– Садомазохизм чистейшей воды! – призналась Тюрину Василиса и предложила расстаться окончательно.
– Подожди, – предостерег ее Илья, – только-только мы стали узнавать друг друга по-настоящему. Я знаю, что нравится тебе, ты знаешь, что – мне. Мы становимся ближе друг другу…
– Ошибка ума! – оборвала Илью Ладова, подражая Юльке, и жестко проговорила: – Ты не знаешь, что нравится мне. И не хочешь знать. Я не знаю, что нравится тебе. И тоже не хочу знать. Ближе мы друг другу не становимся, скорее – наоборот. Еще немного, и мы начнем ненавидеть друг друга, потому что знаем все про наши несовершенства: я – толстая, ты – трусливый. Мне неприятна сама мысль о том, что я сплю с тобой, не испытывая к тебе никаких чувств.
– Никаких? – сощурился тогда Тюрин и уставился на Василису.
– Кроме одного…
– Дай-ка попробую угадать…
– Не надо гадать, я сама скажу.
– Может, не надо? – вполне разумно предостерег одноклассницу Илья.
– Надо, – отказалась повиноваться Ладова. – Мне тебя просто жалко… Жалко и все.
– Мне тебя тоже, – не остался в долгу Илья и не стал дожидаться, когда Василиса укажет ему на дверь.
В тот вечер Ольге Игоревне Тюриной показалось, что она слышит, как плачет Илюша, но она не решилась постучаться к нему в комнату и, встревоженная, сидела у себя в комнате, размышляя над тем, какие трагедии происходят в жизни ее внука. С точки зрения заслуженной учительницы, никаких оснований для беспокойства не было: подходил к концу последний, одиннадцатый класс, впереди Илюшу ожидала студенческая жизнь, потом, хотела верить Ольга Игоревна, – писательская карьера. Отсутствие девушки не смущало старуху, ибо найти пару Илюше было делом не из простых: уж слишком требователен и утончен был этот не по годам развитый юноша.
В отличие от Ольги Игоревны, родители Василисы в поведении своей дочери не заметили ничего необычного: как всегда, немного рассеяна, но в целом – дыхание ровное, чувство юмора сохранно, доброжелательность присутствует, аппетит устойчив, капризы отсутствуют.
– Васька, – поцеловала ее в макушку Галина Семеновна, даже не подозревая, что под подушкой у Василисы спрятан календарик, в котором та с системностью автомата подсчитывает дни прихода месячных, памятуя о том, как это произошло у Низамовой. – Разве мы с отцом могли представить, что буквально через два месяца станем родителями взрослой дочери-студентки?!
– Погодите представлять, – предостерегла мать Василиса. – Я же еще никуда не поступила.
– Поступишь! – заверил ее Юрий Васильевич, по-мужски довольный тем, что вокруг дочери никто не вьется и не сбивает с пути истинного. «Иначе бы… – думал он, – убил бы к чертовой матери».
В отличие от супруга, Галина Семеновна дочернее одиночество не приветствовала и даже иногда позволяла себе «один бестактный вопросик», в ответ на который Василиса отрицательно качала головой.
– А с другой стороны, – старшая Ладова секунду думала, а потом безапелляционно заявляла: – И хорошо. Иначе ходила б я сейчас, как Эльвира Тимуровна, и глаза бы боялась поднять… Представляю, как ей перед людьми стыдно… Так что спасибо тебе, Васька, что нас с отцом не подвела.
– Пожалуйста, – как ни в чем не бывало, отвечала Василиса, и внутри все холодело при мысли о том, а вдруг все-таки подвела.
Пропасть между Ладовой и Тюриным, к несказанной радости Хазовой, которая отказалась от комментариев, увеличивалась на глазах. Даже на выпускном вечере они не перемолвились и словом, хотя поводов для того, чтобы возобновить общение, было больше, чем достаточно. Танцы, например. И кстати, Василиса, как ни странно, пользовалась в этот вечер особым вниманием. Правда, не у одноклассников, а у их отцов, чье присутствие стало обязательным условием, выдвинутым администрацией школы в обмен на празднование выпускного для параллели девяносто пятого года.
– Ты делаешь успехи, – подмигнула ей Юлька и тут же исчезла из поля зрения, сверкнув на прощание узкой голой спиной.
– Моя дочь предпочитает танцевать с молодыми людьми, – пожаловался Андрей Александрович Василисе на одиночество и пригласил ее на танец.
– Она может себе это позволить, – с достоинством ответила ему Ладова, но позиции не удержала и встречно посетовала: – Не то, что я.
– Лукавить не буду, – Хазов умело повел партнершу, – пары я для тебя здесь не вижу. Ну а если и вижу, то это те, чьи сердца давно и бесповоротно отданы в бережные руки жен. Вот, например, тот мужчина… – Андрей Александрович показал глазами на отца Лизы Кочевой. – Посмотри, как он на тебя пялится.
– Я бы тоже на его месте на меня пялилась. Я здесь самая большая. Можно сказать, громадная.
– Ты здесь самая красивая, – перебил ее Хазов, но побоялся быть превратно истолкован и тут же добавил: – Это я тебе по-отечески говорю. Не подумай.
– Да я и не думаю, – успокоила его Василиса и расстроилась. Больше танцевать не хотелось, но бдительная Галина Семеновна берегла семейную честь и тут же на смену Андрею Александровичу отправила старшего Ладова. Юрий Васильевич отдавил дочери все ноги, сказал, что он вообще не по этой части, и подвел Василису к матери, как будто следующей была ее очередь.
– Не устала? – забеспокоилась та и, не успев получить ответа на вопрос, была увлечена под руку развеселившимся Хазовым.
– Дочь, извини, – покаялся Ладов. – Больше не могу. Не люблю я эти ваши туда-сюда…
– Да ладно, пап, – махнула ему рукой Василиса, а потом снова оказалась в объятиях, на этот раз учителя ОБЖ, честно признавшегося ей, что так, как стреляла она, Ладова, в ее классе не стрелял никто. Поэтому, если вдруг захочется пострелять, соскучишься, так сказать, по тиру, по матам, приходи, не задумываясь, буду ждать.
– Приду, – пообещала учителю Василиса и уселась за стол, чтобы переждать быструю часть дискотеки.
Тюрин в этот вечер не танцевал ни разу, как его ни упрашивала раздухарившаяся Ежиха, в честь праздника нацепившая на себя актуальную в этом сезоне диадему с фальшивыми брильянтами. Илья был неприступен, держался мужской компании, но в коридор, где из-под полы разливалась водка, предпочитал не выходить, памятуя позор, когда-то пережитый в доме Ладовой. Поначалу ему хотелось напомнить о себе, пригласить Василису на танец, может быть, даже произнести слова извинения, но потом желание исчезло, и он с упоением впился в нее взглядом, чтобы множить и множить ее недостатки – от фигуры до цвета волос. К концу выпускного Тюрин уже ненавидел ту, с кем периодически открывал новую для себя часть взрослой жизни, и наслаждался победой над ни о чем не подозревающим противником.
Итоговая часть воспроизведенной в Василисином дневнике истории занимала всего полстраницы и состояла из нескольких предложений, ключевые слова которых Ладова старательно обвела ручкой по нескольку раз. «Увиделись в ноябре. От неожиданности (рядом со словом «неожиданность» стоял жирный вопросительный знак) затрясло. Сказал, что ни о ком другом не может думать, что несколько месяцев ищет встречи, но не знает, как уговорить меня хотя бы выслушать. Зачем я повела его к себе (снова жирный вопросительный знак), не знаю. Переспали. Когда все закончилось, сказал, что «отымел половину группы» (в скобках жирным – «Врет?») и теперь точно знает, что именно я ему не подхожу. Просто хотел проверить, а вдруг… Оказалось, никаких «вдруг». Его женский идеал лежит в другой плоскости. Мой мужской тоже».
После заключительной встречи с Тюриным Василиса с энтузиазмом отдалась поиску идеальных отношений, но так и не нашла ответа на мучивший ее вопрос: «Что во мне не так?» И ни легкомысленные знакомства с сомнительными личностями брутального типа, ни случайные связи ровно на одну ночь, ни опыт чуть более долгих отношений не придвинули ее ни на шаг к пониманию самого главного – секрета своей женской привлекательности. Вот тогда Ладова и сдалась: махнула на себя рукой, набрала восемь лишних килограммов и сожгла дневник, таким образом уничтожив все компрометирующие себя заметки. Но, правда, прежде чем приговор был приведен в исполнение, печатными буквами написала: «Какая же я была дура», – и закрыла страницу огромной буквой «Z».
В то, что наступит новая жизнь, Василиса больше не верила и меланхолично плыла по течению, успокаивая себя традиционным «От судьбы не уйдешь».
«Еще как уйдешь!» – в два голоса убеждали ее подруги, но она только отмахивалась в ответ, потому что признать их правоту означало начать что-то делать, а вот именно этого ей и не хотелось. Поэтому Ладова вошла в образ, и этот образ был о трех головах.
Первая из них являла тип жизнерадостной подруги, иногда, правда, демонстрирующей приступы ипохондрии, но незначительно, так сказать, не отягощая общения. В этом амплуа Василиса была всегда желанным гостем за любым столом и в любой компании, потому что, как показала практика, у нее было прекрасное чувство юмора, сверхтерпимость к человеческим недостаткам и искреннее дружелюбие. К собственным несовершенствам она относилась весьма иронично, корила себя за то, что любит поесть, любит покурить, любит выпить и не любит физкультуру. Категорически. А еще Василиса любила рассуждать о несбыточном. Например, о том, что бы она сделала, если бы стала министром культуры.
– Я бы ввела жесточайшую цензуру на изображение женского тела в литературе, в модных журналах и в кино. И первое, и второе, и третье в комплексе уничтожили в сознании среднестатистического мужчины образ женщины с нормальными человеческими формами. Переведи ему, – требовала Ладова от залетевшей в город на неделю Юльки, которая для компании прихватила с собой бойфренда французского происхождения.
– Зачем? – удивлялась Хазова.
– Затем, что у них тоже есть такая проблема. Пусть знает.
– У него нет такой проблемы, – отказалась переводить Юлька. – Хватит молоть чепуху.
– Хазова, – Василиса с наслаждением затянулась и выпустила в сторону француза струю дыма, – это не чепуха. Ты разговариваешь на пяти языках?
– Ну…
– Тогда скажи мне, в какой литературе ты видела описание толстой женской ноги, от лицезрения которой мужчина впадает в полный восторг?
– У Рабле, – ответила Юлька, а француз, услышав знакомое имя, занервничал и тронул ее за плечо. Она что-то быстро прокартавила ему в ответ, а потом по-русски перечислила имена раблезианских красавиц: Гаргамелла, Бадбек и руками попыталась изобразить их внушительные формы.
– Это сатира, – скривилась Василиса. – А ты мне назови хотя бы одно произведение не сатирического характера, где было бы описано соитие между мужчиной и женщиной таким словами: «толстая лодыжка привела его в трепет», «широкое запястье приятно возбуждало его», «бесформенное тело вызывало сексуальное желание», «ее толстые пальцы умело ласкали его живот» и т. д. Можешь?
Хазова на секунду задумалась.
– Конечно, не можешь! – торжествующе воскликнула Ладова. – Зато если поменять толстую лодыжку на тонкую, широкое запястье – на узкое, бесформенное тело – на хрупкое или точеное, толстые пальцы – хотя бы на длинные, то ты попадешь в десяточку. То есть в стандартный набор художественных приемов, используемых для создания эротических образов. Не права я?
– Не совсем права, – Юлька даже не сразу находилась, что ответить. – Но ведь есть, например, Рубенс, Кустодиев… Да мало ли кто?!
– Есть, – согласилась с ней Василиса, – но согласись, это имя Рубенса делает привлекательным женский образ, а не наоборот.
– Демагогия чистейшей воды, – отказалась от дальнейшего спора Хазова. – Если следовать твоей логике, то запрещать надо практически все, что напоминает тебе о твоих размерах.
– Да, – отчетливо произнесла Ладова. – Иначе нам никогда не реабилитировать иной стандарт женской красоты. Между прочим, возвращение женского идеала к нормальным, а не дистрофичным размерам, могло бы значительно улучшить демографическую ситуацию в нашей стране и избавить мир от анорексичек. И у них – тоже, – Василиса кивнула в сторону француза.
– О чем она говорит? – поинтересовался Юлькин бойфренд, внимательно вслушивающийся в русскую речь и наблюдавший за выражением лиц споривших подруг.
– Она говорит о том, что хочет быть министром культуры, – схитрила Хазова, воспользовавшись тем, что Василиса не знала ни одного языка, кроме русского.
– Это невозможно, – всплеснул руками француз и с состраданием посмотрел на Ладову.
– Почему? – заинтересовалась Юлька.
– У нее нет вкуса, она плохо одета. Не как министр.
– Что он говорит? – встряла Василиса в разговор Хазовой со своим бойфрендом.
– Он говорит о том, что для министра культуры ты не обладаешь должной толерантностью и плохо разбираешься в природе эстетического.
Ладова вытаращила глаза и снова озадачила Юльку:
– Тогда спроси его, каких женщин он предпочитает: полных, как я, или худых, как ты.
– Может быть, поставить вопрос по-другому: просто полных и просто худых? Иначе ответ будет заведомо необъективным.
– Как считаешь нужным, – не стала спорить Василиса и, не мигая, уставилась на француза, радостно защебетавшего в ответ.
– Ему нравятся красивые женщины, – перевела Хазова.
– Что он имеет в виду?
– Ладова, – Юлька покрутила пальцем у виска: – Ты ненормальная?
– Я нормальная, пусть объяснит.
Француз засуетился, начал размахивать руками, пытаясь подключить язык жестов, в результате смерил Василису взглядом и произнес, что красота не имеет ничего общего с физиологическими показателями, что Василиса очень красивая женщина и что он вполне мог бы влюбиться в нее, не будь его сердце занято Юлией.
– Пардон, – поклонился Ладовой молодой человек и поцеловал ей руку.
– Перевести? – захихикала Хазова.
– Не надо, – отказалась Василиса, предположившая по поведению француза, что ответ явно не в ее пользу, отсюда и «пардон». Но Юлька, не терпящая никакой недосказанности, добросовестно перевела высказывание своего бойфренда и обняла Ладову.
– Блин, – покраснела та. – А еще говорят, они жадные…
– Это ты жадная! – упрекнула дочь Галина Семеновна и посетовала: – У Гульки твоей уже двое, а я как была бездетной бабкой, так и осталась.
Василиса «повернулась» к матери вторым своим ликом и спокойно поинтересовалась:
– Откуда у бездетной бабки могут быть внуки?
– Не придирайся к словам, Васька, – насупила брови старшая Ладова. – Сколько нам с отцом еще ждать? Жалко тебе, что ли, взять да замуж выйти?
– Мам, мне не жалко. Никто не зовет.
– Потому что ты ничего не делаешь.
– Мам, что я должна делать?
– Откуда я знаю?! Ходить куда-нибудь: в музеи, в театры, в туристические походы. Только не в ресторан, – категорически заявила Галина Семеновна.
– Почему не в ресторан? – удивилась Василиса, в принципе имевшая склонность именно к этому роду деятельности.
– Потому что двадцатичетырехлетняя девушка в ресторане выглядит пошло: сразу видно, зачем она туда пришла.
– И зачем туда она пришла? – заинтересовалась младшая Ладова.
– Найти спутника жизни, – уверенно выпалила Галина Семеновна. – Но… найти в ресторане спутника жизни невозможно. Спутника на один вечер – пожалуйста, – со знанием дела уточнила она, – но это не то, что ты ищешь…
– А откуда ты знаешь, что я ищу? – В голосе Василисы не было вызова.
– Я ведь тоже женщина, – напомнила Галина Семеновна. – И тоже в твоем возрасте мечтала о детях. Сначала – о муже, – строго уточнила она, – а потом о детях. Поэтому не жадничай, Васька, и дуй замуж. А то жизнь знаешь какая короткая?! Не успеешь оглянуться, а поезд ушел.
– Мам, – младшая Ладова прижалась к матери, – ну, ведь ты тоже меня родила не так уж и рано.
– В тридцать, – подсказала Галина Семеновна. – Но не потому, что не хотела, а потому что раньше не получалось. Никогда не забуду, как у меня Юрина мать за спиной говорила: «Хоть из детдома бери». Знаешь, как обидно?
Василиса не понимала материнских чувств, равно как и не принимала новой интонации в голосе старшей Ладовой. Галина Семеновна все время говорила о себе, как о даме в возрасте, хотя до пенсии оставался еще год, в принципе – просто зрелая женщина. Но на самом деле – к пятидесяти четырем годам неунывающая Галя вдруг засомневалась в своей женской привлекательности и на всякий случай объявила себя пожилым человеком.
– Хотим внуков, – постоянно напоминали Ладовой родители и вслух мечтали о том, какими те будут: «Беленькими, умненькими, веселыми… как их мама». О гипотетическом отце в этот момент не говорилось ни слова.
Василиса чувствовала себя виноватой, пыталась отшучиваться и на всякий случай переспрашивала мотавшуюся по свету Юльку, а не хочет ли она детей?
– Нет! – кричала Хазова из своего обширного «далека». – Мне всего лишь двадцать четыре. Какие дети?!
– А замуж?
– Де-факто я замужем. У меня есть Жан, – коротко сообщала Юлька. – А что случилось?
– Ничего, – успокаивала ее Ладова и просила не исчезать из поля зрения.
– Как получится! – ничего не обещала Юлька и робко переспрашивала: – Ты давно у папы была?
– Давно, – честно отвечала Василиса.
– Сходи, пожалуйста, – просила ее Хазова. – Мне кажется, ему плохо.
«Мне тоже», – мысленно договаривала Ладова и думала о том, что же такого предпринять, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
– Поменяй работу, – вылила на нее ушат холодной воды Гульназ Бектимирова. – Устройся в солидную фирму. Хочешь, я попрошу отца, чтобы взял тебя администратором в клинику? Ну или еще кем-нибудь…
– А вы что? Помирились? – удивилась Ладова, не осведомленная в том, на какой стадии находятся отношения младших Бектимировых с родителями.
– Давно.
– А я и не знала, – хмыкнула Василиса, чтобы не напомнить подруге о категорических заявлениях по поводу невозможности возродить отношения со своей семьей.
– Васька, – неожиданно присмирела Гульназ, – я вот тут подумала, подсчитала… Представляешь, сколько им лет?