— Прочти, пожалуйста, следующий. — Рип наклоняется и пролистывает дальше так же буднично, как если бы я смотрел рекламный буклет. — Интересная деталь про тебя и эту пропавшую сучку — ее соседку.
В четвертом письме я будто бы угрожаю сделать «с Джулианом то же, что уже сделал с Амандой Флю».
— Как к тебе это попало? — спрашиваю, сжимая в руках айфон.
— Я тебя прошу, — вот и весь ответ.
— Я этого не писал, Рип.
— Может, писал, — говорит, — может, не писал. — Пауза. — Может, она сама написала. Но мне подтвердили, что отправлено с твоего адреса.
Еще раз бегло просматриваю все четыре письма.
— «Я убью этого ублюдка», — сипит Рип. — Вроде, стиль не твой, но кто знает?.. От тебя-то обычно холодом веет, а тут… искренность, грусть, — читает вслух с айфона. — «Но на этот раз страсть меня захлестнула, и я нее состоянии контролировать свои чувства…» — Давится смехом.
— Зачем мне знать про эти письма? — спрашиваю. — Я их не писал.
— Затем, что теоретически тебя можно за них привлечь.
Отстраняюсь от Рипа, даже не пытаясь скрыть отвращения.
— Каких детективов ты насмотрелся?
— Дерьма всякого по твоим сценариям, — говорит без всякой усмешки. — Кто же в таком случае написал эти мейлы, Клэй? — спрашивает с притворной игривостью, как будто знает ответ.
— Может, она же и написала, — бурчу во тьме.
— А может… кто-то другой, — говорит. — Кто-нибудь из твоих недоброжелателей.
Отмалчиваюсь.
— А ведь Барри тебя предупреждал о ней, — говорит.
— Барри? — повторяю, не вслушиваясь, уйдя с головой в айфон. — Что?
— Вульф, — говорит, — Твой персональный гуру. — Пауза. — Гуру с бульвара Сотель, — поворачиваясь ко мне. — Он тебя предупреждал о ней. — Опять пауза. — А ты не послушал.
— А если я скажу, что мне по большому счету по барабану?
— Тогда я за тебя очень волнуюсь.
— Я не писал этих писем.
Не слушает.
— Неужели ты ею еще не наелся?
— Как они к тебе попали?
— То есть я искренне сочувствую твоему… затруднению, — говорит, игнорируя мой вопрос. — Поверь мне, искренне.
— Какому еще затруднению, Рип?
— Ты слишком умен, чтобы всерьез увлекаться, — говорит медленно, додумывая мысль на ходу. — Значит, должно быть что-то другое, что тебя вштыривает… Ты же не идиот, чтобы западать на этих блядищ, а страдаешь по-настоящему… Все знают, как тебя накрыло из-за Меган Рейнольдс… Это, кстати, ни для кого не секрет. — Скалит зубы в усмешке, прежде чем снова пуститься в рассуждения. — Что-то тут не стыкуется… Тебя вштыривает, а ты все равно страдаешь… — Снова поворачивается ко мне в темноте салона, а за окнами мелькают витрины дорогих бутиков на Беверли-Глен. — Может, тебя вштыривает сам факт, что своим поведением ты отбиваешь у них всякую охоту отвечать на твою любовь взаимностью? И может, — замолкает, подыскивая слова, — ты куда завернутее, чем все мы привыкли думать?
— Ага, точно, Рип, — ерничаю, но меня бьет дрожь. — Скорее всего, так и есть.
— Они не отвечают на твою любовь и никогда не ответят, — говорит. — Во всяком случае, не ответят так, как тебе бы хотелось, но на какой-то период все равно оказываются в твоей власти, потому что ты им что-то пообещал. Неплохую завел систему. — Пауза. — Романтик. — Вздох. — Интересно.
Упрямо пялюсь в айфон, хотя уже самому противно.
— Единственное утешение, что и ее красота пройдет, — говорит. — Но пока этого не случилось, я хочу ею попользоваться.
— Какое утешение? О чем ты? — спрашиваю, и по телу разливается волна страха. — Что все это значит?
— Много разного значит, Клэй.
— Я хочу выйти, — говорю. — Высади меня.
Рип говорит:
— Это значит, что она никогда тебя не полюбит. — Пауза. — Это значит, что все — мираж. — И затем, касаясь моего плеча: — Она подставляет тебя, cabron.
Протягиваю Риггу телефон.
— Я уже говорил: ты мне не опасен, — сипит. — Дрючь ее хоть до посинения. Почему нет, если это ничему не мешает. — И после небольшого раздумья: — Пока не мешает.
Рип берет у меня из рук телефон и прячет его в карман.
— А вот Джулиан… Его она любит. — Пауза. — Тобой только пользуется. Может, тебя это вштыривает. Почем мне знать. Получит ли она то, чего добивается? Подозреваю, что нет. Не знаю. Ничего не меняет. Но Джулиан? По какой-то необъяснимой причине она его по-настоящему любит. Ты, конечно, стараешься всю эту историю затянуть. Кормишь ее подачками, и она. вынуждена их принимать, надеясь, что в награду получит роль. Но это лишь еще больше сближает ее с Джулианом. — Опять пауза. — Будь я на твоем месте, мне было бы сейчас очень страшно…
* * *Высаживая меня, Рип говорит:
— Джулиан пропал.
Лимузин стоит у подъезда комплекса «Дохини-Плаза». Пока мы возвращались назад по Беверли-Глен и Сансет, Рип отвечал на CMC, а из динамиков неслась песня «The Boys of Summer» [79], пущенная на повторе.
— У себя в Уэствуде его нет. Мы не знаем, где он.
— Может, поехал искать Аманду, — говорю, глядя на пустую стойку парковщика сквозь тонированное стекло.
— Вообще-то этим Рейн должна заниматься, — отвечает невозмутимо — Хотя я забыл. У нее же на этой неделе проба, да?
— Да, — говорю. — Проба.
— Я смотрю, она не особо волнуется из-за соседки, — вздыхает. — Куда больше — попадет ли в твой паршивенький фильм.
— А должна волноваться? — спрашиваю. — Где Аманда, Рип? — и потом, сделав глубокий вдох: — Ты знаешь? — Жду. — Ты ведь и с ней успел. После того, как Рейн сбежала от тебя к Келли. Так мне, по крайней мере, рассказывали.
— Женщины умом не блещут, — говорит. — Это экспериментально доказано.
Я его не вижу, только слышу, но, оказывается, так легче.
— С чего вдруг? — спрашиваю. — В отместку? Думал, Рейн начнет на себе волосы рвать из-за того, что ты трахаешь ее соседку?
— Он прячется, — говорит Рип, пропуская мои слова.
— Надо же, как тебя на нем перемкнуло!
— Прячется. — Пауза. — Я думал, может, ты знаешь, где он. Думал, может, поделишься.
— Да, плевать мне, где он.
— А ты выясни, а потом позвони.
— Кто, по-твоему, это может знать? — спрашиваю. — Поговори с Рейн.
Вздыхает.
— Ты распорядился его избить? — спрашиваю. — Чтобы он понял наконец, чем рискует, оставаясь с Рейн?
— Никакой фантазии, — говорит. — Примитивно мыслишь.
Слегка подавшись вперед, Рип вталкивает в плеер какой-то диск. Откидывается. Сбивчивое дыхание, шум ветра, звуки соития, чей-то шепот в момент оргазма и затем мой голос, вмиг воссоздающий в памяти все: спальню в квартире 1508 на пятнадцатом этаже дома, возле которого стоит лимузин, вид с балкона, призрак умершего паренька, потерянно парящего по комнатам своей бывшей квартиры. А затем откуда-то сзади, из динамиков, к моему голосу присоединяется голос Рейн.
— Выключи, — прошу шепотом. — Пожалуйста, выключи.
— Дальше все равно ничего интересного. — Рип наклоняется к плееру и вытаскивает диск.
— Как к тебе это попало?
— Я смотрю, ты любишь этот вопрос.
— Я ни к чему не причастен.
— Кто знает, что толкает человека на тот или иной поступок? — Рип откидывается на спинку сиденья, не слушая меня. — Того же Джулиана. Мотивы его поступков мне не ясны.
Берусь за ручку дверцы.
— Каждый день открываешь что-нибудь новенькое, — продолжает. — Порой такое про себя узнаешь, что только диву даешься.
Поворачиваюсь к нему.
— Забил бы ты на них, а? Уступи ее Джулиану, что ты, себе другую не найдешь?
— Не могу, — говорит. — Нет. Не могу — и все.
— Почему не можешь?
— Репутация не позволяет, — говорит, чеканя каждое слово. — Он мне уже и так немало крови попортил.
Ставлю ногу на тротуар.
— Не волнуйся. Тебя я больше не потревожу, — говорит. — Считай, разобрались. Дальше все произойдет, как задумано.
— Что это значит?
— Это значит, просто хотел предупредить, — говорит. — Отныне ты соучастник.
— Не смей мне больше звонить…
— По-моему, мы оба заинтересованы в том, чтобы от него избавиться, — говорит Рип, и я с силой захлопываю дверцу.
* * *В ту ночь мне снова снится паренек-призрак (тревожная улыбка, полные слез глаза, лицо настолько безупречное, что кажется маской), он парит в коридоре у двери в спальню, держа в одной руке наше с Блэр фото двадцатипятилетней давности, а в другой — кухонный нож, и песня «Сhina Girl» [80] разносится эхом по комнатам, и я не в силах этого вынести: встаю с постели, распахиваю дверь, надвигаюсь на паренька, а когда наношу удар, нож падает на пол. А когда просыпаюсь утром, на руке синяк, оставшийся от того удара.
* * *Рейн появляется в спортивном костюме и без макияжа, вся дерганая из-за назначенной на завтра пробы (поначалу вообще отказывалась ехать, но я сказал, что, если не приедет, все отменю), и она на голодной диете, поэтому ужинать мы не идем, а когда пытаюсь ее обнять, говорит: «Давай чуть позже», и приходится снова прибегнуть к угрозе, и потом заглушать возникшую из-за этого панику текилой «Гран-Патрон»; потом я заваливаю ее прямо на полу в офисе и ебу до беспамятства сначала там, а потом в спальне, и во всех комнатах полыхает свет, а в динамиках стереосистемы надрывается Fray, и хотя, по идее, текила должна была ее вырубить, Рейн продолжает рыдать, и от слез я завожусь еще больше. «Чувствуешь его?» — спрашиваю. «Чувствуешь его у себя внутри?» — повторяю снова и снова, выходя на коду, ощущая ее содрогания не от блаженства — от ужаса, и в квартире дубак, но когда спрашиваю, не замерзла ли, отвечает: «Какая разница». И сегодня я впервые смотрю на черный «мерседес», курсирующий по Элевадо, без страха, даже с улыбкой, как он то и дело притормаживает, давая возможность тому, кто скрывается за тонированными стеклами, получше разглядеть сквозь пальмы окна квартиры 1508 на пятнадцатом этаже. «Я же тебе помогаю», — говорю ласково, стараясь ее успокоить, но в ответ слышу что-то нечленораздельное. «Ты только о себе думаешь», — выговаривает наконец. «Ну, слушай, харэ, завязывай», — просит, когда снова лезу к ней с поцелуями, нашептывая, как она мне нравится. «Я же знаю, зачем все это», — говорит, пытаясь прикрыться полотенцем, которое я тут же срываю.
В ту ночь мне снова снится паренек-призрак (тревожная улыбка, полные слез глаза, лицо настолько безупречное, что кажется маской), он парит в коридоре у двери в спальню, держа в одной руке наше с Блэр фото двадцатипятилетней давности, а в другой — кухонный нож, и песня «Сhina Girl» [80] разносится эхом по комнатам, и я не в силах этого вынести: встаю с постели, распахиваю дверь, надвигаюсь на паренька, а когда наношу удар, нож падает на пол. А когда просыпаюсь утром, на руке синяк, оставшийся от того удара.
* * *Рейн появляется в спортивном костюме и без макияжа, вся дерганая из-за назначенной на завтра пробы (поначалу вообще отказывалась ехать, но я сказал, что, если не приедет, все отменю), и она на голодной диете, поэтому ужинать мы не идем, а когда пытаюсь ее обнять, говорит: «Давай чуть позже», и приходится снова прибегнуть к угрозе, и потом заглушать возникшую из-за этого панику текилой «Гран-Патрон»; потом я заваливаю ее прямо на полу в офисе и ебу до беспамятства сначала там, а потом в спальне, и во всех комнатах полыхает свет, а в динамиках стереосистемы надрывается Fray, и хотя, по идее, текила должна была ее вырубить, Рейн продолжает рыдать, и от слез я завожусь еще больше. «Чувствуешь его?» — спрашиваю. «Чувствуешь его у себя внутри?» — повторяю снова и снова, выходя на коду, ощущая ее содрогания не от блаженства — от ужаса, и в квартире дубак, но когда спрашиваю, не замерзла ли, отвечает: «Какая разница». И сегодня я впервые смотрю на черный «мерседес», курсирующий по Элевадо, без страха, даже с улыбкой, как он то и дело притормаживает, давая возможность тому, кто скрывается за тонированными стеклами, получше разглядеть сквозь пальмы окна квартиры 1508 на пятнадцатом этаже. «Я же тебе помогаю», — говорю ласково, стараясь ее успокоить, но в ответ слышу что-то нечленораздельное. «Ты только о себе думаешь», — выговаривает наконец. «Ну, слушай, харэ, завязывай», — просит, когда снова лезу к ней с поцелуями, нашептывая, как она мне нравится. «Я же знаю, зачем все это», — говорит, пытаясь прикрыться полотенцем, которое я тут же срываю.
— Зачем? — шепчу, вливая в нее новую порцию текилы.
— Для твоего сценария. — Произнося это, она захлебывается от рыданий.
— Не моего, а нашего. Ты в нем соавтор, детка.
— Нет, не соавтор! — кричит, и на лице — страдальческая гримаса.
— А кто же?
— Только материал.
И, заметив наконец мигающий красным индикатор полученных сообщений в лежащем на ночном столике мобильнике Рейн, я спрашиваю (продолжая одной рукой поглаживать ее грудь, а другой — слегка стискивая горло):
— Где он?
* * *Звонит Трент Берроуз и говорит, что хотел бы встретиться в Санта-Монике, после того как закончит ланч с клиентом в ресторане «У Майкла». Трент в костюме и сидит на одной из скамеек у входа на пирс «Санта-Моника» [81] и, когда я подхожу, отрывается от телефона, снимает темные очки и разглядывает меня с опаской. Мимоходом бросает, что освободился раньше, чем предполагал, поскольку за ланчем неожиданно легко уговорил клиента (известного своим упрямством актера) согласиться на роль, сулящую бесчисленные выгоды как ему, так и всем заинтересованным лицам.
— Я был уверен, что не придешь, — говорит Трент.
— Почему мы не могли встретиться в ресторане? — спрашиваю.
— Не хочу, чтобы нас видели вместе, — говорит. — Зачем давать врагам такой козырь?
Идем по дощатому настилу к пирсу. Трент снова надевает темные очки.
— Никогда не думал, что буду беспокоиться о таких вещах, — говорит.
— Благодаря мне твой клиент проходит сегодня пробу, — сообщаю довольным тоном, все еще в эйфории после ночи с Рейн.
— Ага, — говорит. — Благодаря тебе.
Выдерживаю паузу.
— Я думал, ты поэтому предложил повидаться.
Поразмыслив, Трент отвечает:
— В некотором смысле.
* * *Пустое колесо обозрения, мимо которого мы проходим, едва различимо в густом тумане — один лишь смутно угадывающийся контур, и за вычетом нескольких рыбаков-мексиканцев вокруг ни души. Рождественские украшения еще не сняли, и обмотанная гирляндами полуосыпавшаяся ель привалилась к облупленной стене зала игровых автоматов, и от ярко раскрашенной тележки с чуррос [82] тянет сладковатым запахом, и на том, что говорит Трент, мне не дают сосредоточиться другие звуки: приглушенный шум прибоя, крик низко парящих чаек, обращенный к нам оклик цыганки, предлагающей погадать по ладони, песня The Doors, исторгаемая каллиопой.
— Неужели из-за Блэр? — спрашиваю вдруг.
Трент останавливается и всматривается в меня, точно желая понять, не ослышался ли.
— Нет. Даже близко. К Блэр это не имеет никакого отношения.
Вновь бредем по дощатому настилу пирса, удаляясь от берега, и я жду, когда Трент что-нибудь скажет.
— Я сразу к делу, — наконец изрекает он, взглянув на часы. — Мне еще надо в Беверли-Хиллз до трех успеть.
Пожав плечами, сую руки в карманы пайты. В одном из карманов айфон — сжимаю его в кулаке.
— Я так понимаю, с Рейн Тернер ты закругляешься, — говорит. — У нее сегодня проба, и потом — все?
— В каком смысле «закругляюсь», Трент? — уточняю невинно.
— В смысле, прекращаешь свои разводы. — И потом, брезгливо поморщившись: — Ты же мастер разводить девушек.
— И как же я их, по-твоему, развожу, Трент? — спрашиваю, стараясь звучать благодушно и слегка насмешливо.
— Обнадеживаешь, спишь с ними, покупаешь разные вещи, морочишь голову, а когда выясняется, что не можешь выполнить своих обещаний… — Трент останавливается, снимает темные очки и недоуменно на меня смотрит. — Мне продолжать?
— Очень интересная версия.
Насмотревшись на меня, Трент возобновляет прогулку, но вскоре вновь останавливается.
— Странно, что ты их не просто… Как бы точнее выразиться?.. Кидаешь? А еще стараешься навредить, когда они тебя вычислили.
— По-моему, Меган Рейнольдс не на что жаловаться, — огрызаюсь. — По-моему, она меня использовала по полной.
— Зачем ты вообще работаешь? — спрашивает. Причем с неподдельным интересом. — Деньги у тебя вроде есть…
Отмалчиваюсь.
— В смысле, таких трат, как ты себе позволяешь, никакие сценарии не покроют, — говорит. — Разве я не прав?
Пожимаю плечами.
— Мне хватает. — И снова пожатие плеч:
— Гарантирую тебе, что Рейн Тернер роль не получит. — Трент вновь трогается с места, на ходу надевая темные очки, словно ища за ними спасения. — Я поговорил с Марком. Я поговорил с Джоном. Ты, конечно, можешь крутить ей мозги и дальше, но…
— Трент, знаешь что? Это не твое собачье дело.
— К сожалению, тут ты не совсем прав.
— Вот как? — говорю, стараясь смягчить язвительность. — Почему же?
Внезапно мы оба переключаем внимание на пьяного человека в плавках, загорелого и бородатого; энергично жестикулируя, он показывает на что-то, видимое ему одному в конце пирса. Трент снова снимает темные очки, и глаза его почему-то бегают, и он даже не пытается скрыть своего волнения, и берег, оставшийся далеко позади, словно растворился в тумане вместе со всеми звуками, и кажется, будто мы парим над водой одни, совсем одни, если не считать двух девочек-китаянок с мотком сладкой ваты, от которой они отщипывают липкие клочья.
— Все намного сложнее, чем ты думаешь, — говорит Трент тревожным полушепотом, и глаза его по-прежнему бегают, и хочется их как-то остановить, но лучше пусть бегают, чем меня буравят. — Намного… масштабнее. Все, что от тебя требуется, — это ус… ус… устраниться. — Он заикается, но быстро берет себя в руки. — Больше тебе ничего не надо знать.
— Откуда устраниться? — спрашиваю. — Из ее жизни?
Выдержав паузу, Трент, похоже, решается сказать что-то важное.
— Келли Монтроуз был моим близким другом.
И всё?
Не дождавшись продолжения, спрашиваю:
— Какая связь между Келли и тем, почему я здесь?
— Рейн была с ним, — говорит. — В тот день, когда он исчез. Они были вместе.
— С ним?
— За плату, насколько я знаю…
— Я думал, она с этим завязала, — говорю. — Я думал, что после встречи с Рипом она с этим завязала.
— Она знает подробности, — говорит. — Как и Джулиан.
— Подробности чего?
— Того, что произошло с Келли.
Смотрю на Трента с каменным лицом, но страх и меня начинает затягивать в свою воронку, и, оглянувшись, я замечаю светловолосого парня в ветровке и шортах «карго»: опираясь на перила пирса, он изо всех сил старается не смотреть на нас, но поза столь нарочита, что будь у него в руках сотня разноцветных шаров — он и тогда привлекал бы к себе меньше внимания. Над ним перекликаются чайки, неразличимые в тумане, и внешность парня кажется смутно знакомой, но где я его видел, не могу вспомнить.