Перигейл сказал Лоенгрину с одобрением:
- Вот вы и начали решать спорные вопросы! Причем в нашем рыцарском духе, по-мужски.
Лоенгрин понаблюдал за бойцами, покачал головой.
- Это неправильное решение.
- Почему?
- Сэр Альмербергер крупнее, - сказал Лоенгрин, - и явно лучше владеет оружием.
Перигейл кивнул.
- Вы совершенно правы, ваша светлость. Очень точно подмечено! Особенно то, что сэр Альмербергер крупнее. Всего на голову, да... гм... но я бы поставил на сэра Лангерфельда.
Лоенгрин изумился.
- Как? Он явно слабее!
- Даже у зверей, - сказал Перигейл мудро, - сила - еще не все. Присмотритесь, ваша светлость, внимательнее. Вы же теперь герцог, должны видеть больше, чем другие.
Лоенгрин кивнул, не желая спорить, но все-таки сила и умение владеть оружием решают в этом мире если не все, то очень многое, хотя, конечно, сэр Лангерфельд дерется просто яростно, содрогается от мощных ударов сэра Альмербергера, но упорно идет вперед, рубит, колет, подныривает под руку и бьет по корпусу, хотя эти удары почти не причиняют вреда его противнику...
Глава 3
От щита сэра Лангерфельда сперва отлетел срубленный кончик, треснула и свернулась в кольцо стальная полоса, под довольные крики зрителей со звоном слетела пластина с плеча, а на шлеме появились вмятины, но сам сэр Лангерфельд рычал и люто пер вперед, продолжая бешено наносить удары.
Сэр Альмербергер, получив несколько чувствительных ударов, перешел в оборону, в то же время выбирал моменты для контратак, зато озверевший сэр Лангерфельд непрерывно осыпал его градом ударов.
Лоенгрин смотрел заинтересованно, перелом в ходе схватки уловил едва ли не раньше самого сэра Перигейла, который просто знает характеры лордов...
Сэр Лангерфельд в порубленных доспехах, в помятом шлеме и с выступившей кровью на боку продолжает драться с такой яростью, словно защищает саму святую Деву Марию от поругания, и сэр Альмербергер дрогнул, начал отступать шаг за шагом, во всех его движениях стала заметна неуверенность, что быстро переходит в растерянность.
- Согласен, - прошептал Лоенгрин, - сэр Лангерфельд уже выиграл, можно сказать.
- Побеждают не мышцы, - сказал сэр Перигейл назидательно, - а сила духа, не так ли?
Лоенгрин ответил тихо:
- Да, но...
- Что не так?
- Эту силу духа да в нормальное бы русло, - ответил Лоенгрин. - Ишь, победил в схватке, кому первому пройти через дверь!
- В церковь, - уточнил сэр Перигейл.
- А в другое место они бы уступили друг другу? - спросил Лоенгрин.
Сэр Перигейл развел руками.
- Да, верно, дело не в церкви. Честь... она везде честь. И в мелочах. Разве не так?
- Так, но...
Крики становились все громче. Сэр Лангерфельд в яростном напоре вытеснил сэра Альмербергера из круга, тот отступал до тех пор, пока не оказался прижатым к стене, а сэр Мортен, взявший на себя роль судьи, поднял руку и прокричал:
- Всем назад! Опустить оружие!..
В толпе умолкли, сэр Лангерфельд послушно, хоть и очень неохотно, сделал шажок назад, но меч держал наготове, только с руки сбросил остатки изрубленного щита.
- Объявляю, - прокричал сэр Мортен, - победа в поединке досталась сэру Лангерфельду. Есть возражения?
Сэр Лангерфельд оперся на меч, его раскачивало, он прохрипел:
- Не...нет... ни...каких...
Двое рыцарей подхватили его под руки, чтобы не упал от изнеможения, весь выложившись в схватке, а сэр Мортен повернулся к сэру Альмербергеру.
- У вас?
Тот сказал устало:
- Нет. Не хочу больше иметь дела с этим сумасшедшим. Пусть идет первым.
Сэр Лангерфельд прохрипел обугленным ртом:
- Сэр Альмербергер, я любезно уступаю вам эту честь...
- Нет уж, - прорычал сэр Альмербергер, - схватку выиграли вы, вот и входите первым!
Лоенгрин сказал Перигейлу рассерженно:
- Втолкните кого-нибудь из них силой, пока эти двое не начали все заново!
Перигейл вздохнул.
- Что, вам с таким дела иметь не приходилось?
Лоенгрин отмахнулся и пошел к себе. По дороге хотел зайти к Эльзе, но она, воспитанная в строгих правилах, считает неприличным, когда даже муж подходит днем слишком близко, потому просто поднялся в свои покои и, стараясь не думать о леди Ортруде, разложил на столе карту Брабанта, чувствуя радостный прилив сил. Сколько можно распахать новых полей, сделать Шельду судоходной до самых истоков, построить широкие мосты через реки и болота, дабы связать Брабант с другими герцогствами, княжествами и королевствами!
Руки просто дрожали от восторга, когда он начал намечать на карте, где построит переправы, где начнет осушать болота, не сразу даже заметил, как в покои вошел барон Коллинс Норстедт, за ним двое молодых парней, один с лютней, другой с полотенцем и ножницами.
- Что? - спросил он недовольно.
Барон красиво поклонился.
- Ее светлость герцогиня Эльза прислала к вам лучшего цирюльника, ваша светлость. Говорит, волосы у вас уже отросли за установленную длину.
Лоенгрин спросил недовольно:
- Кем установленную?
Он ответил с достоинством:
- Традицией, обычаем... в конце концов, приличиями, ваша светлость!
Лоенгрин вздохнул, с тоской покосился на карту.
- Ну, если даже приличиями...
Цирюльник быстро придвинул кресло ближе к окну.
- Ваша светлость, прошу сюда! Мне нужно, чтобы солнце падало на ваши волосы.
- А так их не увидишь? - спросил Лоенгрин. Увидел его лицо, отмахнулся. - Ладно, сажусь. Стриги.
Цирюльник выждал, пока молодой герцог опустится в кресло, ловким движением набросил на плечи полотенце и подступил ближе со зловеще лязгающими ножницами в руке.
Лоенгрин кивком указал на парня, что сел в трех шагах и настраивает лютню.
- А он тоже стричь волосы?
Барон ответил с легкой улыбкой:
- Ее светлость герцогиня прислала его, чтобы он услаждал ваш слух пением и песнями, пока вас стригут... как овечку.
- Как барана, - буркнул Лоенгрин.
Цирюльник, не переставая лязгать ножницами, начал приподнимать ему волосы на затылке и озабоченно похрюкивать, словно это такое уж важное и трудное дело, как именно стричь, а бард, небрежно, но очень умело перебирая струны лютни, красивым голосом запел о любви Изольды и Тристана, об их хитроумных уловках обмана короля Марка, законного мужа Изольды, об их играх в постели, которым оба предавались, когда Изольда, усыпив мужа, бежала к молодому любовнику.
Лоенгрин слушал сперва рассеянно, голос молодого певца слишком сладок, такой сироп больше нравится женщинам, потом встрепенулся, вслушался, начал хмуриться.
Цирюльник отпрянул, попросил испуганным голосом:
- Ваше светлость, не вертитесь! А то срежу криво. Или вовсе ткну вас ножницами в глаз.
- Сижу тихо, - ответил Лоенгрин. - Эй, парень, подойди сюда!
Бард оборвал песню, приблизился, с достоинством поклонился. Вид у него был такой, что это не ему оказывают внимание, а он по-королевски снизошел к простым смертным.
- Что за песня? - спросил Лоенгрин. - Я слышал о Тристане совсем другое.
Бард ответил самодовольно:
- Сюжет классический, но я переосмыслил его в духе времени.
- Это как?
- Раньше, - объяснил бард, - сочинители делали упор на воинские подвиги Тристана, на бой с Морольдом, на чувство долга, однако это очень высокие понятия, и не каждый из слушателей откликается...
Лоенгрин, стараясь не двигаться, чтобы не прервать работу цирюльника, спросил настороженно:
- И что, ты придумал, как задеть всех?
Бард улыбнулся.
- Уже задел!.. Любовные утехи никого не оставляют равнодушным. Все мечтают о жене соседа, а еще лучше - о жене своего покровителя! Слаще всего добиться любви жены короля и чувствовать себя еще выше!
Лоенгрин нахмурился.
- Не все о таком мечтают.
- Но большинство, - уточнил бард. - Подвиги... это для немногих. Утехи в постели - для всех.
Лоенгрин спросил хмуро:
- Но как же наш долг?
Бард переспросил удивленно:
- Какой долг?
- Долг людей, - объяснил Лоенгрин. - Идти к Богу. Построить Царство Небесное на земле, как велит церковь. Стать выше и лучше. Чище!.. А ты поешь, как они пьют вино до одурения и предаются этим... ну, как двое животных.
Бард развел руками.
- Но, мой господин... Разве мы, люди искусства, не должны откликаться на желания слушателей? У нас, бардов, как и у рыцарей, есть свое соревнование. И бо́льшее признание получают те, кто сумел затронуть больше сердец!
Лоенгрин поморщился.
- Мне кажется, ты трогаешь их вовсе не за сердца.
Бард кротко хохотнул.
- Очень остроумно подмечено, ваша светлость!
- Божественный дар создавать мелодии, - проговорил Лоенгрин, - как и подбирать затрагивающие нас слова... дан Господом для возвышения человека. Чтобы он еще дальше уходил от животных и приближался к Нему. А как используешь этот бесценный подарок Неба ты?..
Бард произнес растерянно:
- Ваша светлость!.. Но песни про любовные утехи слушают охотнее!
Бард произнес растерянно:
- Ваша светлость!.. Но песни про любовные утехи слушают охотнее!
Лоенгрин сказал невесело:
- Да, верно. Особенно простолюдины. Те вообще ничего другого просто не понимают.
- Золотые слова, ваша светлость!
Лоенгрин покачал головой, вперил тяжелый взгляд в барда.
- Но ты и благородных людей опускаешь до уровня простолюдинов?.. Вместо того чтобы даже простым людям петь о красоте, благородстве, чести, доблести, возвышенной любви, верности и долге! Они тоже наши братья и сестры, в них тоже есть искра Божья!.. Ладно, вот как мы поступим. Попробуй другие песни. Те, что поднимают человека, а не опускают.
- Ваша светлость?
- Плотские утехи, - сказал Лоенгрин, - часть нашей жизни, но не обо всем нужно говорить. Иначе быстро скатимся в то болото, откуда никогда не выбраться...
Барон Коллинс, наблюдавший, как молодому герцогу ножницами подравнивают волосы, проворчал:
- Мне кажется, это Ортруда...
Лоенгрин насторожился.
- Что с нею?
- Она подсказала этому, - буркнул барон. - Ортруда умная женщина, ваша светлость. Не только красивая, что само по себе уже великое достоинство, но и умная, что удивительно. Поумнее не только своего мужа, но и... даже не знаю. Я видел, как она ему втолковывала. И, вы правы, он сразу же перешел в песнях от высокого к... гм... пониже. Я слышал и раньше его песни, было по-другому.
Лоенгрин слушал молча, не двигался, а то ножницы зловеще щелкают то возле уха, то возле носа.
- Ваша светлость? - спросил наконец барон.
Лоенгрин тяжело вздохнул, обратил суровый взор на барда.
- Понимаю, от высокого к плотскому спуститься легко, а обратно тебе подниматься уже не захочется... Да и тяжело, это же путь отречений от приятного низменного...
Бард воскликнул встревоженно:
- Ваша светлость, но мы, люди искусства, должны угождать вкусам тех, для кого сочиняем песни и кому поем!
- А вести? - спросил Лоенгрин. - А вести народы в бой за высокие идеалы?.. Ладно, сделаем так. Если больше не сможешь петь о чистом и высоком, то тебе надлежит покинуть Брабант под страхом заключения в такой подвал тюрьмы, где тебя никто не услышит. И откуда уже никому не повредишь. А теперь - иди!
Бард, дрожащий и непонимающий, неуклюже поклонился, растеряв все изящные манеры, и неловко выскользнул за дверь.
Барон вздохнул с явным сочувствием.
- Все верно, ваша светлость. Да только скоро оборвут вам ваши светлые крылышки.
Лоенгрин насторожился.
- Кто оборвет?
- Жизнь, - ответил барон. - Или сами себе оборвете...
- Зачем?
- Чтоб не мешали, - объяснил барон. - Земля не ад, но и не рай. А крылья ходить мешают даже благородным людям. Тем более ползать, это я о простолюдинах.
Лоенгрин поморщился, сказал с укором:
- Сэр Коллинс, что-то вы не о том говорите! Ну не поверю я, будто люди так уж пали. А благородные вообще никогда не падут и не унизятся.
Барон искривил губы, в глазах появилось нехорошее выражение. Лоенгрин посмотрел на него пристально, что-то понял, взмахом руки отодвинул цирюльника.
- Уже хорошо, достаточно. А то совсем шея будет голая. Иди! Передай леди Эльзе мою благодарность за трогательную заботу.
Цирюльник аккуратно собрал полотенце со срезанными волосами и удалился, а сэр Коллинс проводил его взглядом и сказал негромко:
- Благородные никогда не падут и не унизятся?.. Ваша слова да Богу бы в уши... А то я вот собственными ушами слышал, как лорд Ульрик Стигенборн поносил вас. Называл вас пришедшим из ада, ибо только простой народ рисует себе свергнутых Господом ангелов Зла черными и отвратительными, а на самом деле они остались с виду такими же в сверкающих доспехах и со светлыми волосами, а черное у них только нутро, мысли и сердце.
Лоенгрин поморщился.
- Ладно, всем рты не заткнешь. Что-то еще?
- Да, ваша светлость.
- Говорите, - потребовал Лоенгрин. - Разве я похож на женщину, от которой нужно что-то скрывать?
- Ваша светлость, - сказал Коллинс и опустил взгляд, - он говорил, что Брабантом должен управлять только брабантец.
Лоенгрин перепросил:
- А объяснил почему?
Барон покачал головой.
- Не всему требуется объяснения.
- Почему?
Коллинс ухмыльнулся.
- Мы лучше всех, разве не знали? В смысле, брабантцы!
- Ах да, - пробормотал Лоенгрин с досадой, - это верно, такое не требует доказательств. А еще вы самые умные и красивые. И все остальные народы должны вам покориться.
Барон чуть улыбнулся.
- Да, так думают все, но лордам хватает ума, чтобы не пытаться завоевать весь мир. Но, возвращаясь к сэру Ульрику Стигенборну, хочу обратить внимание на его слова, что у вас все равно нет прав на престол Брабанта. А у графа Тельрамунда, что бы там ни сказал король, больше и прав, и умения управлять всеми землями Брабанта.
Лоенгрин встрепенулся.
- Он так и сказал?
- Да, ваша светлость.
- О Тельрамунде?
- Вы зря оставили графа в живых, ваша светлость.
Лоенгрин раздраженно заходил взад-вперед по комнате, отшвырнул пинком вылезшее на дорогу кресло.
- Да, - признал он, - правильнее было бы его убить тогда. Но у меня рука не поднялась! Это было противно моей совести, чести, достоинству.
- Вы не были тогда еще герцогом, - напомнил барон.
- Вот-вот, - сказал Лоенгрин. - Возможно, теперь бы поступил... правильно, хотя это и сейчас мне противно и... не знаю, не знаю. Наверное, и сейчас бы не смог. Одно дело убить в бою, другое - после схватки.
- Даже сейчас не смогли бы?
Лоенгрин сказал со злостью:
- Даже сейчас! Что-то останавливает изнутри.
Глава 4
Ночью Лоенгрин дважды вздрагивал и просыпался в ужасе, но с облегчением вздыхал, видя себя на ложе, обнимающего мирно спящую Эльзу. Она тихо посапывает, как ребенок, на лице счастливая умиротворенная улыбка, даже в глубоком сне чувствует, как он ее мощно подгреб к себе и придерживает, как дурного щенка, что норовит выкарабкаться и нашкодить.
Он засыпал снова и почти сразу оказывался в объятиях жаркой Ортруды. Верно говорит священник: сон посылает Господь, но дьявол вмешивается в сны и настолько их искажает, что их нельзя считать ни вещими, ни правильными, ибо голос проклятого Змея, совратившего Еву, звучит во сне громче всего...
Проснулся Лоенгрин встревоженный и сразу начал продумывать, как поблагодарить Ортруду за желание примириться и тут же немедленно отправить ее к Тельрамунду.
В малом зале накрыли столы, герцог обычно завтракает вместе со своими рыцарями, что при замке, и всеми гостями, заодно выслушивает, где и какие нужно принять меры, раздает поручения.
Эльза вышла к завтраку в платье золотистого цвета, верх вышит жемчугом, волосы целомудренно убраны в платок из крупной сетки, а на шею служанки повесили ей прекрасное ожерелье из золотых колец с редким камнем голубого цвета дивной чистоты и прелести.
Она застенчиво улыбалась, рыцари вскакивали и кланялись, послышались ликующие голоса:
- Да здравствует герцогиня!
- Да здравствует наша Эльза!
- Слава нашей хозяйке!
- Ура нашей прекрасной и великодушной покровительнице!
Лоенгрин отодвинул ей кресло, усадил рядом и ободряюще улыбнулся.
Леди Ортруда спустилась в зал царственно прекрасная и величественная, подол ее платья едва касается пола, и она двигается легко и свободно, не опасаясь наступить на свой же шлейф.
Лоенгрин по праву и обязанности хозяина поспешил навстречу и подал руку.
- Благодарю вас, - произнесла Ортруда смиренно, - ваша светлость. Вы очень любезны.
Он свел ее с последней ступени, рыцари подхватились и с явным восторгом начали раскланиваться перед нею, но она тут же приблизилась к Эльзе, смиренно присела перед нею и покорно опустила голову.
- Встаньте, леди Ортруда, - произнесла Эльза надлежащим голосом. - Как вам спалось в нашем замке?
Леди Ортруда поднялась живо, с легкостью, всплеснула руками.
- Ох, ваша светлость, это просто чудесно!.. У нас замок почти посреди темного леса, даже если смотреть с башен - все равно вокруг только высокие толстые деревья!.. А здесь река, луга, просторы...
Эльза сказала довольно:
- А еще у нас хорошие музыканты! Как они вам?
- Чудесно, - произнесла леди Ортруда с чувством. - У вас превосходный вкус, ваша светлость. Они играют именно то, что так нужно всем нам: чистые, возвышенные мелодии, но в то же время без уже надоевшей тяжеловесности!
Эльза польщенно заулыбалась.
- Да, я сама выбирала, что им и когда играть.
- Вы проявили мудрость, - сообщила Ортруда. - Музыканты могут хорошо сочинять, но они не знают, когда и что лучше играть. А также где и кому.
- Садитесь, - пригласила Эльза, - рядом со мной.
- Ой, спасибо, ваша светлость!.. Это такая честь, такая честь...
Лоенгрин разговаривал с рыцарями, но прислушивался с настороженностью и к разговору этих единственных за столом женщин: Ортруда держится подчеркнуто почтительно с Эльзой, той льстит, победителями всегда быть и чувствовать себя ох как приятно, а Ортруда наращивает свое преимущество, привязывая лестью и похвалами простодушную Эльзу...