом отключился – время для связи еще не наступило.
По мере того как он удалялся от берега, волны становились все выше. Теперь шхуна всякий раз вздымалась на дыбы, как необъезженный конь, и откатывалась немного назад, прежде чем перевалить через гребень и устремиться с тошнотворной быстротой вперед, во впадину. Фабер напрасно старался хоть что-нибудь разглядеть сквозь стекло рубки. Наступила ночь, погрузившая во мрак все. Он почувствовал легкий приступ морской болезни.
Каждый раз, когда он убеждал себя, что волны уже никак не могут стать мощнее, новый монстр вздымал лодку к небесам еще выше, чем прежде. Волнение стало гораздо плотнее. Судно теперь практически постоянно либо почти вертикально взмывало носом вверх, либо круто опускалось вниз. Когда же оно скатилось в особенно глубокую впадину, все вокруг внезапно озарила вспышка молнии, и на этот раз Фабер воочию увидел, как серо-зеленая гора поднимается над его судном, а потом обрушивается на палубу и рубку, в которой стоял он сам. Ему трудно было определить природу раздавшегося затем громкого звука – раскат ли это грома или корпус трещал по швам. Он лихорадочно обыскал рубку в поисках спасательного жилета, но ничего не нашел.
Молнии стали сверкать чаще. Фабер вцепился в намертво зафиксированный штурвал, а спиной вжался в стену рубки, чтобы удерживать вертикальное положение. Нечего было и пытаться управлять сейчас судном – оно двигалось в ту сторону, куда его швыряло море.
Он твердил себе, что шотландские шхуны обычно строят с таким расчетом, чтобы они выдерживали подобные, внезапно налетающие летом шторма, но убедить себя в этом до конца ему не удавалось. Опытный рыбак наверняка заметил бы приметы приближавшейся бури и не стал бы выходить в море, зная, что его утлое суденышко не устоит под ударами стихии.
Он уже, разумеется, не имел ни малейшего представления, где находится. Его могло отнести назад к Абердину, но вполне возможно, тащило к точке встречи. Усевшись на пол рубки, он включил радио. Постоянная резкая качка и вибрация в корпусе делали настройку невероятно трудной. Лампы приемника прогрелись, Фабер стал крутить ручки, но ничего не слышал. Тогда он максимально увеличил громкость. Не ловилась ни одна станция.
Скорее всего крепления не выдержали и антенну сорвало ветром.
Он перевел радио в режим передачи и послал в эфир простейший сигнал: «Пожалуйста, ответьте мне!» И так несколько раз. Потом перешел на прием, но без особой надежды, что его вызовы кто-то услышал.
Он заглушил мотор, чтобы не расходовать зря топливо. Ему теперь оставалось только пережить шторм – если суждено, – а потом найти способ починить или заменить антенну. Горючее еще может понадобиться.
Но уже при следующем накатившем вале шхуна опасно накренилась на бок. Фабер понял: работающий двигатель был необходим, чтобы судно все время держалось к волнам носовой частью, – и нажал на стартер. Однако ничего не произошло. Он сделал еще несколько попыток, а потом оставил эту затею, проклиная себя за выключенный мотор.
Бортовая качка стала очень сильной, и, когда шхуна в очередной раз накренилась, Фабер упал, ударившись головой о штурвал. Он лежал на полу рубки, приходя в себя и в любой момент ожидая, что судно перевернется, став беспомощным как черепаха. Еще одна волна обрушилась на рубку, выбив стекло. И Фабер вдруг оказался под водой, убежденный, что «Мари II» идет ко дну. С трудом, но он поднялся на ноги и вытолкнул голову на поверхность. Да, все стекла разлетелись вдребезги, но шхуна оставалась на плаву. Стоило ему только открыть дверь рубки, как внутрь мощным потоком устремилась вода, и он вцепился в штурвал, чтобы его не смыло с противоположной стороны за борт.
В это невозможно было поверить, но шторм лишь набирал обороты. Одной из последних внятных мыслей, промелькнувших в голове Фабера, оказалось нелепое предположение, что в этих водах такой бури не бывало, должно быть, целое столетие. А затем ему пришлось сконцентрировать всю свою физическую силу и волю на том, чтобы не выпустить из рук штурвал. Он бы и привязался теперь к нему, но уже не смел отнять рук даже на секунду, чтобы поискать обрывок веревки. Где верх, где низ – он уже не понимал, настолько вольно играла стихия его лодкой. Ураганной силы ветер и тысячи галлонов воды, казалось, нарочно обрушивались именно на него, чтобы смести за борт. Ноги постоянно скользили по мокрой палубе, а мышцы рук обжигала невыносимая боль. Фабер изо всех сил втягивал воздух, как только появлялась возможность, но по большей части ему приходилось задерживать дыхание. Несколько раз он оказался близок к тому, чтобы потерять сознание, и даже не заметил, когда сорвало и унесло в темноту крышу рубки.
Перед ним возникали краткие и совершенно кошмарные виды бушующего моря при каждой вспышке молнии. И всякий раз его заставало врасплох положение следующей шедшей на него волны: они накатывали то спереди, то сверху, с грохотом обрушивались сбоку или вдруг исчезали совсем. А потом Фабер испытал очередной шок, когда понял, что не чувствует рук. Ему пришлось даже специально посмотреть вниз и убедиться: они на месте и лежат на штурвале, примороженные к нему в подобии трупного окоченения. В ушах стоял непрерывный грохот, и раскаты грома уже не отличались от шума ветра и рева волн.
Способность мыслить разумно стала постепенно отказывать. То ли в галлюцинации, то ли во сне наяву он вдруг увидел девушку, разглядывавшую его в этот день на пляже. И она шла в его сторону поверх бурлящей на палубе воды в мокром купальнике, прилипшем к телу, – шла и, казалось, приближалась, но никак не могла дойти до него. Он знал: как только она окажется рядом, он снимет руки со штурвала и сможет обнять ее, – но при этом повторял: «Нет-нет, только не сейчас!» А она все шла, улыбаясь и покачивая бедрами.
Он боролся с соблазном рвануться ей навстречу, но остатки разума подсказывали, что ему никогда до нее не добраться, и потому он лишь смотрел, ждал и тоже улыбался ей. Он закрыл глаза, но видение не исчезало.
Сознание то покидало, то возвращалось к нему. Его мозг отказывался воспринимать действительность, и все куда-то пропадало – море и лодка исчезали первыми, а потом начинал меркнуть и образ девушки… Внезапно, одним рывком он приходил в себя и с изумлением обнаруживал, что все еще стоит, все еще держится за штурвал, все еще жив. Какое-то время усилием воли он оставался в сознании, но потом переутомление снова брало свое.
В один из моментов просветления он обратил внимание, что волны теперь двигались в одном направлении, увлекая шхуну за собой. Снова сверкнула молния, и он увидел чуть в стороне невообразимой высоты черную волну, но только… только это была не волна, а скала. Радость от близости земли мгновенно заглушил страх: волны сейчас швырнут его на эту твердь, и он разобьется об нее. Не соображая, что делает, он попытался включить стартер, а потом судорожно снова ухватился за штурвал обеими руками, но вот только пальцы уже не слушались его.
Новая высокая волна подняла лодку и швырнула вперед как сломанную игрушку. Фабера подбросило вверх, однако он все еще цеплялся за штурвал одной рукой, сумев разглядеть, что прямо перед шхуной стилетом торчит из воды островерхая скала. Казалось, она неизбежно расколет лодку пополам. Но шхуна лишь бортом со скрежетом задела камень, а потом ее протащило дальше.
Волны сами разбивались теперь в полосе прибоя. И уже следующая с силой заставила шхуну удариться дном обо что-то твердое, и треск лопающейся обшивки взрывом прозвучал в ушах Фабера. Он понял: его суденышку пришел конец. Однако вода отступила, и до него дошло, что корпус шхуны раскололся от удара о берег. В немом изумлении при свете очередной молнии он увидел перед собой пляж. Между тем море в очередной раз обрушилось на обломки шхуны, приподняло их с песчаного ложа, а Фабера сбило с ног. Но к этому моменту он успел уже разглядеть все, что ему было необходимо знать. Полоска пляжа оказалась узкой, и прибой, перекатываясь через нее, с огромной силой врезался в скалу. Справа располагался пирс, от которого настил наподобие мостков поднимался наверх. Он знал: стоит ему оставить лодку, как следующая же многотонная волна швырнет его на скалу, расколов череп, как куриное яйцо. Но если в промежутке между двумя ударами прибоя он сумеет добежать до пирса и взобраться на мостки, вода его уже не достанет.
После атаки следующей волны корпус шхуны, собранный из особо твердых пород дерева, лопнул пополам, словно был не прочнее банановой кожуры. Палуба совсем ушла из-под ног Фабера, и отливная волна потащила его за собой прочь от берега. Он с трудом поднялся на ноги, казавшиеся ему сейчас ватными, и бросился бежать в сторону пирса, вздымая брызги. И пробежка на эти несколько десятков ярдов оказалась самым тяжелым физическим испытанием, какое ему только доводилось переживать в жизни. В глубине души ему даже хотелось сейчас споткнуться, распластаться на песке, чтобы отдохнуть, а потом встретить смерть, но он, сжав зубы, терпел, как в том марафонском забеге, пока не оказался у деревянных опор, поддерживающих пирс. Потом подпрыгнул и ухватился за доски настила, чистым усилием воли заставив пальцы снова на время обрести цепкость, подтянулся и перекатился.
Но он успел лишь встать на колени, когда накатила очередная волна. Он бросился вперед, но волна настигла его и опрокинула на доски лицом вверх. Фабер наглотался воды и успел вдруг заметить, что в небе проглядывают звезды. Он вновь собрал волю в кулак в невероятном напряжении, но сил уже не оставалось. С неумолимой мощью волна тащила его обратно в море, когда внезапно он ощутил приступ ослепительной ярости. Он не поддастся! Только не сейчас, черт побери! Выкрикивая проклятия всем на свете штормам и этому морю, и британцам, и Персивалю Годлиману персонально, он вдруг вскочил на ноги и побежал прочь от берега по мосткам с закрытыми глазами и разверстым в крике ртом – в абсолютно безумном порыве готовый к тому, что его легкие лопнут, а кости треснут. Он бежал, не ведая куда, но знал, что уже не остановится.
Мостки были длинными, скользкими и очень крутыми. Сильный, тренированный, хорошо отдохнувший мужчина смог бы добежать до середины; спортсмен-олимпиец, даже усталый, проделал бы треть пути; сорокалетнего человека средних возможностей не хватило бы и на пять метров.