Так или иначе, Ангва, похоже, с рвением взялась за это дело. Видимо, приняла на свой счет. Она всегда вставала на защиту слабых.
Так же поступал Ваймс. Так надо поступать. Не потому что они богатые и знатные, — никакие они не богатые, и тем более не знатные. На стороне слабых надо быть, потому что они слабые.
В этом городе все следят друг за другом. Для этого и были созданы Гильдии. Люди группировались против других людей. Гильдии следят за тобой с пеленок до могилы или, как в случае с убийцами, до твоей преждевременной смерти. Гильдии даже придерживаются какого-то закона, по меньшей мере делают вид, что придерживаются. Нелицензированное воровство наказывалось смертью после первого же прецедента. За этим следила Гильдия Воров[11]. Подобное положение дел казалось невозможным, но все было именно так.
Система работала как отлаженный механизм. И все было отлично, ну разве что изредка в ее шестеренки попадали случайные люди.
Сырой булыжник под подошвами действовал успокаивающе.
«Проклятье, — подумал Ваймс, — как же я скучал по всему этому…»
Раньше он в одиночку патрулировал улицы. Три часа ночи, он, Сэмюель Ваймс, идет по блестящей от влаги мостовой — и кажется, в его жизни вдруг появляется какой-то смысл…
Неожиданно он остановился.
Мир вокруг него внезапно наполнился страхом, особым страхом, не имеющим никакого отношения к острым клыкам или привидениям, но от которого все знакомое вдруг становилось незнакомым.
Что-то было очень неправильно. Что-то фундаментальное. …
У него ушло несколько долгих секунд, чтобы понять, что именно заметило его подсознание. На парапете стояли пять статуй.
Но их должно быть только четыре…
Ваймс медленно повернулся и подошел к последней статуе. Это был бегемот, все нормально.
Следующая… На ней красовалась надпись. Ничего сверхъестественного, нацарапано было что-то типа: «Пацелуй миня суда».
До третьей статуи было не так уж очень далеко, и когда он ВЗГЛЯНУЛ на нее…
Две красные точки света загорелись в тумане.
Что-то темное и тяжелое спрыгнуло вниз, швырнуло его на булыжник и исчезло в темноте.
Ваймс тут же вскочил на ноги, тряхнул головой и побежал следом. Все мысли разом испарились. Древнейший инстинкт зверей и стражников: преследуй все, что убегает.
Он бежал и автоматически шарил по карманам в поисках свистка, чтобы привлечь внимание других стражников, но командоры Стражи не носят свистков. Командоры Стражи должны справляться собственными силами.
Тем временем капитан Моркоу, занявший место в кабинете Ваймса, тупо изучал некий клочок бумаги.
«Римонт вадасточных труб, Псевдополис-Ярд. Новая вадасточная трубба, гнутая в 35 град., четыре праваугольных закрипления, работа и привидение всево в парядок. Итаво: $16.35».
На столе лежала еще целая куча подобных бумажек, включая счет за голубей для констебля Водослея. Он знал, что сержант Колон возражал против выдачи заработной платы голубями, но констебль Водослей был горгульей, а горгульи ничего не понимали в деньгах. Зато знали толк в голубях, поскольку ими питались.
И все равно порядка стало больше. Когда Моркоу пришел сюда, все денежные фонды Стражи хранились на полке в жестянке с этикеткой «Полироль Рукисилы. Штоб Когорты Твои Всигда Блестели!». И если требовались деньги на мелкие расходы, достаточно было найти Шнобби и заставить его вернуть то, что он спер из банки.
Потом еще было письмо из Паркового переулка — там жили самые богатые люди города:
«Уважаемый командор Ваймс,
Ночной патруль на нашей улице аказался укомплектованным одними гномами. Я ничево не имею против гномов в их истественной среде абитания, по крайней мере они не тролли, но про них всякое рассказывают, а у меня две дочки. Таким образом я требую, штобы в сложившейся ситуации были немедленно предприняты меры, иначе мне придется обсудить этот вопрос с лордом Витинари, каковой является моим личным другом.
Искренне ваш покорный слуга, Джошуа Г. Коттераль».
И это работа для настоящего стражника? Моркоу покачал головой. Похоже, командор Ваймс пытался что-то донести до него… Были и еще письма. Координатор Комитета «Гномы на высоте» требовал, чтобы гномам, служащим в Страже, разрешали носить топоры вместо традиционных мечей и чтобы их посылали расследовать только те преступления, в которых замешаны представители видов более высокого роста. Гильдия Воров жаловалась на то, что командор Ваймс во всеуслышанье заявил, будто бы большая часть краж в городе совершается ворами. Надо было обладать мудростью царя Изиадану, чтобы разобраться со всем этим, а ведь тут скопились только СЕГОДНЯШНИЕ письма.
Он взял следующую бумажку и прочел: «Перевод текста, найденного во рту отца Трубчека. Что за ерунда? СВ».
Моркоу старательно прочел перевод.
— Во рту? Кто-то пытался ВЛОЖИТЬ слова ему в рот? — спросил Моркоу у пустой комнаты.
Он дрожал, но не от страха. В кабинете Ваймса всегда было холодно. Ваймс был человеком улиц. Туман клубился за открытым окном, в тусклых солнечных лучах его струйки напоминали тонкие, длинные пальцы.
Следующей бумагой оказалась копия иконографии, сделанной Шельмой. Моркоу уставился на две расплывшиеся красные точки.
— Капитан Моркоу?
Он чуть повернул голову, продолжая изучать рисунок.
— Да, Фред?
— У нас есть убийца! Мы его взяли!
— Он голем?
— Но откуда ты знаешь?
«Настойка ночи замутила бульон дня».
Лорд Витинари еще раз прочел предложение и решил, что в общем и целом оно вышло неплохим. Особенно ему понравилось слово «настойка». Настойка. Настойка. Оно было отличительным словом и приятно противопоставлялось простому слову «бульон». Бульон дня. Да. В котором еще плавали крошки печенья после пятичасового чаепития.
Патриций чувствовал, что голова его слегка кружится. В нормальном состоянии он бы никогда не придумал подобную фразу.
В тумане за окном он разглядел скрюченную фигуру констебля Водослея.
Горгулья, стало быть? А он-то гадал, зачем Страже вдруг понадобились пять голубей в неделю, расходы на которых почему-то вычитались из общей суммы окладов. Горгулья, каменный страж крыш, теперь работала на Стражу. Наверняка идея капитана Моркоу.
Осторожно поднявшись с кровати, лорд Витинари захлопнул ставни, после чего медленно подошел к письменному столу, достал из ящика свой дневник, перелистал страницы и открыл бутылек с чернилами.
Итак, на чем он остановился?
«Глава восьмая, — прочел он. Буквы перед глазами расплывались. — Человек Вправе».
Ах да…
«Что касаемо Истины, — начал писать он, — она Должна Быть таковой, каковой ее Диктуют Обстоятельства, однако В Праве Человека Знать ее и Быть в Курсе Происходящего…»
Он задумался, как бы половчее ввернуть в трактат крайне удачное словосочетание «бульон дня». Или хотя бы «настойку ночи».
Перо скрипело по бумаге.
На полу лежал оставленный без внимания поднос с питательной кашей, по поводу которой он, патриций, когда ему станет лучше, еще скажет пару ласковых слов повару. Кашу опробовали на трех пробовальщиках, включая сержанта Детрита, которого вряд ли можно было отравить каким-либо ядом, предназначенным для человека. Даже яды, предназначенные для троллей, на него не действовали. Или действовали. Одно из двух.
Дверь была заперта. Периодически до патриция доносились успокаивающие скрипы, издаваемые Детритом, который в очередной раз обходил территорию. За окном туман конденсировался на констебле Водослее.
Витинари обмакнул перо в чернила и начал новую страницу. Довольно часто он сверялся с дневником в кожаном переплете, аккуратно облизывая пальцы, перед тем как перевернуть страницу.
Щупальца тумана все же просачивались сквозь оконные щели и пытались ползти по стенам, но против свечей они были бессильны.
Ваймс мчался сквозь туман, преследуя убегающую фигуру. Вскоре икры заболели, а левое колено начало предупреждающе ныть, но Ваймс не отставал. Впрочем, всякий раз, когда он уже вот-вот готов был наброситься на беглеца, на его пути оказывался какой-нибудь чертов пешеход или из-за угла выскакивала телега[12].
Подошвы услужливо подсказали, что Ваймс пробежал по Брод-авеню и свернул на Ничегоподобную улицу (маленькие квадратные плитки). Здесь туман, пойманный в ловушку между парковыми деревьями, был еще гуще.
Ваймс торжествовал. «Парень, ты упустил возможность свернуть в Тени! Впереди только Анкский мост, а там стражники…»
Однако подошвы сообщили ему кое-что еще. «Мокрые листья, — сказали они, — это Ничегоподобная улица осенью. Маленькая квадратная плитка, усеянная скользкими, мокрыми, предательскими листьями».
Но предупреждение запоздало.
Ваймс улетел головой в канаву, здорово стукнувшись подбородком, снова вскочил, опять упал, с удивлением наблюдая вращающуюся вокруг вселенную, поднялся, сделал несколько шагов в неизвестном направлении, упал еще раз и наконец решил принять мир таким, каков он есть.
Сложив на груди тяжелые руки, Дорфл спокойно стоял прямо посреди комнаты. Перед големом был установлен арбалет, принадлежащий сержанту Детриту и переделанный из какого-то осадного орудия. Арбалет был заряжен шестифутовой железной стрелой. Шнобби, удобно устроившись на стуле, держал палец на спусковом крючке.
— Шнобби, оставь эту штуковину в покое! Из нее нельзя здесь стрелять! — крикнул Моркоу. — Нам придется ремонтировать несколько кварталов!
— Мы выбили из него признание, — сообщил сержант, возбужденно прыгая вокруг Моркоу. — Он все отрицал, но мы добились-таки признания! И у нас есть еще нераскрытые преступления — может, это тоже он?
Дорфл протянул дощечку.
Я ВИНОВЕН.
Что-то выпало из его ладони.
Что-то короткое и белое. Похожее на половинку спички. Моркоу быстро наклонился и подобрал странный предмет. Потом взял список Колона. Он был довольно длинным и содержал все нераскрытые преступления, зарегистрированные в городе за последнюю пару месяцев.
— Он что, во всем этом сознался?
— Пока нет, — сказал Шнобби. — Но только пока.
— Мы еще не все зачитали, — встрял Колон.
ЭТО ВСЕ Я, — написал Дорфл.
— Ого, — удивился Колон. — Господин Ваймс будет очень нами доволен.
Моркоу подошел к голему, глаза которого светились как тусклые оранжевые огоньки.
— Это ты убил отца Трубчека? — спросил он.
ДА.
— Видишь? — воскликнул сержант Колон. — Я же говорил!
— А почему ты это сделал? — продолжил допрос Моркоу.
Ответа не последовало.
— И господина Хопкинсона из Музея гномьего хлеба тоже ты убил?
ДА.
— Забил железным ломом? — уточнил Моркоу.
ДА.
— Постой-ка, — изумился Колон. — По-моему, ты говорил, что его…
— Отставить, Фред, — перебил Моркоу. — Дорфл, а почему ты убил их?
Нет ответа.
— Что, обязательно должна быть причина? Мой папаша всегда говорил: големам доверять нельзя, — сказал Колон. — Черт их знает, что у них в башках варится. Так и говорил.
— Они когда-нибудь кого-нибудь убивали? — спросил Моркоу.
— По желанию, не по желанию… Даже думать об этом не хочется, — путано откликнулся Колон. — Папаша рассказывал, однажды он работал с одним големом, так вот, этот самый голем все время на него пялился. Просто жуть: повернешься, а он стоит и таращится…
Дорфл упорно смотрел в стену перед собой.
— И тишина!… — внес свою лепту Шнобби.
Моркоу подтянул к себе стул, уселся на него верхом, лицом к Дорфлу, и принялся крутить между пальцами сломанную спичку.
— Я знаю, что ты не убивал господина Хопкинсона, и вряд ли ты убил отца Трубчека, — наконец произнес он. — Думаю, ты нашел его, когда он уже умирал. По-моему, ты хотел спасти его, Дорфл. И уверен, что смогу доказать это, когда прочту шхему у тебя в голове…
Яркий свет, вырвавшийся из глаз голема, заполнил всю комнату. Глиняный истукан, подняв кулаки, шагнул вперед.
Шнобби выстрелил из арбалета.
Дорфл с легкостью поймал стрелу. Раздался пронзительный скрип железа, и стрела превратилась в подобие лома, обвившегося вокруг кулака Дорфла.
Но Моркоу уже стоял позади голема, открывая его голову. Пока голем поворачивался, занося свое оружие, огонь в его глазах потух.
— Так, посмотрим, посмотрим… — сказал Моркоу, вытаскивая пожелтевший свиток.
В самом конце Ничегоподобной улицы стояла виселица, на которой некогда вешали преступников — по крайней мере, тех людей, что были признаны преступниками. И некоторые из них, степенно вращаясь, подолгу висели на ней, являя собой яркий пример свершившегося правосудия и полуразложившейся анатомии.
Бывало, родители приводили сюда детишек для наглядной демонстрации той судьбы, что ожидает лиходеев, душегубов и всех тех, кто оказался в неправильное время в неправильном месте. Детишки, увидев отвратительные, висящие на цепях останки и выслушав строгое внушение, тут же (напомним, дело происходило в Анк-Морпорке) с воплями: «Ух ты! Вот клево!» — бежали покачаться на трупах.
Чуть позже город изобрел более тихие и действенные способы устранения тех, чьи запросы входили в противоречие с законами, но и по сей день традиции ради на виселице висела довольно-таки реалистичная деревянная кукла. Периодически вороны, те, что поглупее, садились на манекен, вознамерившись выклевать ему глаза, и улетали с изрядно укороченными клювами.
Ваймс, тяжело дыша, подковылял к виселице.
Тот, за кем он гнался, мог скрываться где угодно. Тем более что туман наконец возобладал над скупым светом садящегося солнца.
Рядом с поскрипывающей виселицей Ваймс остановился.
Было много споров по поводу «Какая польза от публичной демонстрации, если виселица не издает зловещих скрипов?», но потом все пришли к мнению, что виселица должна скрипеть. В более доходные времена город платил какому-нибудь старику, чтобы тот дергал за специальную веревочку, однако недавно в виселицу встроили часовой механизм, который надо было всего-навсего раз в месяц заводить.
На псевдотрупе туман оседал и срывался на мостовую большими каплями.
— Снести бы ее, от греха подальше, — пробормотал Ваймс, повернулся и побрел обратно сквозь желтоватую пелену.
После минуты бесцельных блужданий он на что-то наткнулся.
Это была деревянная кукла, торчащая из сточной канавы.
Когда Ваймс вновь подбежал к виселице, то обнаружил на ней лишь раскачивающуюся и тихонько позвякивающую пустую цепь.
Сержант Колон постучал по груди голема. Ответом был громкий пустой гул.
— Как цветочный горшок, — заметил Шнобби. — И как только они ходят? Горшки горшками… Они ведь должны все время трескаться.
— А еще они полные тупицы, — добавил Колон. — Я слышал, был один голем в Щеботане, которому велели прокопать траншею, а потом забыли о нем и вспомнили, только когда траншея была полным-полна воды, потому что он прокопал ее до самой реки…
Моркоу развернул свиток и положил его на стол рядом с бумажкой, которую нашли во рту отца Трубчека.
— Он сейчас мертв, да? — спросил сержант Колон.
— Скажем так, он полностью безвреден, — ответил Моркоу, сравнивая две бумаги, лежащие перед ним.
— Отлично. У меня где-то был молот, я сейчас сгоняю за ним и…
— Нет, — отрубил Моркоу.
— Но ты же сам видел, он чокнутый!
— Вряд ли он бы ударил меня. Скорее, он хотел нас напугать.
— И у него это получилось!
— Посмотри-ка сюда, Фред.
Сержант Колон опустил глаза.
— Какая-то заграничная писанина, — с презрением фыркнул он, всем своим видом давая понять, что на свете нет ничего лучше старой доброй домашней писанины, от которой к тому же еще и чесночком попахивает.
— Ты ничего не замечаешь?
— Ну… бумажки похожи, — пожал плечами сержант Колон.
— Этот пожелтевший свиток я достал из головы Дорфла. А эта бумажка торчала во рту отца Трубчека, — сказал Моркоу. — Совпадают буква в букву.
— Ну и?
— Я считаю, эти слова написал Дорфл. Написал и вложил в рот старого Трубчека, после того как бедняга умер, — медленно промолвил Моркоу, продолжая сравнивать бумаги.
— Аргх! Фу! — выразил свое мнение Шнобби. — Мерзость какая, просто отвратительно…
— Ты не понимаешь, — возразил Моркоу. — Я хотел сказать, что он написал их, потому что знал только эти слова, он пытался помочь…
— Помочь чем?
— Ну… это как искусственное дыхание, — пояснил Моркоу. — Что-то вроде первой помощи пострадавшему. Уж ты-то должен знать, Шнобби. Ты посещал со мной семинар по оказанию первой помощи.
— Ты сказал, что там дают бесплатную чашку чая и пирожное, вот я и пошел, — хмуро откликнулся Шнобби. — Кроме того, как только до меня дошла очередь, у того, кто изображал жертву, возникли какие-то срочные дела, и он убежал.
— Это все равно что попытаться спасти умирающему жизнь, — продолжал Моркоу. — Мы хотим, чтобы люди дышали, и вдыхаем в них воздух…
Все они разом повернулись и посмотрели на голема.
— Но големы ведь не дышат, — напомнил Колон.
— Вот именно, — кивнул Моркоу. — Големы знают только одну вещь, дарующую жизнь. Слова, вложенные в голову.
Все опять повернулись и посмотрели на две лежащие рядом бумажки.
Еще раз повернулись и посмотрели на статую, что некогда была Дорфлом.
— Здесь становится холодно, — задрожал Шнобби. — Я определенно чувствую некую АУРУ! Нечто распространяется по комнате! Как будто кто-то…