Настало время ужина. Его принесла все та же женщина.
— Просто не знаю, чем вас и угостить, — сказала она. — Вот приготовила китайское блюдо, но боюсь, что оно вам не понравится.
— Благодарю.
Сэцуко взяла палочки и принялась за еду. Женщина сидела рядом, словно хотела хоть немного скрасить ее одиночество.
— Ну как, нравится?
— Очень. Вы прекрасно готовите! — похвалила Сэцуко.
Действительно, ужин был великолепный! Конечно, если бы Торбэк был с ней, все показалось бы еще вкуснее. Впрочем, дело было даже не в Торбэке, а в том, что произошло с ней вчера.
— Что-то отец Торбэк задерживается, — сказала женщина, словно читая ее мысли.
Сэцуко потупила взор.
— Ну ничего, теперь скоро придет. Служба уже, наверное, кончилась. Осталось потерпеть самую малость. Я понимаю, очень скучно просидеть весь день одной.
— Спасибо, — поблагодарила Сэцуко.
— Больше не хотите?! Как жаль!
Сэцуко снова осталась одна.
А Торбэка все не было. Ей казалось, что она в пустыне. Никогда она еще так не тосковала по нему.
И какой противный, унылый дом! И страшный. Так и кажется, что тебя все время подстерегает опасность.
Тишина, с нижнего этажа — никаких звуков. Что там делается? Сэцуко сидит не шевелясь, и ей кажется, что эта ночь будет длиться вечно.
Снаружи иногда доносится шум проезжающей машины. Сэцуко напрягает слух в надежде, что это едет Торбэк, но всякий раз шум удаляется, и снова наступает тишина.
Стрелки часов уже показывают девять.
Неужели и сегодня ей придется ждать до одиннадцати? Ей сразу вспомнился вчерашний кошмар.
Все-таки как этот человек попал сюда? Неужели его никто здесь не знает? Не может быть. Наверно, и женщина эта его знает. Однако она это скрывает, по ее лицу нельзя догадаться, известно ей что-нибудь или нет.
Сэцуко казнит себя за вчерашнее. Как все нелепо и страшно получилось. Вошел, словно хозяин, и, словно хозяин, овладел ею.
Прошло еще полчаса. Опять послышался шум мотора. На этот раз машина остановилась у дома. Это Торбэк, Сэцуко не могла ошибиться. Наконец-то послышался его голос.
Сэцуко не выдержала и распахнула дверь. Перед ней стоял Торбэк. Она со слезами бросилась ему на грудь.
30
Сэцуко дрожала, как в лихорадке.
И опять неудержимо по ее щекам катились слезы. Торбэк недоумевал — ее будто подменили. Она стала совсем другой. У него даже закралось подозрение. Неужели она почувствовала, что против нее что-то замышляют?
— Сэцуко! — Голос Торбэка звучал очень нежно. — Что с тобой?
Но она ничего ему не объяснила и только пожаловалась, что ей было очень тоскливо.
— Ну, а сейчас? Ведь я же с тобой.
Однако она все еще не могла прийти в себя. Грудь Торбэка была мокрой от ее слез.
— Тебя кто-нибудь обидел здесь?
— Нет, нет… Ко мне были очень внимательны…
— Ну и слава богу! В этом доме все христиане, так что ничего дурного тебе сделать здесь не могли.
— Бэк, — сказала Сэцуко, — ты хочешь, чтобы мы тут пожили с тобой? Мне сказала об этом хозяйка. Это правда?
Она испытующе посмотрела на Торбэка.
— Правда, ведь я сам тебе об этом говорил.
Сэцуко на минуту задумалась.
— Конечно, побыть с тобой несколько дней было бы замечательно… По скажи, ты по-прежнему должен общаться со своим… этим братом?
Она подняла голову и посмотрела Торбэку в глаза.
И тут она увидела, что Торбэк изменился в лице. Да и глаза его, всегда ласковые, нежные и чистые, сейчас были совсем другими.
— Если ты этого не хочешь, я совсем перестану с ним встречаться…
— Это правда?
Торбэк отвел глаза в сторону.
— Конечно, правда, если ты настаиваешь. Это нетрудно.
Сэцуко крепко обвила его шею руками.
— Ты обещаешь?
— Обещаю.
— Слава богу!
Она еще крепче прижалась к нему и поцеловала его в губы.
— Только не обманывай меня. Умоляю тебя, не встречайся с ним больше! Никогда! И сюда не позволяй ему приходить!
— Хорошо, Сэцуко, я не буду с ним встречаться.
— Спасибо тебе!
Сегодня Сэцуко дарила ему свою любовь особенно горячо. Она все время тянулась к нему, целовала его лицо, шею, плечи…
— Сэцуко! Ты любишь меня?
— Да, очень!
— Правда?
— Конечно. Ради тебя я не пожалею жизни!
— О-о-о!
— Сегодня ты был очень занят в церкви? А сейчас уже совсем освободился?
— Да, да, теперь я свободен.
— Слава богу! Мне ведь не хотелось бы, чтобы наши отношения вредили твоему делу.
Торбэк посмотрел на часы: двадцать минут одиннадцатого.
— Боже, а ведь я действительно забыл заехать в одно место!
— Ну вот видишь! Ты должен уехать? Опять!
— Да, но, впрочем, мы можем поехать вместе, если ты хочешь.
— А что я буду там делать?
— Да ничего. Я быстро освобожусь. Подождешь меня в машине. Мне ведь не в церковь нужно. А потом приедем сюда.
— Бэк, это просто замечательно! А то у меня снова будет ужасное настроение… Только можно мне позвонить тете? Они, наверно, страшно беспокоятся. Ведь я им так и не позвонила в тот день.
— Конечно, можно. Но я очень спешу. Позвоним на обратном пути.
— Хорошо. А что сказать тете, если она спросит, где я?
— Ну, это чепуха. Скажешь, что звонишь из дому.
— Ох, как это неудобно!..
Торбэк встал. И только сейчас Сэцуко включила свет. Она села перед зеркалом и стала приводить себя в порядок. Через несколько минут она была готова.
— Ну вот и все. — Сэцуко взяла сумку.
— Да, кстати, скажи, то письмо, что я тебе послал, оно с тобой?
— Да, в сумке.
— Дай его, пожалуйста, мне.
— Но зачем, Бэк? Я его здесь от скуки все время перечитывала.
— Оно мне нужно, дай, пожалуйста, — и Торбэк протянул руку.
— Ты иногда бываешь такой странный!
Она раскрыла сумку и достала письмо.
— Вот, возьми!
Торбэк взял письмо так стремительно, что Сэцуко насторожилась.
Он улыбнулся и положил письмо к себе в карман.
— Я оставлю его у себя.
— Зачем?
— Да просто мне не хочется, чтобы ты вспоминала о моем брате, раз он тебе так неприятен, ведь в этом письме я упоминаю о нем.
Сэцуко тронуло такое внимание. Все было, как она хотела.
— Ну пошли.
— Небо какое-то черное. Может, дождь пойдет? Возьму с собой зонтик.
Они тихо спустились по лестнице. Сэцуко шла впереди.
Внизу в вестибюле стояла женщина, та самая, что прислуживала Сэцуко.
— Далеко отправляетесь? — улыбаясь, спросила она.
— Немного покатаемся на машине.
— Вот и прекрасно!
Они вышли на улицу. Знакомый голубой «рено» стоял у ограды. Торбэк открыл дверцу.
— Я так давно не была на свежем воздухе! — проговорила Сэцуко.
Торбэк уселся за руль и нажал на акселератор. Мотор зашумел. Он включил фары. Перед тем как тронуться, Торбэк огляделся по сторонам.
Сзади зажглись красные огоньки, и машина тронулась. Огоньки постепенно делались все меньше и меньше и, наконец, совсем исчезли из виду.
У ворот дома стоял Окамура. Убедившись, что «рено» скрылся за поворотом, он поспешил в дом и бросился к телефону…
Был первый час ночи.
Торбэк вел машину по уснувшим улицам. Он мчался на бешеной скорости. Сэцуко в машине уже не было. Не снижая скорости, он въехал в лес. Тишина, кругом ни души. Деревья снизу закрывала пелена тумана.
Недалеко от дома Ясуко Торбэк сбавил скорость и повел машину осторожно, словно крадучись. Как всегда, он поставил «рено» среди деревьев и огляделся. Разумеется, в доме уже спали. Он постучал в дверь. Залаяла собака, но Торбэк прикрикнул на нее, и она замолчала. Он стучал очень тихо и с тревогой ждал, пока в доме загорится свет. Наконец дверь открылась.
— Боже мой, Бэк-сан! — Ясуко ß удивлением посмотрела на гостя. — Так поздно?
Торбэк попытался улыбнуться. Но улыбки не получилось, лицо исказила гримаса. Вдруг его качнуло в сторону.
— Что с вами?!
Ясуко с тревогой смотрела на Торбэка. Ее поразил его вид.
Когда он вошел в комнату, на нем лица не было: какая-то зеленая бледность заливала лоб, щеки, и под глазами чернели круги, волосы были растрепаны, костюм измят и испачкан в грязи.
Ясуко решила, что он попал в автомобильную катастрофу.
— Что случилось, Торбэк-сан? Вы похожи на привидение.
Она пристально смотрела на Торбэка, который в странном возбуждении кусал ногти, устремив взгляд в одну точку.
— Скорее переодевайтесь в сутану, а то у вас страшный вид.
Торбэк не ответил. Его затрясло как в лихорадке.
— Да что же, наконец, случилось?! Сшибли кого-нибудь?
Это единственное, что она могла предположить. Всегда такой веселый, а сейчас выглядит сумасшедшим.
Это единственное, что она могла предположить. Всегда такой веселый, а сейчас выглядит сумасшедшим.
— Бэк-сан!
Ясуко подошла к нему и взяла за руку. Но Торбэк с силой оттолкнул ее. Ясуко опешила. А он вдруг повалился на колени. И трудно было понять, то ли это был юродивый в молитвенном экстазе, то ли смертельно раненный зверь.
Он тяжело застонал. Сначала стоны были глухие, сдержанные, но постепенно они становились все громче, переходя в судорожные рыдания.
Потом он что-то забормотал на своем языке. Ясуко ничего не могла понять, она лишь догадывалась, что он шепчет молитву.
— Господи, прими погибшую душу в руки своя…
Молился он долго. Руки у него были неподвижно, точно у мертвеца, сложены на груди. Голову он то склонял на грудь, то поднимал высоко, как бы обращаясь к небу.
А вокруг ни звука, полная тишина. И в этой тишине Торбэк похож был на дикаря, возносившего языческую молитву своему божеству.
Ясуко не осмеливалась даже подойти к нему. Она поняла, что случилось что-то страшное. Нет, это была не автомобильная катастрофа! Торбэк совершил что-то ужасное! Но что?
Она пристально посмотрела на него, и ее расширенные глаза застыли в испуге.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Это случилось четвертого апреля, около восьми часов утра, у мостика через Генпакудзи.
Вдоль речки проходила местная крестьянка.
Местность здесь на протяжении веков почти не изменилась — те же красноземы, рощи, огороды и опять рощи. Примерно в двух километрах к северу находится станция городской железной дороги О., и почти на таком же расстоянии к югу лежит городок Така-кура. Когда-то тут пролегал старинный тракт, и на месте теперешнего городка стоял большой заезжий двор. Все, кто держал путь из Эдо в Кюсю или Синею, обязательно останавливались в нем на ночлег. За послевоенные годы волна нового строительства докатилась из Токио и сюда, и теперь в Такакура были и своя клиника, и промышленные предприятия, и торговые фирмы. Новостройки постепенно теснили старые обжитые районы.
Крестьянка медленно брела вдоль речки от станции к городу. Сюда еще новые дома не дошли. Здесь сохранились и рощи, и поля, и разбросанные то тут, то там крестьянские хижины, крытые соломой.
Дорога, соединяющая станцию с городом, в середине пути пересекала речку. У самого мостика стоял небольшой синтоистский храм. Движение тут было не очень оживленным, лишь изредка по мосту проходили автобусы или легковые машины.
Крестьянка шла по межевой тропинке, идущей вдоль речки, по крутому берегу. Река здесь неширокая, всего метров пять в ширину, не больше, и вода в ней грязная, почти черная. Берега реки захламлены, везде валяется мусор, старая обувь, гнилые бревна, осколки битой посуды, обрывки газет.
В апреле по утрам еще довольно свежо, и крестьянка на ходу зябко поеживалась. Тропинка, наконец, вывела ее к деревянному пешеходному мостику, ведущему к ее дому. Вот она ступила на мостик и, невольно посмотрев на воду, испуганно вскрикнула.
В воде, метрах в двух от берега, не шевелясь, лежала женщина.
В первое мгновение крестьянке и в голову не пришло, что это труп. Женщина была в одежде: темносиний костюм, белая кофточка. Юбка чуть задралась, и из-под нее виднелась белая комбинация. Одна рука женщины лежала на лбу, как бы прикрывая глаза от света, другая покоилась на груди.
В этом месте речка была очень мелкой, и тело женщины выступало из воды. Журча и пенясь, вода обтекала тело, словно лежавший на ее пути камень. Губы молодой женщины были чуть приоткрыты, она как будто улыбалась.
Присмотревшись, крестьянка поняла, что женщина мертва. Громко закричав, она бегом пустилась по мостику к дому. Ей не хотелось одной идти в полицию — заявлять о случившемся.
Тут же из дому на мостик выскочил мужчина. С мостика лежавшее в реке тело было хорошо видно.
— Ясное дело, мертвая, — сказал мужчина, испуганно косясь на труп.
Вдвоем они побежали в полицейский участок, находившийся неподалеку в поселке.
Дежурный полицейский, выслушав их сбивчивое сообщение, тотчас же отправился к месту происшествия.
— Самоубийца. А ведь такая еще молодая, — сказал он, разглядывая труп.
— Самоубийство?
— Поеду доложу в управление. А вы тут посторожите, чтобы никто к трупу не подходил. Надо все оставить в неприкосновенности.
— Хорошо, мы покараулим.
Полицейский на велосипеде покатил в городок.
В уголовный розыск полицейского управления города Такакура это сообщение поступило в девять часов утра. Вместе с участковым инспектором на место происшествия выехали на велосипедах начальник уголовного розыска Итэ и старший инспектор Кобаяси.
— Да, пожалуй, это самоубийство, — сказал Итэ.
— А почему вы так думаете? — спросил Кобаяси. Он хотел узнать, по каким признакам его начальник, да еще так быстро, пришел к этому выводу.
— А вот смотри, — ответил Итэ, указывая на труп. — Прежде всего убитые, как правило, падают лицом вниз, а самоубийцы почти всегда на спину. Кроме того, при убийстве жертва сопротивляется, следовательно, одежда в этом случае бывает измята, изорвана. А тут, видишь, одежда в порядке. И лицо спокойное, не искажено гримасой, правда, наполовину оно закрыто рукой. Скорее всего она сразу бросилась в воду, как только подошла к речке.
Выслушав эти объяснения, Кобаяси кивнул, по-видимому согласившись с мнением начальника.
Заключение начальника уголовного розыска на месте происшествия и стало официальной версией полицейского управления города Такакура.
Труп извлекли из воды и вызвали полицейского врача. Внешний осмотр ничего не дал, следов насилия обнаружено не было. Лишь нейлоновые чулки на покойнице были порваны на ступнях. Только это и могло привлечь внимание полицейских. Осмотрев труп, врач заявил:
— После наступления смерти прошло десять-одиннадцать часов. Типичное самоубийство. Женщина утопилась.
Начальник уголовного розыска с самого начала придерживался такого же мнения, и труп решили перевезти в полицейский морг.
Слух о том, что в реке нашли утопленницу, распространился очень быстро, и на месте происшествия уже собралась целая толпа. Один берег у реки полого спускался к воде, другой был крут. Любопытные переходили с берега на берег, то влезая на кручу, то спускаясь к воде по другому склону. Разумеется, все следы, если они и оставались, были затоптаны.
Метрах в двадцати от трупа в реке нашли зеленый плащ. Его прибило водой к дорожному мосту. А еще дальше обнаружили зонтик. Однако эти находки, казалось, не противоречили версии о самоубийстве. Очевидно, женщина спустилась к реке, сняла мешавший ей плащ, швырнула в сторону зонтик, немного прошла вверх по течению, где было глубже, и бросилась в воду.
— Такая молодая — и наложила на себя руки! Жалко все-таки!
— Видать, были причины. Ведь никому неохота умирать в такие годы…
Нашли и дамскую сумку. В ней обнаружили удостоверение личности с заграничной визой, выданное члену экипажа ЕАА Икута Сэцуко. По документу установили дату рождения покойницы и ее адрес.' Предсмертной записки в сумке не оказалось. Обратили внимание только на пустой конверт срочного письма, адресованного «Госпоже Икута Сэцуко» с обратным адресом: «Церковь святого Гильома». Почерк был неуклюжий — как у первоклассника.
— По-видимому, была христианкой, — сказал Кобаяси.
— Да, но церковь святого Гильома — католическая, а у католиков самоубийство считается страшным грехом, — ответил Итэ, обладавший некоторыми познаниями в христианской религии.
Однако и это не опровергало версию о самоубийстве. И в полицейском управлении единодушно решили передать тело родственникам, поскольку личность покойной была установлена.
Но самоубийство тоже насильственная смерть, и полицейское управление отправило донесение в прокуратуру.
На место прибыл сам прокурор. Поверхностно осмотрев труп, он сказал:
— А хорошенькая девчонка. И одета неплохо.
— Она работала стюардессой па международной авиалинии, — пояснил Итэ.
— Конечно, какие-то причины все-таки должны быть для самоубийства. А записки не нашли?
— Нет! Только вот это, — и Итэ показал прокурору квадратную коробочку с таблетками. Надпись на коробочке гласила, что это радикальное средство от морской болезни, от укачивания и от тошноты при беременности.
— От тошноты при беременности… — протянул прокурор.
— Да. Возможно, она была беременна и из-за этого покончила с собой?
— Вполне вероятно. Ведь на этих международных линиях много всяких соблазнов.
— Мы думаем передать тело родственникам.
Прокурор возразил.
— Знаете что, давайте, на всякий случай, произведем вскрытие во избежание возможных неприятностей.