Очень странно: стоять легче не стало. Более того, ноги начали подкашиваться. Тогда Максим стиснул ее посильнее и пробормотал в самое ухо:
– Здорово забирает, да? А ведь большинство граждан за рулем. Как же потом поедут? Этак и до аварии недалеко!
Кира только кивнула. Голова пришлась как раз в плечо Максиму, очень удобно туда склонилась. Кира не стала ее больше тревожить: пусть уж лежит, если нравится.
– Волосы у тебя… – пробормотал Максим.
– Что?
– Травой пахнут!
Очевидно, вино забирало крепче и крепче, Максиму с каждым шагом было все труднее двигаться, поэтому он все сильнее обхватывал Киру. И вообще, они больше не танцевали: просто стояли посреди площадки, вцепившись друг в друга и чуть покачиваясь.
«Добро пожаловать в отель «Калифорния», это дивное, дивное место, – пели надрывные голоса английских «Орлов». – Здесь ты найдешь меня снова и снова, каждый год, в любое время…»
«Хочу в отель «Калифорния»! – внезапно подумала Кира. – Хочу куда-нибудь, где мы можем остаться вдвоем и забыть обо всем на свете. И даже если завтра мы со стыдом отвернемся друг от друга…»
«Добро пожаловать в отель «Калифорния»…»
«Да что со мной, что? – смятенно думала она, чувствуя, что начинает задыхаться в объятиях Максима. – Это вино виновато? Нет. Оно только помогло мне понять то, что я чувствовала с первой минуты нашей встречи. О господи, хоть бы он перестал меня обнимать, а то я сейчас начну его умолять… Я просто с ума схожу! Кошмар! Как же мы останемся вдвоем в машине? Я ненавижу, ненавижу заниматься любовью в машине, но с ним… где угодно, когда угодно. Хорошо бы прямо сейчас!»
– Так вот о некрофилии, – нетвердым голосом начал Максим, отстраняясь от Киры так резко, что она едва не упала. – Ой, держитесь крепче, пожалуйста, а то мы сейчас оба упадем.
«Это что, намек?!»
– У меня был один знакомый парень – давно, еще в студенческие годы. Он-то и рассказал мне эту дивную историю. В некоем городе, вообразите себе, объявился некрофил. Oчевидно, предпочитая совсем уж холодных по темпераменту любовниц, он ночь за ночью осквернял трупы, а утром исчезал. Сторожа только руками разводили. По городу поползли всякие нехорошие слухи про оживших мертвецов. Поговаривали даже, будто какой-то залежавшийся в подвалах морга, недопрепарированный студентами-медиками экспонат буйствует по ночам плотью… Начальство морга заявило наконец куда следует, и для расследования был отряжен лейтенант Бурлака – тот самый мой приятель. Дедуктивная мысль его сработала четко: если сторожа не видят безобразия, а оно творится чуть ли не еженощно, то искать извращенца следует именно среди сторожей!
Бурлака пораскинул мозгами и, не спросив у начальства разрешения, устроил засаду. В дело посвятил помощника старшего прозектора. Ночью освободили один из столов – и вот среди новых, свежих, не побоюсь этого слова, трупов на холодную клеенку, под белую простынку возлег лейтенант Бурлака. Бесстрашие его может показаться невероятным, однако все объясняется чрезвычайно просто: поработав несколько лет в милиции, Бурлака уверился, что всерьез бояться следует только живых.
На его голую, как и подобает обитателю трупарни, ногу была навешена бирка с именем какой-то Галины Виктюк. Нога, конечно, была мужская, но для такого дела Бурлака ее побрил, а ногти покрыл лаком, надеясь, что некрофил не станет особенно присматриваться. На всякий случай половина ламп в прозекторской «перегорела».
Итак, мой дружок лежал, порою легонько перхая от запаха формалина и начинающегося кашля. Кругом было так холодно, что у Бурлаки зуб на зуб не попадал. Бурлака понимал, что если придется пролежать в засаде час-другой, то он своим чиханием распугает и ожидаемого некрофила, и могущих явиться призраков. Ну а если останется ждать до утра, то запросто сделается полноправным обитателем этого самого временного из человеческих пристанищ.
Однако счастлив милицейский бог: лишь только часы лейтенанта слабо пискнули, возвещая наступление полуночи, как заскрежетали засовы на тяжелых железных дверях. Это означало одно из двух: либо сторож явился проверить, не разбежались ли вверенные ему покойнички, либо… либо явился чокнутый маньяк.
На всякий случай Бурлака мобилизовался – и, как выяснилось, не зря: по его голой щиколотке скользнула холодная, как бы резиновая рука.
«Так, в перчатках работает», – угадал лейтенант. В это мгновение хриплый от страсти голос выдохнул:
– Я тебя хочу! Хочу! – и простыня слетела с лица «Галины Виктюк», открыв ее (его!) взору дюжего молодого мужчину, который, расстегнув штаны, готовил к насилию свой рабочий орган. Да, не только на руки надевал перчатки сей поборник стерильности!..
Вмиг узнав подозреваемого сторожа, Бурлака выхватил из-за пояса трусов (единственной своей одежды) табельное оружие и будничным голосом произнес:
– Милиция. Pуки вверх!
Сторож медленно поднял руки, посмотрел на Бурлаковы трусы – и рухнул наземь. Как позже выяснилось, с инфарктом.
Может быть, он никогда еще не видел в прозекторской женского трупа в мужских семейных трусах, вот сердце и не выдер-жало…
Киру затрясло еще в ту минуту, когда Бурлака возлег под простынку с биркой на бритой ноге, а к концу рассказа она уже стонала от смеха. Они с Максимом так и не смогли продолжить танец: стояли друг против друга и закатывались от хохота. Вокруг, словно заразившись от них, смеялись какие-то люди, а рыжебородый Леонид с философической печалью поглядывал на Киру и понимающе кивал, ловко переворачивая над угольями все новые и новые пучки шампуров.
Этот смех в сочетании с принятым алкоголем их вконец обессилил. У Максима едва хватило сил отогнать «Москвич» метров на сто от шашлычной, в какую-то хилую рощицу, да, страшно зевая, подключить сотовый телефон к аккумулятору. Кира улеглась на заднее сиденье, однако призрак лейтенанта Бурлаки все еще тревожил ее воображение, заставляя то и дело сотрясаться в конвульсиях смеха, пока Максим сонно не взмолился:
– Успокойся же, Кира!
Она затаила дыхание, притихла, чувствуя себя почему-то необыкновенно счастливой. Уж не из-за этого ли «ты»? Не из-за того ли, что ночь только началась, и если Максим сейчас и хочет спать, то ведь неизвестно, чего он захочет через два или три часа…
– Да, спокойной ночи, – пробормотал Максим почти неразборчиво. – Ты в самом деле можешь спать совершенно спокойно. Два дела совершенно не выношу делать в машине: есть и… приставать к женщинам!
К чести Киры следует сказать, что она сперва убедилась, что Максим уже похрапывает, а только потом дала волю слезам.
* * *Позавтракали они в той же шашлычной. «Босс», то есть Леонид, еще спал, но один из его подручных, не открывая глаз и пошатываясь, принес путешественникам по бумажному стаканчику кофе и паре бутербродов с сыром. Кофе был холодным, и жизнь показалась Кире вконец пропавшей.
Максим мрачно сгорбился за рулем, хотя ему-то с чего мрачнеть? Он-то спал как сурок всю ночь, в отличие от Киры, которая, в точности как вчера, то проваливалась в сон, то выскакивала из него с колотящимся сердцем. Что характерно, сон ей снился один и тот же, тягучий, странный и страшный, имевший свойство всех отвратительных кошмаров – возобновляться с того же самого места, на котором был прерван.
А снился Кире разврат.
Развратничали Игорь и Алка… бедная Алка! Кира даже сквозь сон чувствовала жгучий стыд за то, что видит покойницу в таком непотребном виде, но ничего не могла поделать со своим ошалевшим подсознанием, которое продолжало выдавать на-гора сцены одну неприличнее другой. В этих сценах принимал некоторое участие и Глыбин-старший, который то сидел, подпершись ладонью, над стаканом с водкой, то вдруг, оттолкнув сына, кидался к Алке, а то как бы спохватывался и принимался шарить по карманам своего генеральского френча, бормоча в точности как булгаковская Аннушка: «Камушки-то можно выковырять… И по одному камушку… И знать ничего не знаю, и ведать не ведаю!» При этом глаза его нестерпимо, слепяще сверкали, и до Киры вдруг дошло, что не глаза это вовсе, а невиданно огромные бриллианты, прямо-таки Эксельсиоры или Кохиноры какие-нибудь, Санси на худой конец. То есть Глыбин-старший собирался сам себе глаза «выковырять»…
Внезапно во сне появился лейтенант Бурлака, как две капли воды похожий почему-то на Максима. Лейтенант высунулся откуда-то сбоку и принялся с отвращением разглядывать творившееся безобразие. Тогда Игорь отскочил от Алки и вскинул пистолет, который неведомым образом оказался в его руках. Максим будто бы и не видел этого, но Кира видела. Более того, она с первого взгляда узнала табельное оружие сержанта Мыколы Кобылянского. И хоть была совершенно уверена, что оно не заряжено, все-таки сердце ее так заныло, так заболело: ведь и палка, говорят, раз в жизни стреляет! – что она кинулась прямо на Игоря и с необычайной легкостью вырвала у него пистолет…
При этом Кира проснулась и обнаружила, что и впрямь сжимает его в руках: правда, сквозь рюкзачок и кофту.
Она села, прижимая этот сверхценный груз к бешено стучащему сердцу и поглядывая на спящего Максима. Он спал, свернувшись калачиком, прикрыв лицо рукой.
Кира представила, как выглядит со сна, и ей тоже захотелось прикрыть лицо рукой. Тихонько приоткрыла дверцу и, выскользнув наружу, пошла сквозь рощицу туда, откуда слышались влажные вздохи близкой воды.
Она не ошиблась: за деревьями плескался под легким ветерком маленький бочажок в камышовых берегах, и Кира не только с наслаждением искупнулась в нем, но и надежно утопила меж камышами свой более не стреляющий трофей.
Легче стало не только в сумочке, но и на душе. Правда, вид хмурого Максима, который с мокрой после купанья головой вернулся к машине одновременно с Кирой, но с другой стороны, слишком живо напомнил вчерашнее унижение, и настроение опять упало.
Да еще этот кофе, который не способен был возбудить Кирину гипотонию… Сейчас бы двойной да горяченный!
Максим, не оборачиваясь, протянул ей телефон.
Кира принялась тыкать дрожащим пальцем в кнопочки, умоляя судьбу заставить Игоря забыть его всегдашнюю холодноватую сдержанность и обратиться к ней как-нибудь этак: «Радость моя!» или «Любимая!» – клянясь взамен ответить ему таким взрывом чувств, чтобы у всяких случайных попутчиков начисто вышибло из головы бредовые фантазии… если они вообще туда попадали.
Однако ее нравственные усилия пропали втуне: телефоны опять молчали – и домашний, и, – разумеется, в восьмом-то часу утра! – рабочий, и дачный. «Да что они там, вымерли, что ли, все?!» – яростно думала Кира, терзая кнопки и набирая домашний глыбинский телефон: неудобно, конечно, беспокоить родителей Игоря, но ничего, как-нибудь отызвиняется. И мама, главное, уже улетела, и у нее не спросишь, что там и как!
И тут Кира едва не выронила трубки, которая жалобным, дребезжащим голоском спросила, как будто звонили не по телефону, а в дверь:
– Кто там?
– Галина Семеновна! – заорала Кира, узнав голос матери Игоря. – Алло, вы меня слышите?
– Алло… кто там? – встревоженно переспросила женщина.
– Да это я, я! – надрывалась Кира, а Галина Семеновна все с той же интонацией насмерть перепуганного человека продолжала причитать:
– Кто? Кто это звонит?
«Не слышит она, что ли?» – рассердилась Кира, готовясь нажать на сброс, как вдруг до ее ушей долетел раздраженный мужской голос:
– Да говорите же, ну!
– Кто… кто это? – послушно пролепетала Галина Семеновна, но изумленная Кира уже нажала клавишу, и в трубке раздался протяжный гудок.
– Мистика какая-то! – пробормотала Кира, беспомощно поднимая глаза и привычно встречая в зеркальце взгляд Максима. – Вообще ничего не понимаю. Представляешь, звоню родителям Игоря, а там его матушка почему-то двух слов связать не может. А рядом кто-то сердито так велит: говорите, мол, говорите!
– О-го! – тихо сказал Максим, блеснув на Киру острым взглядом. – Интересно! А эти, кому ты звонила, они вообще кто?
– Отец Игоря – генерал, большая шишка в нижегородской милиции. Не дай бог, если с ним что-то случилось. Ведь и мама моя вчера успела сказать, что у Игоря какие-то неприятности. Ой, не заболел ли Глыбин? Ну-ка, позвоню еще!
– Секундочку, – скомандовал Максим, протягивая к ней ладонь. – Дай-ка я попробую. Что-то мне все это не нравится.
Кира покорно подала ему трубку и продиктовала номер, а потом чуть ли не прижалась головой к голове Максима, пытаясь хоть что-нибудь услышать. И услышала довольно громкий щелчок после первого гудка. В ту же минуту Максим резко оборвал связь – и с Нижним, и с Кириной головой – и поглядел на нее озадаченно:
– Интересные дела! Конечно, есть вероятность, что номер твоего генерала прослушивается, только почему так явно и грубо?
– Как это – прослушивается? – возмутилась Кира. – Да Глыбин сам кого хочешь прослушает!
– Не сомневаюсь, – сухо кивнул Максим. – И тем не менее это так. Я в некотором роде связист, в таких вещах знаю толк! А если еще учесть, что какой-то мужик подсказывал этой Галине – как-ее-там: говорите, мол, говорите! – значит, они пытаются засечь всех звонивших Глыбину.
– Они? – повторила Кира. – Да кто это – они?!
– Милиция, кто еще, – хладнокровно отозвался Максим. – Фээсбэшники так топорно не работают, а эти ребята – сколько угодно.
– Вот те раз! Мили-и-ция! – с издевкой протянула Кира. – Да ведь Глыбин – сам генерал милиции, ты это понимаешь?
Максим обернулся к ней, азартно блестя глазами:
– Кира, там что-то не то происходит. Ты же сама видишь. Но мы можем только бобы разводить, что именно. А хочешь узнать поточнее?
– Так хто дасть? – отозвалась Кира насмешливо.
– Ну… я же сказал, что в некотором роде связист, – отозвался Максим. – В том смысле, что связи у меня самые обширные. Даже в ведомстве твоего Глыбина есть один, как говорится, приятель. Он мне кое-чем обязан, вдобавок надеется на будущее сотрудничество, поэтому можно рассчитывать на максимальную откровенность. Хочешь, попытаюсь узнать у него, что там с твоим генералом?
Кира растерянно моргнула:
– А ты… Ты не?..
– Не беспокойся, – сухо перебил ее Максим, – я же сказал, что тебя не выдам, – значит, не выдам. И то, что твоя «крыша» – генерал, тоже останется между нами. Только ты, Кира, пока выйди, разомнись, – он нажал на тормоз. – Мой информатор будет настаивать на полнейшей конфиденсе.
Кира неловко выбралась из автомобиля и, не чуя ног, пошла прямо по шоссе. От пролетавших мимо автомобилей шибало жаром, горячий ветер взвивал юбку, но она ничего не замечала и шла куда глаза глядят, пока какая-то светло-серая «Волга» не оказалась особенно нахальной и едва не ткнула ее своим тупым рылом в бок. Тогда Кира опомнилась и вернулась на обочину.
Ее все еще трясло от злости. Она-то всего-навсего хотела посмотреть, не откажется ли Максим из-за нее беспокоить своего важного знакомца – из элементарного любопытства хотела это проверить, а вместо этого заработала такую плюху! Интересно, как он вообще отважился ночевать с ней в такой опасной близости? Ведь она могла ночью наброситься на него и прикончить! Не иначе Леонидово винцо притупило бдительность. Но не заглушило брезгливости к расчленительнице и некрофилке…
Ну да, еще не хватало заплакать теперь! Кира зло тиранула по глазам ребром ладони и едва успела шарахнуться от очередной светло-серой «Волги». Ишь, разъездились! Чего, спрашивается, туда-сюда шныряют?
Максим замахал ей, высунувшись из окошка, и Кира нехотя побрела к нему. Сердце тревожно застучало, когда разглядела его вытянувшееся лицо.
– Не больно-то хороши дела, Кира, – осторожно начал Максим, когда она уселась. Он вывел «Москвич» на дорогу и влился в поток транспорта.
– «Крыша» твоя, похоже, всерьез поехала… Глыбин-то арестован.
Кира вскинула на него недоверчивый взгляд:
– Ты что, издеваешься? Нашел время!
– Кира, Кира! – нетерпеливо замотал головой Максим. – Я серьезен, как бюст Феликса Дзержинского перед зданием Нижегородского УВД, уверяю тебя. Такими вещами не шутят. Глыбин арестован – и не один…
Он замялся, осторожно поглядывая на Киру, и ей показалось, что она поняла дальнейшее еще прежде, чем прозвучали эти невозможные, невероятные слова:
– Вместе с сыном. Еще неделю назад.
* * *Кира откинулась на спинку сиденья, чувствуя себя так, словно рухнула откуда-то с огромной высоты – и лежит, понимая, что жива, но руки, ноги, все тело у нее переломано.
Вот это, называется, отдохнула от своего любовника… Они с Игорем решили не перезваниваться, чтобы посильнее соскучиться, – и вот теперь… Он за решеткой – а Кира об этом узнает совершенно случайно.
За решеткой…
Эти слова вызвали в памяти совершенно естественную аналогию: решетку коктебельского «обезьянника», которую запирают волосатые ручищи Мыколы. Забавно: они с Игорем одновременно побывали за решеткой!
А может быть, это вовсе не забавно?
Кира схватилась ладонями за щеки и едва не вскрикнула от ледяного прикосновения.
Так вот в чем дело-то! Вот, оказывается, что означают эти милицейские игры вокруг нее! Ее ищут в связи с делом Глыбиных! Правильно: никто, помнится, не знал, куда они с Алкой собирались поехать. В Крым да и в Крым, а он ведь большой. И вот по всем отделениям милиции прошла ориентировка на Москвину К.К., 1968 г р. А этот перечень нелепостей, которые ей пришивают, либо попал сюда ошибочно: «приклеился» из какой-нибудь другой розыскной информации, – либо был выдуман совершенно сознательно, чтобы активизировать милицейскую бдительность. И активизировал-таки!
Итак, в Нижнем ее скорее всего задержат… Странно, эта мысль не вызвала у Киры особого потрясения. Во-первых, она уже несколько пообвыклась со своим положением «бегства от правосудия», а во-вторых, совесть ее по-прежнему абсолютно чиста. С того самого дня, как Алка познакомила ее с Игорем, и до отъезда в Коктебель она знала о своем, как теперь принято выражаться, бой-френде только одно: это преуспевающий адвокат и приятный человек, который не больно-то кичится родством с милицейским генералом, но отнюдь не скрывает этого родства. Отец, ведая или не ведая того, делал Игорю отличную рекламу, поэтому под преуспевание адвокатской конторы Глыбина-младшего был заложен весьма прочный фундамент. Кира, впрочем, в эти тонкости не вникала. Игорь тоже мало интересовался ее делами. Они общались не чаще раза в неделю, чтобы «приятно провести время». Да уж, воистину: встретились два одиночества, развели у дороги костер, а костру разгораться не хочется – вот и весь разговор.