– Ты у меня молодец!
– И ты у меня молодец. Ну иди, мне на обед надо, я ж тут примерный.
Лена поцеловала Васю, а он обнял ее за шею, прижался и не отпускал пару минут, а потом резко выпустил и ушел. Николай Васильевич улетел вечерним рейсом, в тот же день, а ей сказал перед отъездом:
– Оставайся. Три недели тебе дам, доделаешь тут дела. Статью напишешь и перешлешь в редакцию, работу никто не отменял.
О чем они говорили с Васькой, Лена так и не узнала, и не спрашивала. Что предпринял Забарин, на какие рычаги давил и кому звонил, тоже неизвестно. Но через три дня, когда Елена как на работу пришла к председателю опекунского совета, ей тут же с поклоном и вымученными улыбками вручили все разрешающие и оформленные документы. И постановление суда, вчера без ее участия подписанное, в котором она, Елена Алексеевна Невельская, назначалась опекуном Василия Федоровича Дроздова, с постоянной пропиской последнего в городе Москве по адресу ее проживания.
Ленка вышла из здания, стояла, смотрела на документы и не могла поверить!
Что? Все? Она имеет право забрать Ваську?
Не совсем, у нее здесь было еще одно дело…
Ваську Лена забрала через месяц, когда он окончил четвертый класс на одни пятерки, между прочим. Они прилетели в Москву и оформили окончательно все документы. И Лена решила, что им надо переехать из этого дома, от соседей и знакомых, из прежнего района, подальше от тех, кто знал Васькину историю.
Квартира была бабушкина, досталась Лене в наследство, хоть и двухкомнатная, но в центре, в старом кирпичном доме с высоченными потолками и впечатляющим метражом.
Лена поменяла ее на трехкомнатную подальше и метражом поменьше, за что получила приличную доплату, которую пустила на ремонт и обустройство на новом месте. У Васьки в школе, кроме директора, никто не знал, что мальчик приемный, директор эту информацию не афишировала, а у остальных и вопросов не возникало, настолько Ленка с Васей были похожи. И зажили они семьей.
А тогда, в Казани, получив документы…
Еще до вмешательства Забарина, Лене адвокат как-то посоветовал:
– Знаете что, Елена Алексеевна, а получили бы вы справку-освидетельствование у нарколога, что мамаша Васина в последней стадии алкоголизма и претендовать на восстановление родительских прав не может.
– Да зачем? У нас есть отказ его бабушки с дедушкой, из Волгограда пришел отказ от тетки, мать под следствием находилась и давно родительских прав лишена, что еще надо?
– Да черт его знает! Лишний документ не помешает. А судья может затребовать такое освидетельствование. Если через суд, то формулировка может оказаться расплывчатой, а нам надо железно: больна без возможности исцелиться!
И Лена пошла разыскивать Верку. Нашла, а то!
Дверь нараспашку, на сломанной кровати, на голом подранном грязнущем матраце спала в пьяном беспамятстве мать Васьки. И из глаза у нее текла слеза.
Квартира – филиал городской свалки, совмещенный со стеклопунктом. Взрывом житейского отстоя выбиты почти все стекла, вонь соответствующая. Какое-то быдло проспиртованное сунулся было к Ленке, но она его влет успокоила, вложив всю злость накопившуюся в удар.
Стояла, смотрела на эту бабу, и так ей вдруг ее жалко стало!
Вызвала от соседей скорую наркологическую помощь, пообещав заплатить, и эвакуировала так и не проснувшуюся Верку в наркодиспансер.
– Что надо сделать, чтобы она полностью протрезвела? – спросила у врача.
– Смотря что вы имеете в виду под «полностью», – уточнил он.
– Совсем протрезвела, и как можно скорей, и чтобы вылечить.
– Полная интенсивная детоксикация, – пояснял доктор, – проще говоря, очищение. А насчет того, чтобы вылечить, – сомневаюсь.
– Надо попробовать! – настаивала Лена.
– Ну давайте попробуем. Приходите дня через три.
– Нет, я с ней останусь.
– Очень вам не советую, – скривился врач, – вы хоть отдаленно представляете, что это такое?
– Нет, – призналась Лена.
– Ее сейчас привяжут к кровати, поставят капельницы в обе руки и будут насильственно, через рот, вливать очищающий раствор. У организма начнется сброс, то есть самопроизвольное испражнение, возможно, рвота, и так довольно продолжительное время. Вы хотите это видеть?
– Видеть не хочу, но, возможно, придется, – решительно заявила Лена. И поинтересовалась: – Ее будут мыть?
– Ее помоют сейчас, обработают от паразитов, завтра тоже помоют.
– Когда она сможет нормально соображать?
– Думаю, нормально – никогда, – пожал плечами доктор.
– Это риторика, а я спрашиваю о другом, когда с ней можно поговорить?
– Завтра она в сознании будет, но тоже не советую.
– Значит, завтра! – утвердила Лена.
Перед приходом благотворительницы Невельской Верку помыли, что хоть немного спасло Лену от потрясения, близкого к шоку, которое она испытала, когда увидела реалии наркологических будней.
Верка, голая, привязанная широкими ремнями к кровати, лежала на матраце, прикрытом сверху больничной клеенкой, капельницы в обеих руках, орала дурным голосом, вырывалась, материлась.
Она была страшная! Ужасно страшная! Отекшее серое лицо с фингалом под глазом, покрасневшие белки глаз, на верхней челюсти не хватает двух передних зубов, со всклокоченными, спутанными тусклым клубком волосами, кожа синюшно-фиолетовая и в синяках разной степени интенсивности.
Лена смотрела, понимая, что никакого разговора с Верой быть не может, и думала, что сюда следует водить на экскурсии тех, кто только начинает пить, но уже втягивается, чтобы увидели ту реальность страшную, которая их ждет, – ужас, боль, вонь и полная отверженность!
– Это алкогольные ломки, как у наркоманов, – пояснил тихо подошедший сзади врач, – я предупреждал.
– Она успокоится?
– Думаю, завтра к вечеру.
Лена пришла на следующий день. Верка не буйствовала, спокойно лежала, уже одетая в больничную сорочку, прикрытая одеялом, еще привязанная, но теперь только за руки и ноги с одной капельницей на правой руке.
– Вера, – позвала Лена.
– Это ты меня сюда упекла? – разлепив глаза, спросила Верка. – Сука!
На большее сил у нее не нашлось.
– Понятно, – вздохнула Лена, – я приду завтра.
Лена стала приходить регулярно, в каждый свой приезд в Казань. Через неделю Верка орать и ругаться перестала, через десять дней, когда ее перевели в общую палату, уже начала с Леной разговаривать, а через двадцать дней, проведенных ею в больнице, Лена вдруг обратила внимание, что она симпатичная женщина.
– Вер, ты ведь молодая, симпатичная, тебе надо перестать пить, совсем. И жизнь твоя наладится обязательно.
– Да, – соглашалась Верка, – работать пойду, может, и замуж выйду. А ты чего ко мне ходишь? Зачем меня сюда определила?
– Помочь хочу.
– И зачем я тебе сдалась?
– Жалко стало. Подумала: молодая девушка, надо помочь.
Про Ваську Лена не говорила, она и сама не знала, чего конкретно хочет, взявшись лечить Верку. Помочь? И что дальше? Не знала она, что дальше, но и бросить просто так эту бабу беспутную теперь уж не могла.
– Так дала бы денег, вот и помощь, – двинула вариант простейшей помощи Верка, – что мне здесь лежать, я уж выздоровела.
– Врач говорит, еще надо полечиться. Ты, Вер, лечись и подумай, сможешь ли новую жизнь начать.
Врач говорил совсем другое Лене у себя в кабинете, начав приблизительно с того же вопроса, что и пациентка:
– Елена Алексеевна, голубушка, скажите мне правду, почему вы принимаете такое участие в жизни Веры?
– Ее родственники попросили помочь. Я сейчас часто в Казань по делам приезжаю, вот они и попросили сделать для нее, что смогу, – уклонилась от правды Лена. – Скажите, ее можно полностью вылечить, так, чтобы она навсегда бросила пить?
– Нет, – категорично уверил врач, – эта не излечится. Вы, голубушка, конечно, деньги платите, и мне, по идее, надо бы убеждать вас в обратном, чтобы денежек на вас побольше заработать. Но я, хоть и последний циник, но не до такой уж степени. И разъясню вам ситуацию. Я двадцать пять лет работаю наркологом и, поверьте мне, знаю, что говорю: алкоголизм не лечится вообще, даже если человек полностью перестает пить! Исключительно сила воли личности и ни грамма спиртного на всю оставшуюся жизнь! Так вот, таких единицы. Лечатся у нас или еще где, кодирования всякие, и бросают пить на какое-то время десятки из тысяч и тысяч, бросают на всю оставшуюся жизнь – единицы! И при одном единственно возможном условии – собственном сильном желании. Только если человек сам захотел бросить! И для такого поступка нужна очень сильная мотивация: испуг за свою жизнь, или боязнь остаться одному, быть отвергнутым всеми, или боязнь за жизнь родственников, ребенка, разные побудительные причины. Но непременно должна появиться некая цель, к которой возникает необходимость стремиться, и наличие силы воли. И еще открою вам один профессиональный секрет, Елена Алексеевна: пить гораздо легче, чем не пить. Когда у человека есть одна-единственная проблема, где достать алкоголь и срочно выпить, это все-таки одна проблема, а не ворох житейских каждодневных необходимостей. И потом они точно знают, что, как только решат свою проблему любыми способами, им сразу станет хорошо и радостно. А мы с вами похвастаться этим не можем – решение наших бесконечных проблем радости нам, как правило, не приносит. Ваша Вера совершенно бесхарактерная, у нее нет никаких интересов в жизни, привязанностей, ей незачем и неинтересно не пить. Она пьет уже восьмой год, и, как видно из истории болезни, не запоями, как обычно начинается эта болезнь, а сразу непрерывно. У нее тяжелая стадия алкоголизма, в мозгу и печени необратимые процессы. Я могу продержать Веру здесь хоть полгода, но она выйдет, первым делом выпьет, и все начнется по новой. Ее уже нельзя закодировать, поздно, она просто умрет, если это сделать. Она будет пить, поверьте мне.
– А есть ли какие-нибудь новые методики лечения, лекарственные препараты? – не сдавалась Лена.
– Есть, голубушка, как не быть. Хотите, мы можем попробовать, – вздохнул доктор.
– Давайте попробуем, – предложила Лена без особой уверенности. – А что я могу сделать?
– Видимо, многое, – устало улыбнулся ей доктор, – но не в этом случае.
А Лена попробовала.
Она заказала мусорный контейнер, наняла рабочих. Они выгребли из Веркиной квартиры все и обои содрали. Сделали ремонт немногим более косметического, Лена купила кой-какую недорогую мебелюшку, вещички самые необходимые, маленький холодильник, посуду, хозяйственные мелочи. Особых трат она не могла себе позволить – еще не решилась главная задача, и сколько потребуется еще средств, неизвестно.
Затем Лена договорилась, что Веру возьмут уборщицей в училище недалеко от дома, завезла ей запасов продуктовых: макароны, крупы, тушенку, соль, сахар, чай. Оставила соседям свой номер телефона, совсем на крайний случай, они друг друга поняли без лишних уточнений.
Василию Федоровичу сказала, что маме его помогает вылечиться.
Он помолчал, подумал и строго спросил:
– Зачем?
– Может, у нее получится бросить пить, начать новую жизнь.
– Может, и получится, – только и ответил Васька.
А Верка вдруг сама начала говорить о новой жизни, делиться планами:
– А действительно, Ленка, вот не буду пить, и все! Говоришь, работу мне нашла? Хорошо! Как выйду отсюда, сразу работать пойду, какого-нибудь мужика встречу, замуж выйду. Знаешь, у меня же сын есть, он с мамой моей живет, – улыбалась щербатым ртом Верка.
Лена смотрела на нее, неожиданно осознав, что, собственно, она делает и к чему это может привести, смотрела, как Верка воодушевилась, радовалась идеям новой жизни, и это ее: «с мамой живет!»
– Я вот жизнь налажу, – продолжала планирование будущего Верка, – и заберу мальчика к себе!
А Ленке плохо становилось от рассуждений этих, от упоминания Василия, от Верки и от самой себя.
– Как его зовут? – спросила Лена холодным тоном.
– Его? – переспросила Верка и задумалась ненадолго. – Васей! Точно, Васей! Уже большой, восемь лет!
«Восемь лет!» – повторила про себя Лена. Встала и ушла. Больше она Веру не навещала.
С врачом побеседовала еще раз, но вела совсем другие разговоры.
– Вы применяете то, о чем мы говорили? Новые лекарства, методики?
– Нет, голубушка, пока не применяли.
– И не надо. Не делайте. Когда ее можно выписывать?
– Да хоть сегодня. Елена Алексеевна, я повторюсь: Вера пить не бросит, но и не отказываюсь, лечить мы ее продолжим.
– Лечите, – сказала твердо Ленка.
На следующий день, когда с помощью вмешательства Забарина она получила документы и стала официальным опекуном Васьки, Лена забрала Верку из диспансера, где та пролежала сорок пять дней.
Привезла в чистую отремонтированную квартиру, показала, где что лежит, Верка все ходила, завороженно оглядывая свои хоромы, ахала.
– Да я теперь невеста при квартире, да какой! Ой, спасибо тебе!
Лена ее за руку отвела в училище, представила директору, с завтрашнего дня у Верки начиналась трудовая деятельность. Лена одна, без Верки, сходила в магазин, купила продуктов из расчета на две недели до первого ее аванса и загрузила холодильник.
– Ну что, Вера, начинается твоя новая жизнь, – строго сказала она.
– Да, хорошая будет жизнь! – улыбалась Верка.
– Хорошая, – тем же строгим тоном продолжила Лена. – Ты ложись сейчас спать, я тебе будильник маленький купила, поставила на нужное время, тебе завтра на работу вставать рано. А мне нужно уезжать.
– Насовсем? – как Васька тогда, спросила его мать.
– Насовсем, – твердо ответила Лена.
– А сегодня мне позвонили и сказали, что она умерла, – тем же пугающим голосом, глядя на Дениса, говорила Елена. – Выпила паленой водки, смогла только дверь входную открыть и из квартиры выползти, и умерла.
И тут Ленку прорвало!
Она не плакала – громко, обвиняюще признавалась, постукивая себя ребром ладони в грудь, утверждая и усиливая этим жестом свою вину:
– Я виновата в ее смерти! Я тогда испугалась! Испугалась, что она может вылечиться, перестанет пить и начнет делить со мной Ваську! Или совсем отберет его у меня! Когда мне врач говорил, что Вера никогда не бросит пить, я облегчение испытала! Я бросила ее там! Подобрала, как щенка больного, подлечила и выбросила на помойку! Себе совесть очищала, ремонт сделала, работу нашла, чтобы перед собой стыдно не было! Я ее там бросила и ни разу не поинтересовалась, как она живет после этого! Она же, как Васька, никому не нужна была! Вообще! Она ж молодая девка, на три года моложе меня, ей же всего двадцать девять лет! Я могла бы забрать Веру в Москву, присматривала бы за ней и не дала бы пить! Она бы с Васькой рядом жила, он же ее сын и любит ее, наверное! Я виновата в ее смерти! Понимаешь?
Денис в один стремительный рывок оказался рядом, обнял, прижал девушку к плечу и гладил, гладил.
– Тшь-шь, тшь-шь! Тихо, тихо! – уговаривал он, поглаживая и поглаживая Лену по голове, поцеловал в пробор в волосах, успокаивая, и снова поглаживал. – Ты ничего не могла бы сделать!
– Могла! – глухо в его плечо возразила она, дернулась высвободиться, что-то доказывать, обличать себя.
– Тихо, тихо! – не пустил ее Денис. – Нет, Леночка, не могла. Только испоганила бы свою и Васькину жизнь.
– Я бы не дала ей пить! – настаивала она.
– Ты бы не смогла, никто бы не смог, а Вера бы пила и шантажировала тебя сыном и втянула бы вас в свою грязь. Ты дала ей шанс, дальше был ее выбор. Нет никакой твоей вины, ни в чем!
– Откуда ты знаешь? – чуть тише спросила Лена.
– Знаю! – твердо, убежденно ответил Арбенин.
Ленка откинула голову от его плеча, посмотрела внимательно ему в лицо и поверила этой его убежденности.
– А говоришь, что словами не умеешь, – сделала попытку улыбнуться она.
У нее не получилось улыбаться, закружилась голова, ноги ослабли.
– Что-то мне нехорошо…
Денис быстренько усадил Лену на стул, тревожно всматриваясь в выражение ее лица.
– Это ничего, – успокаивал он. – Ты перенервничала да еще покурила. Горячий сладкий чай поможет.
– Давай, – согласилась она, но рук его не отпускала, держалась, как за спасение.
– Я быстро, Леночка, – осторожно высвобождая руки, пообещал Денис.
– Да, – неохотно отпустила она его.
Облокотилась о столешницу, подперла голову рукой.
Лена чувствовала опустошение. Она была как высохший орех-обманщик: скорлупа твердая, а внутри почерневшее высохшее ядро; и никаких сил у нее не осталось – усохли, как то ядро. А надо уезжать, встать, попрощаться и уезжать.
Все.
Денис подтянул второй стул, сел совсем близко к Лене, не обнял, положил руку на спинку ее стула, протянул чашку с чаем.
– Попей, тебе легче станет.
Лена взяла чашку двумя руками и, стараясь не смотреть на Арбенина, стала пить маленькими глоточками. Долго пила. В обоюдном молчании. Почти все выпила, зажав чашку между ладонями, смотрела в ее глубину.
– Я должна была рассказать тебе раньше. Сразу, как почувствовала, что увлекаюсь тобой. Ну, во‑о-от, рассказала, – поставила чашку на стол и решительно посмотрела Арбенину в глаза. – Нам трудно будет теперь работать, но уж, раз взялись, надо доделать. Ограничимся деловыми встречами, и я постараюсь закончить все как можно быстрей.
– Почему? – спросил Арбенин своим коронным непонятным тоном.
– Потому что серьезные отношения со мной, как ты теперь знаешь, невозможны.
– Почему? – повторил Денис вопрос.
– Потому что у меня сын – бывший беспризорник, а я – расчетливая стерва, которая знала прекрасно, что оставляет его мать спиваться и подыхать! – повысила Елена голос от необходимости еще что-то объяснять, к которой он ее понуждал. – Все, Денис, хватит с меня на сегодня душевной хирургии! Не надо заставлять меня объяснять очевидное! Мне надо ехать!
– Нет! – жестко отрезал он, как приказ отдал. – Поедем завтра утром!
– Денис! – потребовала прекращения всего Ленка.
С нее вообще-то хватит! На самом деле – хватит! Она не способна вынести еще ковыряния душевные, разборки ненужные! Она рассказала правду, объяснила реальность! Что еще?
– Лен, – спокойно пояснил Арбенин, – у тебя замечательный мальчишка, большая умница, а ты прекрасная женщина и мать. Оставь Веркину жизнь Вере, она имела право сама выбирать себе жизнь и смерть. От тебя тут ничего не зависело. И еще, я не отпущу тебя, чтобы ты ни навыдумывала!
Ленка смотрела на него расширенными от потрясения глазами, не понимая, что здесь происходит и что Денис ей сейчас втолковывает.
– Есть хочешь? – буднично спросил Арбенин, окончательно сбивая Лену со всех толков и резонов.