Перьев Кира в гримерной не нашла. Правда, по стенам тесной комнатушки с одним кривым зеркалом были распяты какие-то шелковые тряпки, однако все эти охапки оборок Киру нимало не интересовали. Защелкнув – от греха! – дверь изнутри, она принялась открывать подряд все шкафы и наконец нашла то, что искала: какой-то цветастый сарафанчик на символических бретельках, который из всего имеющегося наиболее напоминал простую человеческую одежду. Но самой ценной находкой оказалась коллекция париков. Без колебаний отбросив вороньи спиралевидные локоны, оранжево-рыжие космы, зеленые русалочьи косы, Кира остановила свой выбор на платиново поблескивающих кудерьках, вполне сходных с настоящими волосами: во всяком случае, насколько позволяло понять тусклое освещение в гримерной.
Переоделась, а свои вещи свернула в тугой сверток и впихнула в безразмерный венгерский рюкзачок.
Затем осторожно перенесла стул под косоватое окошко, поблескивающее чуть ли не под потолком, и с облегчением вздохнула, убедившись, что открывается оно довольно просто и стекол бить не придется. Распахнув створки, увидела перед самым лицом выжженную траву газона – и, цепляясь за нее, без особых трудов покинула пределы эротического казино «Мадонна».
Едва утвердившись на ногах, Кира заботливо прикрыла окно, чтобы на свет не налетели комары, – и сгинула в сонных переулках.
* * *Та мрачная, ледяная решимость, которая помогла ей столь решительно выскользнуть из лап веселых рыбачков, не истаяла до рассвета, несмотря на то что куковать и в самом деле пришлось на жесткой лавке среди кустов. Кире даже удалось вздремнуть пару раз, но почти тотчас она вздрагивала, словно кто-то толкал ее в бок. Лицо какой-то женщины маячило перед ней, преследовало, пугало, но Кира никак не могла толком разглядеть, узнать ее, пока вдруг не поняла, что это она сама. Грабительница. Убийца. Извращенка. Стало быть, бояться ей, кроме себя, некого…
А что, если у нее обычное раздвоение личности? Что, если в хитроумной Америке из нее незаметно сделали зомби? Кира недавно читала в какой-то газете, что на Филиппинах местные спецслужбы арестовали Луиса – как-его-там, и психиатры обнаружили, что у него множественное расщепление личности. В нем зараз существовали четыре человека, которые не подозревали о существовании друг друга. В каждой ипостаси у него были разные имена, разные сердечные ритмы, он говорил с разным акцентом. В одном из состояний он был филиппинцем. Если с помощью специального словесного кода его удавалось привести во второе состояние, выяснялось, что он испано-американец, прошедший подготовку в разведцентре ЦРУ. Третья личность Луиса – киллер. А четвертая мечтала в жизни только об одном: о самоубийстве. Постепенно выяснилось, что киллер Луис должен был прикончить не кого-нибудь, а самого президента Филиппин. Однако самым скандальным оказалось совсем другое: во время какого-то допроса этот Луис вспомнил все подробности покушения на Джона Кеннеди, да такие, что стало ясно: он один из участников убийства в Далласе…
Если возможно такое, то почему не допустить, что Кира и в самом деле подсознательная некрофилка и т. д. и т. п.? И одна ее личность грабила автобус на трассе Феодосия – Симферополь, другая – убивала лучшую подругу на Карадаге, а третья… третья в это же время писала статью на коктебельском пляже. Экая многостаночница! Диво, как не разорвалась на три равные части!
Господи, ее статья… Кира едва не заплакала, мгновенно забыв обо всем остальном. Драгоценные листочки так и остались в конфискованной сумке. Хоть бы эти недоумки, Мыкола с Паньком, ничего не потеряли, не выбросили. Впрочем, лучше, как всегда, исходить из худшего и смириться с окончательной потерей. Ну что ж, в памяти-то они сохранены! На память свою Кире жаловаться не приходится.
Да, можно потерять записи, дискеты, даже термостат с «Галатеей», но, пока у Киры остается голова на плечах, все это не так уж страшно и вполне поправимо.
Настроение сразу улучшилось, и Кира c улыбкой надежды выбралась из своего убежища.
Солнце, едва взойдя, взялось припекать весьма чувствительно. День обещал быть жарким.
Кира сначала побродила по сонной набережной, якобы для того чтобы полюбоваться парой-тройкой пенсионеров, уже клевавших носами над удочками, с которых безбоязненно объедали наживку бедовые обитатели бухты, а затем медленно направила стопы в сторону базара, наслаждаясь восхитительным чувством неуязвимости. В этом парике, в этих дурацких кудряшках, ее и мать родная не узнала бы! Во всяком случае, Кира не нашла ничего общего между беглой преступницей, к поимке которой призывают милицейские листовки, и легкомысленным пуделем, которого она успела увидеть в кривоватом зеркале гримерной. Да встреться ей сейчас сам Мыкола, она прошла бы мимо совершенно спокойно! Но, несмотря на эти дерзкие мысли, Кирины поджилки все же ощутимо тряслись, пока она проходила мимо милицейского «УАЗа», припаркованного у ворот рынка. Вздохнула с облегчением только тогда, когда ее закружила в своем водовороте толпа.
Базар по летнему времени закипел рано. Все прилавки под навесом уже были заняты бабками и молодайками, наперебой выхваляющими свой товар, и Кира спокойно дрейфовала по течению толпы, исподтишка высматривая, появились ли уже на своем пятачке менялы.
Впрочем, внимание ее то и дело отвлекалось съедобным изобилием, раскинувшимся вокруг, и Кира вспомнила, что у нее уже сутки крошки во рту не было. В принципе, ничего страшного: ей частенько приходилось устраивать разгрузочные дни, потому что безвылазное сидение в лаборатории давало себя знать лишними килограммами, однако сейчас Кире как никогда нужны были силы. Будь у нее деньги… но денег, понятно, ниоткуда не взялось.
По счастью, путь ее сейчас пролегал по молочным рядам, и Кира, подражая другим женщинам, там прихватывала с расстеленной марлечки комок творога, там тыкала пальцем в пробный стаканчик со сметаной. Аппетит, как водится, приходил во время еды, и ей стоило немалых усилий сохранять на лице такое же утомленно-капризное выражение, что и у всех других покупательниц, и делать вид, будто ее просто-таки тошнит от влажно-белоснежного свежайшего творога и пышной сметаны. Но, кажется, роль удавалась плохо, потому что торговки, так и евшие глазами прочих покупательниц и подобострастно выхвалявшие свой товар, при виде Киры каменели лицами и даже норовили загородить от нее все, что было разложено на прилавках. При этом звучали сердобольные советы:
– Не чипай!
– Окороти лапы!
– Ну куды, куды суесси, немытая?!
– Пойди проспись, шалашовка! – И даже: – Пойди похмелись, сердешная!
Кира недоумевала до тех пор, пока случайно не увидела свое отражение в темном стекле ларька – и чуть не рухнула, где стояла. Да… лучше бы она вчера напялила на свою бедовую головушку зеленые русалочьи косы. Те, во всяком случае, не блестели бы подобно раскрытой шкатулке с бриллиантами! Увы, скромность Кириных кудерьков оказалась обманчивой. В лучах яркого солнца парик играл всеми цветами радуги, и вид у Киры со сверкающей головой и в куцем сарафанчике оказался самый отъявленный – даже для привыкшего ко многому феодосийского базара. К тому времени, как Кира добралась до колбасного ряда – последнего барьера, отделяющего ее от меняльного пятачка, – все торговки были уже настороже и так усердно защищали свое добро от Кириных посягательств, что одна не посовестилась даже шлепнуть по руке, уточнив ситуацию:
– Тута не паперть, нечего побираться!
Впрочем, Кира уже вполне наелась, поэтому не больно-то опечалилась, а закусив тремя виноградинами, которые удалось урвать из-под самого носа какой-то невыспавшейся молодайки, она почувствовала себя вполне бодро. Теперь предстояло внутренне собраться, чтобы достойно повести разговор с менялами.
Кира задумчиво свела брови, не в силах решить, на какой сумме остановиться, когда здешние разбойники начнут сбавлять цену. Потом, решив сориентироваться на местности, двинулась туда, где уже блестели в солнечных лучах стриженные под нулевку затылки трех «качков», как вдруг…
Вдруг словно волна прошла по базару. Людское море заколыхалось, что вода в бухте. Несколько сине-голубых фигур напористо завиляли меж рядов, подобно проворным скумбриям, и у Киры ослабли коленки, когда она увидела своих будущих бизнес-партнеров со всех сторон окруженными милицией.
Народ мигом сгрудился вокруг, стеной заслонив от Киры происходящее, и хотя ростом ее бог не обидел, все время находился кто-нибудь еще выше, так что она лишена была возможности наблюдать само действо, увидев только его результат: голый и пустой меняльный пятачок.
Голый, будто колено или лысина. Пустой, словно сердце, лишенное всякой надежды…
Толпа вокруг все еще бурлила, переживая, и Кира без труда установила причину свершившегося. Оказывается, устав жить на ту мелочь, которую давала спекуляция валютой, менялы вчера пустили в рыночный оборот десяток или два пятидесятигривенных, которые они изготовили на цветном ксероксе. Всем было известно, что с купонами, ходившими по Украине ранее, такие фокусы проделывались сплошь да рядом и совершенно безнаказанно. Однако те ведь не имели вообще никаких степеней защиты – в отличие от гривен. Фальшивомонетчиков вычислили мгновенно – к общему удовольствию завсегдатаев базара. И Кире понадобилась вся выдержка, чтобы не единый мускул ее лица не выразил горького сожаления по поводу столь несвоевременно проведенной операции.
«Не могли они через час появиться, что ли! – проклинала она расторопных милиционеров. – Хотя бы через полчаса!»
Конечно, это были не единственные менялы в Феодосии, все понятно, их надо было только пойти поискать, однако разочарование, усталость и нечеловеческое напряжение последнего дня навалились на Киру враз – и совершенно обессилили ее. Как-то вдруг все потеряло цену, кроме одного: дикого желания лечь прямо здесь, на пятачке, – и уснуть. А проснуться желательно дома.
Слипающимися глазами Кира вяло следила за молодой мамой, у которой пятилетний отпрыск выпросил полузеленый персик, а в ответ на ее сетования: мол, теперь непременно разболится животик – ребенок оптимистично отвечал, что персик нужен ему не для еды.
– Я буду жуть и плють! – восклицал он, азартно блестя шоколадными глазами. – Жуть и плють!
«Это моя жизнь жуть и плють», – устало подумала Кира, и новый приступ зевоты едва не разорвал ей рот, как у Гуинплена.
– Скучаем, барышня? – окликнул ее кто-то рядом, и Кира, как в замедленном кадре повернув голову, еще раз зевнула, да так, что слезы покатились из глаз.
– Да брось ты! – сказал высокий загорелый парень лет тридцати, с выгоревшими до льняной белизны волосами и сверкающей улыбкой. – Не плачь, не стоят они того! Это были очень плохие мальчики, с такими дружить опасно.
До Киры дошло, что незнакомец принял ее за подружку одного из арестованных менял, которая оплакивает своего приятеля. Она высокомерно вскинула брови, отметая оскорбительную нелепость этого предположения, и собралась гордо удалиться, как вдруг ее осенило. А что, если перед ней подельник задержанных, который и поможет ей решить все проблемы?
Она опасливо взглянула в улыбчивые зеленые глаза и пробормотала:
– Да нет, у меня к ним был деловой интерес.
– Ченч? – догадался зеленоглазый. – Ну, это не проблема, других найдешь.
– Ченч, да не совсем, – осторожно уточнила Кира. – Хотела кое-что продать…
– А на базар только за этим и ходят. Либо продать, либо купить, – усмехнулся он – и вдруг зеленые глаза стали сердитыми. Кира даже опешила, не понимая, когда и как умудрилась его разгневать, однако тут же выяснилось, что она тут ни при чем. Глядя поверх ее головы и грозя кулаком, незнакомец рявкнул: – А ну, пошли! Нечего тут!..
Обернувшись, Кира увидела бледно-голубой «Москвич» 407-й – или 408-й модели, притулившийся к решетчатому забору рынка. Какая-то пацанва разглядывала и ощупывала его с брезгливым любопытством, словно недоумевая, неужели в наш век «Фордов», «Шевроле» и «Мерседесов» кто-то еще ездит на таком анахронизме.
– Эй ты! – хохоча, кричал один из мальчишек. – Убери свою консервную банку, понял? Тут люди машины ставят, а ты мусор всякий кидаешь!
И пацанва разбежалась, вопя:
– Консервная банка! Мусорное ведро!
– Между прочим, мой «Москвич» только что из ремонта, – обиженно сказал светловолосый. – Весь покрашен от и до! Я даже чехлы новые купил. А мотор у него еще тянет – будь здоров.
– Конечно, – сочувственно сказала Кира, – он еще очень даже ничего!
Она устало глядела, как солнечные зайчики скачут по бледно-голубому боку, и вдруг ее осенило. Мысль явилась так мгновенно, что Кира даже обдумывать ее не стала, а сразу выпалила:
– Вам хорошие часы не нужны? – и подняла руку, давая ему время оценить «Ролекс».
– Не хиллари, – задумчиво сказал незнакомец. – Очень даже не хиллари! Малайзия? Корея? Филиппины?
– Что?! – возмутилась Кира. – Родные!
– Да, – саркастически кивнул он, – а как же! Ну и что дальше?
– Эти часы ваши, если довезете меня до Керчи и переправите на пароме в Ильич. Понимаете, у меня украли все документы и деньги, поэтому…
Зеленые глаза оценивающе оглядывали ее с ног до головы, с особенным интересом задержавшись на тоненьких бретельках сарафана. У Киры мурашки по коже побежали, и, чтобы успокоиться, она принялась думать о том, какое наивернейшее решение приняла. В Ильиче она сразу придет в портовую милицию и заявит о потере документов. На российской земле враз кончатся все эти глюки с портретами и челноками, не говоря уже об убийстве на Карадаге! Для тамошней милиции Кира будет просто-напросто растяпа-отдыхающая, которой хочешь не хочешь, а надо помогать. И тут-то она начнет умолять помочь ей дозвониться до Нижнего Новгорода. Вряд ли ильичовская милиция захочет возиться с ее пропажей – они охотно все свалят на нижегородских коллег! Кира доберется до самого Глыбина-старшего, попросит его поговорить со здешними, чтобы посадили ее на самолет в Краснодаре и снабдили на дорогу сотней-другой. Все, хватит с нее приключений!
Mежду тем потенциальный водила завершил свой осмотр и снова вскинул глаза от пыльных Кириных босоножек к ее радужному парику.
– Ну, лады, – сказал задумчиво. – Попробую что-нибудь придумать. Через границу – так через границу! Поехали! Кстати, будем знакомы. Меня зовут Максим Исаев.
Где-то она уже слышала это имя. Точно, слышала…
– Кира, – пробормотала она, – а меня зовут Кира…
И осеклась, спохватившись, какую дичайшую глупость чуть не спорола только что. Еще не хватало – назваться ему полностью! И про год рождения не забыть. И про весь остальной кроваво-мрачный шлейф, который за нею тянется! И про раздвоение – нет, растроение личности!
– Кира, а дальше? – спросил Максим, весело щурясь от солнца, которое играло на его лице с узорчатой тенью акации.
Свет и тень замельтешили в глазах Киры, она качнулась – и ляпнула первое, что пришло в голову:
– Чиароскуро![8]
Это тоже был испытанный, заслуженный отшивательный приемчик. Девяносто девять из ста спросили бы недоверчиво:
– Японка, что ли?
Но Кире повезло нарваться на сотого.
– Художница, что ли? – хмыкнул Максим. – Под псевдонимом работаете? Бывает! Ну, пошли?
И двинулся к пролому в решетке, рядом с которым томился в ожидании хозяина «Москвич». А Киру так и стукнуло догадкой: да ведь это тот самый парень, который еще ночью предлагал ее подвезти! Который заговорил с ней по-испански!
Ну и ну…
Кира даже головой покачала. Бывают в жизни совпадения, а? Ничего не скажешь – бывают. Кабы знать, что так выйдет, не проще ли было тогда же и согласиться? А заодно избавить себя от посещения эротического казино, от дерганья на скамейке, от базарного позорища. Сейчас уже за милую душу была бы в Ильиче.
Больше всего Киру огорчило, что судьба еще вон когда предлагала ей, просто-таки совала настойчиво руку помощи, а она была слишком глупа, чтобы ее принять. Нет, впредь она будет внимательнее. В ее положении ничем нельзя пренебрегать!
С этой мыслью она заспешила к Максиму, который нетерпеливо попинывал колесо, напевая: «Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал!» – и села на переднее сиденье, чувствуя только нетерпеливое, можно сказать, радостное ожидание – ничего больше!
Но не раз ей потом предстояло вспомнить этот миг и в очередной раз убедиться в правоте старинной мудрости: «Кого боги хотят погубить, того они лишают разума».
* * *Всю дорогу до Керчи Кира клевала носом, то задремывая, то вскидываясь, чтобы одернуть сарафанчик, отлетавший от порывов ветерка по самое это самое, да поправить парик, который беспрестанно съезжал на вспотевший лоб, да ощупать угловатую тяжесть в рюкзачке. Наведя порядок в своем хозяйстве, она снова уплывала на волнах зыбких сновидений…
Суровый, мужиковатый Глыбин-старший отворачивался от телевизора, где ликовал у бразильских ворот француз, и, тыча пальцем в Киру, восклицал: «Дывысь, Мыкола!» Игорь искоса поглядывал на Киру своими небольшими цепкими темно-серыми глазами и серьезно говорил: «Женский оргазм вообще в природе не предусмотрен, чего ты от меня хочешь?» Алка… Алка, в своей эксцентричной джинсовой жилетке, надетой прямо на худое, загорелое, долговязое тело, радостно бросалась к Кире – но вдруг останавливалась, предостерегающе выставляла вперед руки и бормотала: «Осторожнее! Не подходи! Я ведь уже умерла!..»
Она проснулась от горького рыдания, но сразу поняла, что заплакала во сне. Чья-то рука стиснула плечо, и Кира обнаружила, что эта рука ее даже обнимает, а ее парик (вместе с головой) на этой руке лежит. У самых глаз оказалась довольно широкая грудь, обтянутая травянисто-зеленой футболкой, которая показалась Кире знакомой. Почти такого цвета были глаза у парня, который взялся доставить ее в Ильич! И, кстати, насколько она помнит, он был облачен именно в такую футболку.
То есть это что получается? Она лежит в его объятиях, что ли?!
Кира отпрянула, ударилась локтем о ручку на дверце и, к своему облегчению, обнаружила, что ситуация не столь угрожающая: она всего-навсего полулежала в Максимовых объятиях. Поскольку это в корне меняло дело, она приняла независимый вид и холодно поинтересовалась:
– Да? В чем дело? Я что, храпела?