– В смысле? – Василиса застыла со шприцом в руке, из которого уже полезла зеленая субстанция. – Ч-черт! – выругалась Ладова и испортила-таки торт обрушившимся на глазурь зеленым червяком в продольных полосках.
– Все твои девчонки будут по парам, а мы с тобой, как белые вороны. Медляк начнется, друг с другом танцевать, что ли, будем?
До Василисы наконец дошел смысл того, что пыталась объяснить Низамова. И тогда Ладова расхохоталась:
– Гулька, это не я хочу любви. Это ты!
– Ну и что? – проворчала Низамова и забралась с ногами на табуретку. – У тебя хотя бы мечта есть.
– Есть, – строго подтвердила Василиса. – Но не факт, что сбудется.
– Ты же говорила, судьба?! – подначила подругу Гульназ.
– Я и сейчас тебе говорю, что судьба. И что с того?
– Я с Бектимировым помирилась, – выдала свою главную тайну Низамова и опустила голову на острые коленки. – Вот теперь не знаю, что и делать… Он мне предложение сделал, – оказывается, прозвучала еще не вся правда.
– Руки и сердца? – хихикнула Василиса.
– Дура, что ли? – тут же возмутилась Гулька. – Ходить.
– Чё, так и сказал: «Давай со мной ходить»?
Счастливая Низамова только потрясла головой, словно окончательно запамятовав, что еще несколько дней назад фамилия Бектимирова всплывала в разговоре исключительно в сопровождении слов «козел», «идиот», «придурок» и т. д. Василисе не хотелось ловить подругу на слове. В том, что Гулькина ненависть какой-то особой природы, Ладова подозревала давно, но тактично молчала. Зато Низамову словно прорвало:
– Вот теперь и не знаю, что делать.
– Делать нужно то, что хочется.
– Это как, интересно? – злобно посмотрела на подругу Гулька. – Я же уже с вами договорилась! Кто так делает?!
– Ах, вот в чем дело! – улыбнулась Ладова. – Тогда вообще проблем никаких нет. Тащи своего Бектимирова сюда.
– Этого придурка? – Низамова словно стеснялась своего выбора.
– Может, хватит? – укоризненно посмотрела на нее Василиса и почувствовала небольшой укол зависти. – Быть мне елкой, – криво усмехаясь, проронила она. – Будете вокруг меня хороводы водить.
– Какие хороводы? – не поняла Гульназ.
– А – махнула рукой Ладова. – Не бери в голову…
Вечером Василиса плакала трижды. Сначала потому, что жизнь не удалась. Потом – из-за того, что жизнь не удалась именно у нее. И наконец – платье дурацкое и жир свисает.
– Васька, – ласковой кошкой ходила вокруг дочери Галина Семеновна и поглаживала ее по круглому плечу. – Ну что ты, глупенькая, плачешь?
– Ничё, – отворачивалась Василиса и сглатывала не такие уж на самом деле горькие слезы.
– Времени много свободного у твоей Васьки, – вставлял свое слово Юрий Васильевич, встревоженный происходящим. – В деревню ей надо, огород копать, сено кидать, коров доить. Тут же все слезы высохнут.
– Да где же я возьму ей деревню? – удивлялась мужней глупости Галина Васильевна.
– Вот то-то и оно, что нету у нас деревни, – тут же сворачивал разговор Юрий Васильевич и продолжал кружить по залу, периодически застревая около приоткрытой двери в комнату дочери. Стоял – слушал. Вздыхал печально. И хотел выпить с горя. Но, судя по репликам жены, горе казалось каким-то неубедительным. Так… девичьи капризы.
– Раньше ты такой не была, – посетовала Галина Семеновна и любовно разгладила висевшее на плечиках атласное платье. – Ты была веселая. Спокойная. И не думала про вес. Ела все подряд. И жила прекрасно.
– Вот и наела, – оторвавшись от подушки, проворчала Василиса. – Платье как на барабане.
– Пока толстый сохнет, тонкий сдохнет, – фальцетом пропищал взволнованный отец и тут же ретировался в другой конец комнаты.
– Юра! – возмутилась Галина Семеновна. – Ну что ты подслушиваешь?
– Я не подслушиваю, – прокричал издалека Юра. – Я телевизор смотрю.
– Вот и смотри… – посоветовала ему жена и снова переключилась на дочь. – Папа прав. И потом… ты, Васька, не обижайся, очень много ешь.
– Ты тоже очень много ешь, – не осталась в долгу Василиса.
– А мне-то чего? Я свой выбор сделала – замуж вышла.
– Ты когда замуж выходила, тоже худой не была, – решил отец поддержать дочь дистанционно. – Ни в одни сапоги ноги не влезали, – напомнил жене Юрий Васильевич.
– Но столько я не ела! – заявила Галина Семеновна и с грохотом закрыла дверь. – Васька, ну, правда, ну что с тобой происходит? Все ж хорошо. Завтра тебе вручат аттестат, ты перейдешь в десятый класс, определишься с профессией. А мальчики… Так будут у тебя еще мальчики, отгонять замучаешься…
– Если не похудею, не замучаюсь, – улыбнулась Василиса.
– Похудеешь еще, – пообещала Галина Семеновна и чуть было не выпалила: «Я вот с твоим отцом жить начала и похудела». – Вот увидишь, все у тебя впереди.
Василиса закрыла глаза, представила тенистую аллею, солнечный просвет в конце и идущего ей на встречу… почему-то хазовского отца. От неожиданности она резко села в кровати и, заикаясь от испуга, спросила:
– Тогда скажи мне, если я такая толстая, некрасивая, неинтересная, то почему они меня выбрали?
– Просто ты очень добрая, – всхлипнув, сказала Галина Семеновна и обняла дочь, попутно отметив про себя, что неплохо бы сбалансировать питание, исключить мучное, соленое, жареное: «И мне, и Юре точно не повредит».
– Просто ты меня любишь, – благодарно прошептала Василиса и тут же добавила: – А про доброту ты права. Смотри, – она взялась обеими руками за жирную складку, свисавшую поверх спортивных штанов: – Во сколько добра!
– Это поправимо! – заверила ее старшая Ладова, автоматически втянув в себя живот.
– Поправимо! – согласилась с ней Василиса и решила, что курить начнет прям завтра: «Чем черт не шутит!»
Остаток вечера младшая Ладова провела возле телефона за переговорами с подругами: звонила то Хазова, то Низамова. Три раза переносили время, три раза выясняли, кто в чем пойдет, три раза ругались из-за музыки, потому что Вихарев хотел рок, Наумова «Комбинацию», а Гульке нравилась Алла Пугачева. «Да слушайте вы, что хотите! – вспылила Василиса. – У меня все равно не на чем!»
– Ка-а-ак?! – ахнула Хазова, обладательница японского двухкассетника.
– Вот так, – заявила Ладова и сама застеснялась собственного вранья.
– Надо что-то делать, – озадачилась Юлька и тут же перезвонила Низамовой.
– Да чё она врет! – выдала подругу Гулька, а потом спохватилась и стала что-то врать про ремонт, про всякое разное и пообещала, что с музыкой проблем не будет.
– Точно? – Хазовой хотелось знать это наверняка.
– Точно, – заверила ее Низамова и перезвонила Бектимирову. Разговаривали на татарском.
– С кем это она? – удивилась Эльвира Тимуровна и тревожно посмотрела на мужа.
– С кем? – тут же переадресовал тот вопрос Хаве Зайтдиновне.
Абика только пожала плечами: подумаешь проблема, с кем ее внучка говорит по-татарски.
– Странно как-то, Фанис, – задумалась Эльвира Тимуровна и внимательно посмотрела на дочь: Гулька стояла к ней спиной, отклячив худой зад, обтянутый лосинами. – Первый раз слышу. Она же вроде ни с кем, кроме Василисы, не разговаривает, – старшая Низамова внимательно прислушалась к тому, что щебетала Гульназ. Фразы все, в сущности, были безобидными: про какие-то магнитофоны, про музыку, про завтрашний день. Ничего особенного, но интонация, с какой Гулька все это щебетала, принципиально отличалась от той, с какой она разговаривала вообще. «Мальчик!» – догадалась Эльвира и, чтобы не выдать собственного волнения, посмотрела на свекровь: Хава Зайтдиновна сидела, уставившись в телевизор, где показывали очередной бразильский сериал, и шевелила остреньким подбородком: туда-сюда, туда-сюда.
Дождавшись, когда дочь закончит разговаривать по телефону, Эльвира Тимуровна вышла в прихожую и, подхватив Гульку под локоток, потащила на кухню, не забывая при этом улыбаться. Но Гулька знала цену этой улыбке: по сузившимся материнским глазам она поняла, что та не на шутку встревожена.
– Ты чего? – Гульназ высвободила свой локоть из рук матери.
– С кем ты разговаривала? – строго спросила дочь старшая Низамова.
– Ты подслушивала? – Гулька перешла на татарский.
– Нет, – покачала головой мать. – Но ты говорила по-татарски!
– Я, – девочка подобно матери сузила глаза и резко втянула воздух, – татарка!
– Для этого паспорт не нужен, Гульназ, – Эльвира Тимуровна стала серьезной. – У тебя появился мальчик?
– У меня? – Гулька картинно расхохоталась.
– У тебя, – мать усадила ее на стул, а сама встала рядом.
– Откуда у меня может быть мальчик? – покраснела младшая Низамова, категорически не желавшая произносить фамилии Бектимирова, памятуя странную историю родительского брака и ненависть двух семейств друг к другу. – Это Диляра, – назвала она первое имя, что пришло ей в голову.
– Какая Диляра? – недоверчиво переспросила Эльвира Тимуровна.
– Шарафутдинова, – легко продолжала врать Гулька. – В параллельном со мной учится. Тоже в медучилище идет.
– Никогда не слышала, – пожала плечами мать и села рядом. – Гульназ, – смотрела на дочь строго и одновременно просительно: – Ты уже взрослая. Знаешь, что бывает.
– Что бывает, ани?[8]
– Все ты знаешь, – устало выдохнула мать. – Будь осторожна. Город маленький. Тебя многие знают. Чтобы ни мне, ни отцу не пришлось краснеть.
– Да ладно тебе, мам, – Гулька быстро поняла, что имеет в виду Эльвира Тимуровна. – Я знаю. Это правда Диляра.
– Я верю, – твердо сказала старшая Низамова, и эта твердость в голосе свидетельствовала об обратном: «Кому ты говоришь, глупенькая!» – Диляра – значит Диляра.
– Правда, – поторопилась заверить мать Гулька и выдала себя с головой.
«Врет», – безошибочно определила Эльвира Тимуровна и с опаской подумала, как скажет об этом Фанису. «Потом!» – пообещала она себе. В результате победила женская солидарность: «Не все тайное становится явным. Да и сколько их еще будет. Этих Диляр».
Ночью Гулька ворочалась в кровати с боку на бок, представляя случайную встречу своих родителей с Бектимировым. Она мучилась от сознания, что предает интересы семьи, хотела пить, проклинала себя за слабоволие, проклинала Бектимирова за наглость и в результате заснула, так и не тронув стоявшее рядом с кроватью козье молоко с медом, заблаговременно приготовленное заботливой абикой. «Не будешь пить, титька расти не будет! – пугала внучку Хава Зайтдиновна и с жалостью смотрела на худосочную Гульку, тайком выплескивающую молоко за окно. – Пей!» Именно с этой фразой и явилась она к Низамовой во сне, погрозила пальцем, а потом заговорила голосом Бектимирова про зубные протезы, оставленные в стакане с молоком.
– Стонет! – приподнялась на локте Эльвира Тимуровна, прислушиваясь к звукам, доносившимся из комнаты дочери.
– Спи, – сквозь сон пробормотал муж. – Это во сне.
– Наверное, переволновалась, – предположила старшая Низамова и повернулась к супругу спиной. – Все-таки завтра выпускной.
– Это, блин, не выпускной, а детский утренник! – возмутилась Гулька, истомившаяся на школьной линейке. – Долго еще? – возилась она в строю, смущая одноклассников. – Не могу больше: задолбали! Равнение налево, равнение направо… Ать-два!
Низамова кипятилась, не переставая. И не столько от того, что задержали линейку, долго и многословно говорили, сколько от того, что рядом был Бектимиров. Его присутствие Гулька ощущала физически, хотя тот стоял достаточно далеко и, разумеется, не мог слышать всего того, что она ворчала себе под нос. Но зато он мог видеть, как шевелятся ее губы, как она одним и тем же движением закладывает за ухо непослушную черную прядь, как передергивает плечами и периодически оглядывается в его сторону, стараясь не выдать себя. Одного Бектимиров не мог видеть: того, что между ним и Гульназ взвилась и искрила высоковольтная дуга разгоравшегося чувства, соединяя две темные макушки.
Нечто подобное и в то же время происходило и в другом школьном дворе. Правда, в случае ладовских одноклассников высоковольтная дуга успевала дойти только до половины: ни Тюрину, ни Хазовой не хотелось принимать электрических сигналов своих товарищей. Поэтому и Наумова, и Вихарев тихо горели синим пламенем напрасных надежд на то, что сегодняшним вечером произойдет нечто, что наконец-то внесет ясность в их новую жизнь.
Вручение аттестатов о неполном среднем образовании и в одной, и в другой школе прошло скомканно. И там, и там ждали представителей областной администрации. И там, и там они запаздывали. И там, и там отпросившиеся с работы на пару часов родители с тоской смотрели на своих измученных ожиданием чад, проклиная непунктуальность властей.
– Может быть, вы вручите аттестаты детям? – подлетела перевозбужденная Ежиха к хазовскому отцу. – Говорят, губернатор в соседней школе. Как всегда опаздывает…
– Лариса Михайловна, – замялся Хазов. – Я здесь все-таки как частное лицо.
– Ну и что? Любое частное лицо легко превращается в официальное, если того требует ситуация! – сверкнула она глазами и, найдя взглядом своих подопечных, заявила: – Андрей Александрович! Дети устали.
Хазов завертел головой в поисках уставших детей, но вместо них обнаружил веселившуюся от души гвардию Юлькиных одноклассников.
– Что-то непохоже, – улыбнулся Хазов и направился к директору, периодически выбегающему из актового зала, чтобы посмотреть, не приближается ли к школе долгожданный глава области.
– Андрей Александрович, – заволновался пойманный в дверях директор, – ну что же это такое! Официальное мероприятие. Время согласовано. Все расписано по минутам.
– Такое случается. – Хазов подхватил директора под локоть и вывел из зала в огромную спортивную рекреацию. – Я бы с удовольствием предложил вам свою помощь, но знаю, что губернатор будет, и потому считаю невозможным принять на себя полномочия…
– Конечно-конечно, – с пониманием зашептал совсем сникший от ожидания директор. – Я все понимаю. Я… все… понимаю, – повторил он, но, завидев губернаторскую свиту у входа в школу, тут же забыл про Хазова и стремглав бросился навстречу высокопоставленным гостям.
Андрей Александрович с сочувствующей улыбкой проводил взглядом директорскую спину и неспешно вернулся в актовый зал, чтобы занять свое родительское место рядом с дочерью. На возвращение отца Юлька никак не отреагировала, что-то бурно обсуждая с Наумовой и Тюриным. «Не до меня!» – подумал Хазов и закрыл глаза от усталости, которая как-то разом навалилась и заставила вспомнить ту, мысли о которой не покидали его ни на минуту, хотя он честно пытался освободиться от них, для чего и нагружал себя все больше и больше, лишь бы не киснуть, не размякать. Но все равно не получалось. А чему удивляться? Разве еще три года тому назад он мог предположить, что будет вдов, одинок, никому не нужен. Даже собственной дочери.
– Андрей Александрович, – робко коснулась его чья-то рука. Хазов оглянулся и увидел Галину Семеновну Ладову:
– Здравствуйте. Вы тоже здесь?
– Ну а как же? – ответил Андрей Александрович и внутренне сжался: «Сейчас спросит, а почему один?»
– Безобразие, – прошептала ему в ухо Ладова. – Юра не выдержал, ушел.
– Сейчас начнется, – пообещал ей Хазов. – Барин приехал.
– Слава богу, – вздохнула Галина Семеновна и убрала руку.
– Да уж… – промямлил Юлькин отец и почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Его принадлежность Хазов определил безошибочно: смотрела Василиса, одноклассница его дочери, о которой с недавних пор Юлька говорила с иронией и теплотой одновременно.
Андрей Александрович кивнул, Ладова стушевалась, опустила голову, а потом посмотрела вновь. «Как похожа на Аню», – отметил Хазов, хотя ничего общего между внешностью его покойной супруги и Юлькиной одноклассницы не было. Абсолютно ничего: и рост, и вес, и цвет волос, и цвет глаз, и, наконец, возраст – все было другим. Но при этом Андрей Александрович чувствовал, что какое-то сходство существует, но вот какое?!
Поразмыслить над этим не получилось, в зал в сопровождении суетящегося директора вошел губернатор. Захлопали учителя, ученики, их родители. Все поднялись. Как все, поднялся и Андрей Александрович.
– Я вас приветствую, – сразу же заметил его губернатор и, нарушив строй, вышел на «частную» территорию, чтобы подать мэру руку. – Давайте с нами…
– Не могу, – улыбнулся Хазов. – При исполнении… – он показал глазами на дочь.
– Тогда понятно, – не стал настаивать губернатор и двинулся по прямой к сцене. Речь Барина была явно придумана не им: половину слов он произносил, напряженно всматриваясь в листок, произнося конструкции безграмотно, не понимая их: «Позвольте поздравить вас, что сегодня…», «Вы не должны забывать про то, чего говорят» и т. д. Наконец Барин устал путаться в подсказках и перешел к собственному сценарию. «Помните, – погрозил он пальцем тем, кому собирался вручить аттестаты. – Кто первый встал, тому и тапки!» После произнесенной тирады зал взорвался аплодисментами, и директор озвучил фамилию первого в очереди на вручение: «Хазова Юлия Андреевна!»
– Мудак! – пробурчал под нос Хазов и уставился на сцену, где хрупкая Юлька привычным движением сдула с лица челку и смело протянула руку за серой корочкой.
– Отличница? – губернатор посмотрел на директора.
– Так точно, – выпалил тот по-армейски и передал Барину похвальную грамоту.
– Не подведи отца, Юлия Андреевна, – обнял ее губернатор и привычно улыбнулся сквозь усы в объектив.