А потом, в середине 30-х, из СССР стали приходить и вовсе странные сообщения. Начались чистки. Вчерашних героев и сподвижников объявили врагами народа и поставили к стенке. И кого поставили! Тех самых ненавистных Блюхеров и Тухачевских, которые раздраконили Колчака да Семенова. «Вот так-то, товарищи!» – потирали ручки некоторые, но большинство недоуменно пожимало плечами. Словом, ни о каком возвращении и думать не хотелось. Была, правда, одна небольшая компания, которая выступала за возвращение на родину. Эти люди называли себя младороссами. Смотрели на них косо, подозревая в связях с ГПУ, но прямых доказательств не было. Впрочем, не было и желающих последовать их призывам.
Грянула война. Настроения медленно, но верно начали меняться. Заговорили о патриотизме, о долге перед Россией, о сплочении перед лицом всеобщей опасности. Но, честно говоря, ситуация в самом Харбине была настолько сложной, что ни о каких попытках как-то помочь родине и мечтать было нельзя. Большинство разговоров о возвращении домой Коломенцев пропускал мимо ушей. Ни о чем подобном, как уже говорилось выше, он и не помышлял. Однако времена менялись. Разгром стран Оси изменил политическую ситуацию во всем мире, новые ветры задули и над Китаем. И здесь пришли к власти коммунисты. Вполне резонно считая, что при новой власти хорошего житья не будет, русские харбинцы, в первую очередь те, кто побогаче, вновь сдвинулись с насиженных мест. Многие уезжали в Австралию, на Филиппины. Кому-то удавалось получить «зеленую карту» – вид на жительство в США. Многие решили вернуться на родину, успокаивая себя тем, что времена изменились, и уповая на амнистию, которую объявил Сталин для участвовавших в белом движении, но не запятнавших себя кровью.
Но тогда Коломенцев не решился вернуться в Россию. Почему-то его выбор пал на экзотическую Бразилию. После войны эта южноамериканская страна бурно развивалась. Рабочие руки, а главное – специалисты здесь требовались как нигде. Ходили рассказы о фантастических заработках, о возможности в считаные сроки сделать карьеру. Игоря Степановича это вполне устраивало. Пускай он был уже немолод, но его ничто не сдерживало. Сестра вместе с семьей переселилась в Штаты, а он – один как перст. Ликвидировал все дела, собрал чемоданы, сел на пароход…
Сан-Паулу, куда он, собственно, и ехал, поразил Коломенцева своим обликом. Он никак не ожидал увидеть здесь громадные небоскребы, многочисленные мосты и акведуки, соединявшие различные части огромного города. Ультрасовременная архитектура. Нагло прущее богатство сочеталось с более-менее прикрытой бедностью и откровенной нищетой. Буйство тропиков приглушало явное убожество, но первое время контрасты Сан-Паулу поражали даже видавшего виды мукомола.
С работой проблем не было. Он устроился по специальности на громадный элеватор, и, хотя не знал португальского, английского вполне хватало, поскольку тут присутствовали представители самых разных народов: от японцев до хорватов и немцев.
Встречались и русские. Их было не так уж и мало в бразильском мегаполисе. Русских было две категории. К первой относились такие же, как и он, участники и жертвы Гражданской войны, покинувшие Россию лет тридцать назад. По большей части злоба у этих людей сменилась меланхоличной грустью, когда речь заходила о стране отцов. Победа над Германией наполняла их сердца гордостью за отчизну, во всяком случае, они открыто не выказывали неприязни к большевикам. Правда, встречались и исключения.
Вторая группа была очень неоднородна и представляла собой пестрый конгломерат людей самых разных возрастов, покинувших СССР всего несколько лет назад в ходе Второй мировой войны. Они непрестанно вспоминали родную землю, причем с самыми разными чувствами. Многие попали за рубеж не по своей воле: были захвачены в плен, увезены в Германию на работы, по разным причинам оказались в немецких кацетах[1]. Эти люди не вернулись домой исключительно из страха перед возможными репрессиями. «Кто его знает, – говорили они, – будут там разбирать или не будут, как попал в плен. Будь я уверен, что все обойдется, завтра бы вернулся». Но такой уверенности никто дать не мог. Но, помимо попавших за кордон не по своей воле, встречались и другие – бывшие полицаи, разного рода мелкие чиновники, переводчики, служащие комендатур, просто рабочие, мобилизованные в строительные и вспомогательные части. Эти и вовсе ни о каком возврате не помышляли, справедливо полагая, что в лучшем случае их ждет Колыма.
У Коломенцева даже образовалось нечто вроде дружбы с одним из таких людей. Он работал машинистом на крошечном маневровом тепловозике, подтягивающем к элеватору вагоны с зерном. Звали его Терентием Косенко. Терентию было лет тридцать. Уроженец Мелитополя – он перед войной учился в Киевском университете, с началом боевых действий сбежал к деду на Полтавщину, чтобы не быть призванным в Красную армию, потом устроился в издаваемую немцами газетку корректором, так, во всяком случае, он рассказывал. После перелома в войне двинулся вместе с отступающими немцами на Запад. В Чехословакии чуть не попал в руки СМЕРШа, но ускользнул. Перебрался в Баварию, здесь очутился в лагере для перемещенных лиц и наконец решил покинуть Европу, завербовавшись в Бразилию. Когда с ним познакомился Коломенцев, Терентий уже прожил в Бразилии пять лет. Человек этот вызывал у Игоря Степановича противоречивые чувства: и притягивал, и отталкивал одновременно. Притягивал тем, что русский, более-менее образованный, с легким уживчивым характером, отталкивал же безапелляционностью суждений, бездумностью, не красило его и сотрудничество с оккупантами. Впрочем, Терентий отрицал факт добровольности, заявляя, что его насильно мобилизовали на работу в газету, как человека грамотного, учившегося в университете.
– Помню, – лениво рассказывал Терентий, когда во время обеденного перерыва они перекусывали захваченной из дома снедью, – еще до войны читал книжку про жулика, забыл, как его звали. Так этот жулик очень хотел поехать в Рио-де-Жанейро. Мечта у него, видите ли, такая была. Я, помню, тоже мечтал уехать в какое-нибудь подобное место. Мечты, мечты… И вот очутился здесь. В Рио можно съездить в любое время, да и бывал я там. Конечно, красиво, но и в Сан-Паулу, на мой вкус, не хуже. А сейчас, откровенно скажу, не нужны бы мне все эти пальмы и попугаи, домой охота. На ридну сторонку. Разве ж наши вишни да можно сравнить с их бананами, да хочь ананасами. Нискильки. Як гарно, выйдешь вичором на ливаду, приляжешь у кусточка… соловьи свищут, на небе звездочки.
– Чего ж ты уехал? – перебил его Коломенцев.
– Уж лучше здесь под пальмой, чем там под крестом березовым. И тепло опять же. Шубы не нужно. Женюсь вон на Терке. Знаете ее? Полька, в лаборатории работает. Пусть она католичка, но своя, славянская душа.
Разговоры о родине Терентий заводил постоянно, и не в этом ли была самая притягательная сторона общения с ним?
Как-то раз зашла речь о масонах. Коломенцев поведал, что много лет был масоном. Сначала в России, а потом в Харбине.
– А я про этих-то масонов вовсе ничего не знаю, – сообщил Терентий. – Помню только, у Толстого в «Войне и мире» Пьера Безухова принимают в ложу. Там еще какие-то обряды идиотские. Неужели до сих пор подобное сохранилось?
– Сохранилось, – усмехнулся Коломенцев. – Все почти в точности, как там описано. И стук в двери храма, и обнаженная шпага… Окровавленная рубашка… Словом, театральное действо.
– Тогда мне и вовсе непонятно, – прищурился Терентий. – Как же так? Если масонов считают столь серьезной, влиятельной организацией, опутавшей весь мир, если в ней состоят сильные мира сего, неужели эта бутафория не кажется им смешной?
– В таком случае церковные обряды тоже нелепы, – возразил Коломенцев. – Причастие, скажем. Причащаемся кровью и плотью Христовой. Каннибализм!
Терентий засмеялся.
– Ничего не скажешь – логично. И все же. В чем сила масонов?
– Связи, полезные знакомства, к тому же демократизм. Масоны не делают различия между людьми, занимающими высокое социальное и общественное положение, и рядовыми гражданами, во всяком случае, явно не делают. Терпимость – основной принцип братьев. В одной ложе могут состоять люди различных вероисповеданий. И неважно, кто ты и сколько у тебя денег.
– Значит, разговоры о всемирном масонском заговоре имеют под собой почву?
Коломенцев хмыкнул: вполне возможно, только неясно, какие цели преследует этот заговор.
– Очевидно, господство над массами.
– В чем же оно должно выражаться?
– Не знаю, – хохотнул Терентий, – вам видней. Кстати, в Сан-Паулу тоже есть масоны.
– Не сомневаюсь.
– Русские.
– Неужели?!
– Как-то в газетке мне попалось объявление о сборе членов ложи «Южный крест».
– Интересно, нужно бы сходить.
– Так чего же время терять. В воскресенье и отправимся. Может быть, и меня примут…
– А я про этих-то масонов вовсе ничего не знаю, – сообщил Терентий. – Помню только, у Толстого в «Войне и мире» Пьера Безухова принимают в ложу. Там еще какие-то обряды идиотские. Неужели до сих пор подобное сохранилось?
– Сохранилось, – усмехнулся Коломенцев. – Все почти в точности, как там описано. И стук в двери храма, и обнаженная шпага… Окровавленная рубашка… Словом, театральное действо.
– Тогда мне и вовсе непонятно, – прищурился Терентий. – Как же так? Если масонов считают столь серьезной, влиятельной организацией, опутавшей весь мир, если в ней состоят сильные мира сего, неужели эта бутафория не кажется им смешной?
– В таком случае церковные обряды тоже нелепы, – возразил Коломенцев. – Причастие, скажем. Причащаемся кровью и плотью Христовой. Каннибализм!
Терентий засмеялся.
– Ничего не скажешь – логично. И все же. В чем сила масонов?
– Связи, полезные знакомства, к тому же демократизм. Масоны не делают различия между людьми, занимающими высокое социальное и общественное положение, и рядовыми гражданами, во всяком случае, явно не делают. Терпимость – основной принцип братьев. В одной ложе могут состоять люди различных вероисповеданий. И неважно, кто ты и сколько у тебя денег.
– Значит, разговоры о всемирном масонском заговоре имеют под собой почву?
Коломенцев хмыкнул: вполне возможно, только неясно, какие цели преследует этот заговор.
– Очевидно, господство над массами.
– В чем же оно должно выражаться?
– Не знаю, – хохотнул Терентий, – вам видней. Кстати, в Сан-Паулу тоже есть масоны.
– Не сомневаюсь.
– Русские.
– Неужели?!
– Как-то в газетке мне попалось объявление о сборе членов ложи «Южный крест».
– Интересно, нужно бы сходить.
– Так чего же время терять. В воскресенье и отправимся. Может быть, и меня примут…
Коломенцев задумался, напряг память, пытаясь восстановить дальнейшие события. Он вновь вступил в ложу, где его встретили очень дружелюбно. Видимо, навели справки. В ложе, кроме него, имелось еще двое русских, но в основном она состояла из коренных бразильцев и англичан. К тому времени мукомол более-менее сносно разговаривал по-португальски, так что не особенно тушевался. Все было как обычно. Собирались, вели мудреные разговоры, потом следовали совместные товарищеские обеды, вернее, оживленные пирушки, с обильными возлияниями, вовсе не похожие на ритуальные обряды. Кажется, именно тогда?.. Да, на одном из обедов зашел разговор о Сен-Жермене, Коломенцев похвалился, что занимался исследованиями о таинственном графе. От него потребовали познакомить братьев с изысканиями. Мукомол подготовил небольшой доклад, на котором впервые всплыл Тихореченск. До этого Тихореченск был для Игоря Степановича отвлеченным географическим понятием, и после доклада он по-настоящему задумался, почему Сен-Жермен стремился именно в этот городишко. Что его там привлекало?
В следующее собрание речь вновь зашла об изысканиях мукомола. Возможно, причиной послужило несколько однообразное существование ложи «Южный крест».
Члены ложи требовали новых и новых подробностей. И, странное дело, Коломенцев неожиданно загорелся, словно юноша. Розыски в местных библиотеках практически ничего не дали. Да и что они могли дать? Вдруг ему втемяшилась в голову идея вернуться в Россию. Как? Почему? Неужели совершенно глупый повод: какие-то там исторические изыскания? А может, подспудно эта мысль давно сидела в сознании? Так в тот момент думал мукомол. Все произошло, что называется, спонтанно. Но вот теперь…
Теперь он начинал сомневаться. Не подтолкнули ли? Он вспомнил реакцию братьев по ложе, когда сообщил о своем желании вернуться на родину. Все в один голос поддерживали его, хвалили за смелость. Тогда это казалось вполне естественным. Люди искренне радовались… Почему?
Сейчас все вокруг, начиная от соседей по квартире и кончая малолетним пацаном на улице, казалось, находятся в заговоре. А может, так оно и есть?
Коломенцев вспомнил, как еще сегодня на него смотрел соседский парнишка: с презрением, гадливо, словно на крысу, у которой перебиты задние лапы. На старую, седую, умудренную крысу, которая, несмотря на знание жизни, залезла-таки в капкан, польстившись на кусочек прогорклого сала. Вот и он, Коломенцев, заведенный идиотским любопытством в хитроумно расставленные сети, мечется, не зная, где выход. А выхода-то и нет! Все в заговоре. Все!!!
Не он один в сетях запутался. И рыжий тоже, и… Кто еще? Олегов? Возможно. Старик-рыболов? Может быть. Катя Десантова? Неведомые ему Донские? Об их роли трудно судить, но, как ему кажется, и они барахтаются в паутине неведения, суча лапками от страха. Они – всего лишь подопытные зверушки, на судорожные кульбиты которых взирает… Кто? Вот она – главная загадка. Кто дергает за ниточки?! Пеликан, который скрупулезно вел дневник, такая же подопытная крыса, как и остальные. Все просчитано и спланировано давным-давно. Может быть, задолго до рождения действующих лиц и исполнителей.
От этой мысли его бросило в холод. Нет выхода? Что же делать? Может, бежать? Но и этот вариант скорее всего имелся в виду. Тогда ждать? Предоставить событиям развиваться своим чередом? Но ведь, похоже, дело идет к гибели. Однако те, кто написал сценарий, вряд ли желали такой развязки. Значит, основные события еще впереди. И все-таки он чувствует – ответ в дневниках. Да ничего и не остается, как ждать и пытаться выудить истину из засаленных тетрадок. Но истину ли? Может быть, и дневники – одна из составных частей ловушки?
Только теперь мукомол заметил, что излагает свои мысли вслух, словно безумец. А действительно? Не сошел ли он, в самом деле, с ума? Не привиделся ли весь этот вздор в шизофреническом бреду?
Постой, постой… Все последние дни он вел себя именно так. И теперь пытается, совсем как шизоид, склеить несовместимое. Теплее, теплее… Он просто тронулся умом. Еще теплее… Все это – плод горячечного воображения. Уже горячо!
Коломенцев схватился за голову руками. Дичь, все дичь!! Он вовсе не болен. Но тогда как объяснить? Как понять? Но стоит ли понимать?
ГЛАВА 17
– Смотри-ка, кто пришел! – не скрывая радости, закричал Станислав.
– Всего лишь я, – отозвался Валера. – А где Лена?
– Сестрица? Нет ее. На службе, должно быть. Хлеб насущный добывает. – Станислав хохотнул. – Кормиться-то нужно.
– На работе… – поскучнел Жданко. – Тогда я, наверное, пойду.
– Да чего уж. Проходи, служивый. Мне так скучно. Посиди, поговорим, тебе тоже, наверное, угрюмо.
– А когда она придет?
– Да явится, я думаю, вечером. Так что подожди. Перекусим, поболтаем…
– Ну ладно, – согласился Валера, в душе надеявшийся, что его пригласят остаться.
– Нянька! – позвал Станислав.
На пороге тотчас же выросла пожилая женщина, которую Валера уже однажды видел.
– Приготовь нам перекусить. Особо не хлопочи. Прямо на кухне. Да по-простому, по-простому… Пойдем пока в комнаты, – сказал паралитик, берясь за обода своей коляски.
«Почему это все норовят накормить меня?» – меланхолично подумал следопыт, усаживаясь на знакомый диван, на котором завязалось столь успешное знакомство.
– А потому, – неожиданно отозвался Станислав, – что с человеком лучше беседовать на полный желудок, поскольку сытость настраивает на доверительность и располагает к откровенности.
– Неужели?
– Проверено многими поколениями, – отозвался Станислав. – Две вещи располагают к непринужденной беседе: вкусная еда и созерцание красивых вещей. Так, во всяком случае, трактует Аристотель. Читал Аристотеля, служивый?
Валера неопределенно качнул головой, как бы подтверждая, но не утверждая, что знаком с трудами греческого философа.
– Обед, вернее, ужин нам сейчас подадут, – сказал паралитик, – а прекрасное, вот оно, перед тобой. – Он кивнул на картины, развешанные по стенам. – Смотри. Чем не Третьяковка?
– Откуда же все эти полотна? – полюбопытствовал Жданко.
– Оттуда! Сестрице дарили. Многие люди, видишь ли, обожают мою сестрицу, да так, что отдают ей, голубке, последнее. И ведь ты ее обожаешь?
– Конечно, – просто сказал Валера.
– Но можешь ли ты пожертвовать ради нее всем?
– Естественно, – не задумываясь, подтвердил рыжий следопыт. – У меня, правда, нет ничего, вроде этого, – он кивнул на картины, – но все, что есть, я готов бросить к ее ногам.
– Звучит неплохо. Что же у тебя есть?
– Я молод. В принципе в состоянии сделать карьеру, я живу в столице, а это немало!
– Да уж…
– Словом, я готов на жертвы.
– Многообещающе. Жертвы?.. Жертвы бывают разные.
– Любые.
– Браво! Узнаю гусара! – в словах Станислава прозвучала откровенная издевка, но Валера ее не заметил. Его мыслительные способности, так сказать, несколько притупились.
– Ужин готов, – возвестила старуха.
– Пойдем, служивый, – пригласил Станислав.