— С Мариной Ивановной? — эхом откликнулся опер. — Итак, они с Мариной Ивановной.., что делали?
— Слушайте, отстаньте вы от меня, — Шипов прятал глаза. — Я правду говорю. Я Андрея в тот день больше не видел — ушел с собакой в лес, гулял там. Потом, когда вернулся, увидел милицию у ворот. Сказали, он убит.
Сидоров хотел было задать новый вопрос, как вдруг портативная рация, валявшаяся на сиденье рядом с ним, издала змеиное шипение, затем сухой щелчок, и в эфир прорвались чьи-то настойчивые позывные. Он взял рацию и…
— Шура, мы на Октябрьской у хозяйственного, — донеслась оттуда хриплая скороговорка, — прием, слышишь меня?
— Да. Что? ЕСТЬ? ОН, ДА?! — Сидоров уже одной рукой крутил руль, выезжая на шоссе.
— Его вроде тут два очевидца по фото опознали, — отрапортовала рация, — вроде на рассвете ЕГО видели тут.
Я тебе — первому, даже дежурному еще не передавал, даже Палилову, так что ты…
— Вас сколько там? — перебил говорившего Сидоров.
Лицо его стало почти вдохновенным, и вдохновение складывалось из столь противоположных чувств, как сомнение, азарт, ожидание и жестокость.
— Мы с Петровым тут вдвоем пока. Дом, где гастроном, знаешь? Напротив хозяйственного. Так вот: он вроде бы вошел в третий подъезд. Еще утром, около пяти часов.
Я хочу пока поквартирный начать, а напарник внизу у подъезда останется. А Палилову я сам…
— Да пошел он на… — рявкнул Сидоров в рацию, — тоже мне, великий спец. Вызывай наших — Мирошниченко, Павлова и участкового, как его… Осадчего Иван Иваныча. Я через двадцать минут буду. И смотрите, осторожнее там, — он взял с места в карьер, потом внезапно нажал на тормоза — чуть резина не задымилась. — Ладно, ребята, все потом у нас с вами будет, а пока.., вон двести метров назад по шоссе — остановка. Доедете назад на автобусе, а там пешочком до озера. Не до вас мне теперь.
— Пустовалова опознали? — Кравченко и не думал покидать «Жигули». — Ну, Егор, придется тебе одному возвращаться. И к обеду меня не ждите.
— Я тоже с вами, — Шипов-младший так и впился в спинку переднего сиденья. — Ты.., ты что же, сказал, доверяешь мне, а сам… Я с вами теперь. Если этот ненормальный действительно убил Андрея, то я… Нет, я все равно с вами поеду!
— Ну, значит, машину будете сторожить, чтобы не угнали, — буркнул Сидоров, выжимая из своей развалюшки последние силы. — Сторожа…
— Не ругайся, примета плохая, — Кравченко расстегнул куртку, погладил заветный «деррингер», — а я, знаешь ли, Шура, уж и не надеялся, что вы этого олигофрена возьмете. Седьмые сутки резину тянете.
— Скоро только кошки родятся, — Сидоров гнал так, словно на поезд опаздывал. Вылетел на встречную полосу, отчаянно сигналя, встречный транспорт испуганно шарахался от него в сторону.
— Ну что, Егор, как там твой итальянский кумир говорил: живи опасно? — Кравченко подмигнул Шилову. — Так, что ли, учил великий и ужасный дуче?
Они встретились взглядами. Шипов расстегнул ремень, вытащил его из джинсов, намотал на руку — тяжелая пряжка упокоилась в его ладони.
— Не надо смеяться, — сказал он холодно. — Так говорил тот, кто хотел стать БОГОМ. Кому как, а мне такой девиз очень даже по душе.
Глава 21 ОПЕРАЦИЯ "Ы", ИЛИ ДЕНЬ КАК ЖИЗНЬ
Если бы тот, кто не терпит лжи и читает по нашим сердцам как по открытой книге, спросил, чем обернулся для Вадима Андреевича Кравченко самый длинный день его жизни, то услышал бы ответ: «Господи, ты и так это знаешь — чувством утраты, от которой, однако, не стало больно душе. Наоборот, даже легкость какая-то в этой бессмертной субстанции вдруг появилась, словно отняли у меня не что-то важное, без которого и жить-то теперь никак невозможно, — чувство защищенности, уверенности в необходимости и правильности поступков тех, на кого я возлагал свои самые светлые надежды, а некий незначительный ПУСТЯЧОК — мечту, фантом, глупость. Словно вырвали с корнем, с мясом у меня, господи, самый мой последний молочный зуб — фантом детства. И вот теперь на его месте — пустота, черная дырка, сочащаяся сарказмом и запоздалой жалостью о том, что все так глупо и бездарно получилось».
Когда Сидоров вез их на Октябрьскую улицу, городок еще только просыпался. Однако и в этой дремотной нирване уже ощущалось то будущее брожение, та лихорадочная бессмысленность, тот властный хаос происходящего, осознание которого, быть может, впервые в жизни весьма остро ранило даже такого толстокожего человека, как Вадим Кравченко.
Даже дорожные впечатления сменяли себя на этой бешеной скорости как-то по-особенному нелепо и бессвязно: автобусная остановка, покосившаяся, ржавая, кое-как прикрытая шифером, два старика бредут по обочине дороги, один — с костылем, в бесформенной кепке волочит сумку на колесиках — пустые бутылки звякают на ухабах.
Другой — сморщенный, лысый, в кургузом пиджаке с приколотой орденской планкой, истово крестится на купола видневшейся среди деревьев городской церкви. Все это возникло из утреннего тумана, пронеслось мимо и исчезло, а появилось: парень в тренировочном — бегун на длинные дистанции, пересекающий горбатый мостик, перекинутый через канаву, женщина с облезлой дворнягой на поводке, старуха в рваном халате, выползшая с грязным помойным ведром к мусорным бакам…
«Жигули» тихо и плавно остановились. Сидоров, выскакивая, даже дверью не хлопнул — прикрыл аккуратненько.
Слева, при въезде во двор дома, маячил забрызганный «уазик», а рядом с ним ржавая иномарка — древний «Форд», из тех, что бегал по дорогам Нового Света в баснословные времена Элвиса Пресли и безобразий «Уотергейта».
— Принесло уже, — прошипел Сидоров, сверля «Форд» ненавистным взглядом.
— Кого? — не понял Кравченко.
— Есть тут один придурок. Академик.
— Ученый, что ли?
— Всей и учебы, что в вашей Москве академию кончил. Его к нам замом по работе с личным составом спустили. Ну с последующей перспективой, естественно. А наши тоже не идиоты, видали таких академиков знаешь где? Ну и пока в розыск пихнули вторым замом по СКМ — не все в научных сферах витать, пусть и «на земле» в дерьме покопается, а он…
— Шура, это не твои коллеги там? — прервал эту неуместную малопонятную тираду Кравченко, — вон, кажется, местный жэк.
На ступеньках жэка их поджидали двое сотрудников милиции хотя и в штатском, но узнаваемые с первого взгляда.
— В третьем подъезде вроде никого, — сообщил один, здороваясь со всеми за руку (Кравченко и Шипов тоже удостоились чести, что весьма пришлось им по душе). — На чердаке — замок. Правда, в трех квартирах вообще глухо, несмотря на такую рань. То ли хозяева на даче, то ли… Горохов за техником-смотрителем ушел, сейчас по домовой книге проверим, кто там отсутствует.
Кравченко оглядел двор: палые листья на асфальте, вон хромой кабысдох проскакал на трех лапах, марли в форточках открытых колышутся от ветра. И тишина. Из соседнего подъезда выполз тучный мужчина с кейсом и, переваливаясь, зашагал к скучающей под желтой липой «девятке» — жильцы начали трудовой день.
А следом из того же подъезда выскочил и покатился (другим словом это быстрое и верткое перемещение в пространстве и назвать-то нельзя) круглый коротышка в строжайшем сером костюме, павлиньем галстуке и мафиознейших черных очках. При виде его лицо Сидорова перекосила ядовитая гримаса.
— Салют начальству, — процедил он.
— Вызывайте подкрепление, и пусть ГАИ сюда подгонит пару машин. — Коротыш, проигнорировав приветствие, обратился к коллеге в штатском. — Думаю, есть прямой смысл начать отработку всего жилого сектора одновременно. Возьмем все подъезды и… А почему здесь посторонние? — он ткнул в сторону Кравченко пухлыми пальчиками.
— Это мои понятые, — Сидоров встал грудью на защиту. — И вообще, рано ты здесь распоряжаться начал.
— П-а-апрашу не пререкаться! — Коротыш сдвинул черные стеклышки на самый кончик курносого носа. — Вся эта операция поручена мне, и я теперь отвечаю за…
— Он мой, ясно тебе? — Сидоров понизил голос до мелодраматического шепота.
И они тут же уставились друг на друга, как два кота перед дракой.
— Почему здесь до сих пор посторонние? Вы жильцы дома? Ваши документы. — Коротыш двинулся в атаку первым. — Если не жильцы, па-а-прашу покинуть…
— Ребята, стойте и не дергайтесь, — веско парировал Сидоров.
— Это прямое неподчинение…
Но коротышку прервали: из-за угла дома появился еще один милиционер в штатском, а вместе с ним неопрятная с виду женщина в бигуди, в плаще и ботах на босу ногу, по-хозяйски бренчащая ключами в кармане — техник-смотритель.
Вопрос липовых «понятых» и «па-апрашу покинуть» на время заглох. Кравченко догадался, что наверняка этот гном с галстуком и есть ненавистный Сидорову «академик» Палилов.
— Они ведь еще не уверены, в доме этот маньяк или нет, — шепнул Шипов. — А уже спорят о том, кому его брать. Как-то странно все это у них начинается, вся операция по задержанию. Я это себе совсем не так представлял.
Кравченко глянул на парня с жалостью.
— Он представлял! Воображение — химера. Так, что, ли, Муссолини говорил?
— Он никогда так не говорил.
— Да? Впрочем, не суть важно. А ты знаешь, того… сними эту свою пращу, — Кравченко указал глазами на ремень, все еще обвивающий руку Шилова. — Не панки ж тут счеты сводить собрались, а уполномоченные законом органы.
Энергичный Палилов, негодующий Сидоров и их милицейские коллеги вместе с техничкой скрылись в помещении жэка. Точно из-под земли вырос патруль ППС, вооруженный до зубов. Затем на углу с визгом тормознул облезлый «рафик», а из него горохом посыпались крепкие молодые люди в шнурованных башмаках, черных беретах и серо-пятнистом камуфляже.
— Царица небесная, никак выселять кого собираются?
Кравченко обернулся: старуха с кошелкой, из ранних «рыночниц» — глазки так и зыркают, острые, как шильца, а в каждой морщинке мумифицированного личика — истовое любопытство.
— Нет, бабуля, наоборот! — обнадежил он. — Сослуживцы сослуживца вселяют. Видишь, сколько гостей — новоселье у нас намечается.
— Да ну? Новоселье.
— А вы сами-то из какого подъезда?
— С энтого вон, — старуха кивнула на «проверенный» третий.
— Говорят, квартиры у вас зря пустуют.
— Какие квартиры? У нас? Да как же это.., права такого не имеют! Хозяева ж им есть. Это Клавка небось, смотрительша, душа ненасытная, за взятку кого сует сюда, — старуха вытягивала шею. — А жильцы ейные как же? Куда ж их, на улицу, што ль?
— А где жильцы-то? — поинтересовался Кравченко.
— Полуэктовы в деревню к родне уехали картошку копать. Сам-то в отпуске, ну и жена взяла за свой счет. Этот, с третьего этажа, из тридцать четвертой, Михаил Палыч, в больнице, рожа у него какая-то на ноге возникла. Нешто только рожи на ногах бывают? А Гвоздев.., да это его, што ль, выселяют?
— А это кто такой? — Кравченко улыбался душевно.
Но тут дверь жэка распахнулась, и появились Сидоров и Палилов.
— Я руководству доложу! — выкрикнул последний.
— Докладывай, — разрешил первый, позаимствовал у коллеги рацию и начал настраивать канал.
— Вас отстранили от участия в этой операции за допущенные грубейшие нарушения в работе, а вы… А почему тут снова посторонние?!
Старушка охнула, вцепилась в кошелку и заковыляла прочь. Однако дошла только до угла: избрала новый наблюдательный пункт и замерла выжидательно. Через минуту к ней присоединился мужчина, выгуливавший охотничью лайку, затем подошел некто в замызганной спецовке с фибровым чемоданчиком — по всему местный сантехник, подкатили на роликах два сорванца с яркими рюкзаками-ранцами. Двор оживал, зеваки сбивались в стаю.
— Все оцепить тут, посторонних никого не пускать, жильцов тоже не пускать, вернее, на работу пусть идут, но если будут путаться под ногами, то словом жестко разъяснять, — решительно распорядился коротыш. — И никакой информации никому. Если подозреваемый скрывается в доме, будем брать его профессионально, без шума.
И тут, словно в насмешку над весьма резонным этим распоряжением, во двор на полной скорости ворвалась, воя сиреной и ярко полыхая синей мигалкой, сверкающая иномарка с надписью ГАИ аршинными буквами на борту.
В доме захлопали окна и форточки, жильцы высовывались посмотреть, что стряслось.
— По какому поводу шум? — громыхнул с четвертого этажа чей-то пропитой бас.
— Да выселяют кого-то! — ответили снизу весело. — Гвоздев, а это не тебя ли, за неуплату, а?
— И-эх, шуме-ел камы-ыш, — бас снизошел до бархатной октавы. — Ди-и-ри-эвья га-ну-у-лись…
— Гвоздев, поимейте совесть, у меня ребенок больной спит, — в соседнее окно высунулась блондинка бальзаковского возраста. — Что вы орете? Не в церкви ж у себя!
— Гвоздев, Степан Степаныч, поспокойней, — один из подошедших сотрудников милиции, по виду типичнейший участковый, погрозил бузотеру. — Восьмой час уже, пора, Степан, и протрезветь.
— А мы вчера на венчании были знаешь у кого, Семеныч? — обладатель баса (его не было видно в форточку, а Только слышно) интригующе умолк. — Батюшка венчал, а мы «Многая лета» поддавали во славу божью знаешь кому?, Нет, лучше потом тебе скажу, конфиденциально. Ни за что не поверишь. А вы чтой-то, никак бдите уже спозаранку?
— Ты один в квартире? — поинтересовался участковый.
— С корешем мы, он на кухни спит. Спуститься, Семеныч, помочь?
— Из квартиры не выходи пока, Степа, и корешу не вели. — Участковый обернулся и поинтересовался у Кравченко, с любопытством внимавшего этим переговорам с четвертого этажа до первого:
— А вы с администрации будете? Сказали, что кто-то из фонда «Правосистема» должен подъехать.
— Почти что оттуда, — скромно прихвастнул тот. — А кто ж это такой громогласный?
— Это ж Гвоздев! Регент соборного хора. Да неужели вы его ни разу в храме не слыхали? — участковый подозрительно сощурился.
— Я потомственный атеист, религия — опиум для народа, и вообще я прежде в обкоме партии работал.
— А вы где ж работали? — участковый повернулся к Шилову. — Это не тебе, мил друг, я вчера на дискотеке в Клубе водника замечание за нецензурные выражательства сделал? Публичные?
— Не ему, — отрезал Кравченко. — Это вообще понятой.
Камуфляжники в беретах быстро и споро оттеснили толпу к торцу дома и затем по команде, разбившись на небольшие группы, двинулись по подъездам производить детальнейший поквартирный обход. Часть сотрудников милиции в штатском пошли вместе с ними, а другие заняли ключевые позиции так, чтобы на всякий случай контролировать каждый уголок замкнутого стенами домов пространства — двор, въезд во двор, перекресток и участок улицы перед магазином.
— Зачем такая помпа, Шура? — осведомился Кравченко у бледного от обиды и злости опера. После приезда «руководства» его, видимо, снова отстранили от операции, которую он почти уже подмял под себя, и теперь он скучал .в одиночестве. — Это ж поисковая операция с задержанием, если повезет. А вы как раджа на слоновую охоту выезжаете.
— У шефа своя метода на этот счет. Он убежден, что наша основная задача наглядно проинформировать население города о тех возможностях, которыми мы располагаем, чтобы держать ситуацию под полным контролем. — Опер выдал все это так, что и не поймешь, осуждает он помпу или, наоборот, приветствует. — А у академика в его методичке, которую он всем в нос тычет, это зовется психической атакой на объект.
— Но вы ведь даже не уверены в том, что Пустовалов скрывается именно в этом доме. На хрена эта атака, если вы не знаете наверняка? А и правда, — Кравченко скользнул взглядом по фасаду дома: окна, окна, окна. Где уже распахнутые настежь любопытными жильцами, где еще закрытые — но занавески и там колышутся. Вон на четвертом этаже мальчишка до пояса свесился, вот-вот вывалится. И там тоже занавеску отодвигают, тени мелькают. Все глядят, все ждут. А чего ждут?
— Шура, ну а если он и точно в доме, где же он может быть? В квартире забаррикадировался? Маловероятно это.
— В двух квартирах хозяева на звонки не отвечают. На первом и на третьем этажах, — отвечал опер. — Техничка говорит, вроде один в больнице, другой в отъезде, но.
— Что-то вообще не похоже, чтобы в этом вот доме, — Шипов кивнул на этот полный ожидания людской муравейник, — скрывался маньяк с топором. Атмосфера тут какая-то несерьезная. Вы, Вадим, говорили, этот убийца из психушки сбежал, я думал, он дикий, в лесу где-нибудь, а тут…
— Свидетели его опознали железно, — Сидоров сплюнул в песочницу. — Их в отдел увезли допрашивать. Жаль, не успел я с ними потолковать. Тут два бомжа в подвале обосновались. Встают раньше всех в доме, в четыре утра, на помойку торопятся бутылки у конкурентов перехватить.
Они его вроде и видели: говорят, вошел этот мужик в третий подъезд.
— Что, прямо с окровавленным топором? — хмыкнул Кравченко.
— Топор они не разглядели, на этом типе макинтош был или плащ-палатка военного образца. Так эти ханурики показывают.
— Они небось не протрезвели еще со вчерашнего. От-. куда у Пустовалова может взяться такая вещь?
— Один из отсутствующих жильцов, хозяин тридцать четвертой квартиры, военный. — Сидоров не отрываясь смотрел на окна третьего этажа. — Майор, в военкомате работает. Вот в чем штука-то.
— А что о нем в жэке говорят?
— Говорят, вроде они всей семьей в деревню уехали, но никто не видел, как и когда. Может, и уехали, а может…
— Ты что, серьезно думаешь, Пустовалов в этой квартире? Порешил всех и…
— В мусоропроводе он, видишь ли, не застрял, не видно его там, — огрызнулся опер. — А больше и спрятаться этой заразе негде. Либо бомжи ошиблись и он никуда не входил, либо.., он в одной из квартир, и скорей всего…
— Нет, этот мирный веселый дом действительно не похож на прибежище убийцы, — Кравченко покачал головой. — Тут у вас, Шура, водевиль прямо какой-то разыгрывается. Ей-богу.