– Ну, здравствуй, сынок. Рад, что ты снова с нами.
Джонни пожал ему руку, напрягая все силы, и его слабые пальцы утонули в крепкой ладони отца. Джонни переводил взгляд с матери, одетой в синий брючный костюм, на отца. На Эрбе был ужасный пиджак в мелкую клетку, отчего он походил на торговца пылесосами. Из глаз Джонни брызнули слезы.
– Извините, – сказал он. – Извините, я просто…
– Поплачь. – Вера уселась на кровать рядом с сыном. Ее лицо прояснилось и выражало только материнскую заботу. – Поплачь, иногда это – лучшее лекарство.
И Джонни послушался ее.
7
Эрб рассказал, что тетушка Жермена умерла. Вера сообщила, что деньги на строительство городского клуба в Паунале наконец-то собрали, и стройка началась месяц назад, когда оттаяла земля после морозов. Эрб добавил, что участвовал в конкурсе на строительство, но, по его мнению, честная работа никому не нужна.
– Помолчи – ты просто неудачник! – заявила Вера. Она обратилась к сыну: – Надеюсь, ты понимаешь, что твое выздоровление – это настоящее чудо, сотворенное Богом, Джонни. Врачи не верили в это. В главе девятой Евангелия от Матфея говорится…
– Вера! – предостерегающе произнес Эрб.
– Конечно, это чудо, мама. Я знаю.
– Ты… знаешь?
– Да. Я хотел бы поговорить с тобой об этом… узнать твое мнение… только сначала мне нужно выздороветь.
Вера смотрела на него, раскрыв от изумления рот. Джонни встретился взглядом с отцом. Глаза Эрба выразили огромное облегчение.
– Обратился! – громко воскликнула Вера. – Хвала Господу, мой мальчик обратился!
– Вера, потише, – вмешался Эрб. – Пока ты в больнице, славь Господа потише.
– Это не может не быть чудом, мама. И как только я выпишусь, мы обязательно обо всем подробно поговорим.
– Ты вернешься домой, – сказала она. – Туда, где ты вырос. Я поставлю тебя на ноги, и мы вместе помолимся, чтобы люди одумались.
Джонни улыбался, но уже через силу.
– Обязательно. Мам, сходи на пост и попроси Мари принести мне немного сока. Или имбирного эля. Я давно не разговаривал, и горло…
– Ну конечно! – Она поцеловала Джонни и поднялась. – Как же ты похудел! Но дома я тебя обязательно откормлю!
Вера вышла из палаты, бросив на Эрба торжествующий взгляд. Они услышали, как ее шаги удалялись по коридору.
– И давно это с ней? – тихо спросил Джонни.
Эрб покачал головой.
– После твоей аварии все хуже и хуже. Но началось это давно. Ты же сам знаешь и наверняка помнишь.
– А она…
– Не знаю. На Юге есть люди, которые разводят змей. Вот они, на мой взгляд, точно сумасшедшие. Она не такая. Ну а как ты, Джонни?
Джонни передернул плечами.
– Папа, а где Сара?
Эрб зажал ладони между коленями.
– Мне неприятно сообщать тебе об этом, Джон, но…
– Она вышла замуж? Вышла замуж?
Эрб, глядя в сторону, кивнул.
– О Господи! – воскликнул Джонни. – Этого-то я и боялся!
– Она уже три года миссис Уолтер Хазлетт. Он – адвокат. Недавно у них родился сын. Джон… Никто не верил, что ты очнешься. Кроме твоей матери, конечно. Надежды не было никакой. – Голос Эрба дрогнул. – Врачи говорили… не важно, что они говорили. Даже я перестал надеяться. Мне ужасно стыдно в этом признаться, но это правда. Постарайся понять меня… и Сару.
Джонни хотел сказать, что понимает, но из горла вырвался только хрип. Он вдруг ощутил себя старым и больным, и его охватило чувство невозвратной потери. Упущенное время давило на него подобно груде камней, причем вполне реальных, а не воображаемых.
– Джонни, нужно жить дальше. Кругом столько хорошего.
– Просто… я должен осознать, – с трудом выдавил он.
– Да. Понимаю.
– А ты видишь ее?
– Мы пишем друг другу время от времени. А познакомились мы после аварии. Она славная девушка, действительно славная. Все еще преподает в Кливс-Миллс, но в июне собирается стать домохозяйкой. Она счастлива, Джон.
– Это хорошо. – Джонни опустил глаза. – Я рад, что хоть кто-то счастлив.
– Сынок…
– Надеюсь, вы тут не секретничаете, – весело сказала Вера, входя в палату с кувшином, в котором плавали кубики льда. – Они говорят, что сок тебе еще рано, поэтому я принесла имбирного эля.
– Спасибо, мам.
Она взглянула на Эрба, потом на сына и снова на Эрба.
– О чем это вы тут секретничали? У вас такие унылые лица!
– Я говорил Джонни, что ему придется потрудиться, если он хочет выбраться отсюда. Предстоит долгое лечение, – сказал Эрб.
– Зачем об этом говорить сейчас? – Вера налила в стакан эля. – Теперь все будет хорошо. Вот увидите!
Сунув в стакан соломинку, она подала его Джонни:
– А теперь выпей все до дна. – Вера улыбнулась. – Тебе это пойдет на пользу.
Джонни выпил, и напиток показался ему горьким.
Глава седьмая
– Закройте глаза, – сказал доктор Вейзак, невысокий толстяк с копной волос и пышными бакенбардами, из-за которых его лица не было видно.
В 1970 году человек с такой внешностью наверняка собирал бы толпу любопытных зевак во всех барах восточного Мэна и, учитывая возраст, был бы первым кандидатом на заключение под стражу.
Немыслимая прическа!
Джонни закрыл глаза. Его голову опутывали электрические датчики, а от них тянулись провода к установленному на стене энцефалографу, возле которого стояли доктор Браун и медсестра. Из прибора выползала широкая лента распечатки. Джонни испытывал страх, жалел, что медсестра не Мари Мишоу.
Доктор Вейзак коснулся его век, и Джонни непроизвольно дернулся.
– Ну же… спокойно, Джонни. Мы уже заканчиваем. Еще чуть-чуть.
– Готово, доктор, – сказала медсестра.
Низкое гудение прибора.
– Хорошо, Джонни. Вам удобно?
– Кажется, будто мне на глаза кладут монеты, потому что я умер.
– Правда? Вы быстро привыкнете к этому. Давайте я объясню, что нужно делать. Я попрошу вас представить различные предметы – всего их двадцать, – и на каждый у вас будет по десять секунд. Понятно?
– Да.
– Отлично. Начинаем, доктор Браун?
– Все готово.
– Чудесно. Джонни, я попрошу вас представить стол. На этом столе лежит апельсин.
Джонни представил маленький столик на складных металлических ножках. На нем чуть сбоку лежал большой апельсин с наклейкой «Санкист» на рябой кожуре.
– Отлично! – сказал Вейзак.
– И этот прибор видит мой апельсин?
– Нет… вернее, да – в определенном смысле. Прибор фиксирует вашу мозговую деятельность. Мы выясняем, нет ли повреждений, не оказались ли какие-нибудь участки заблокированными, Джонни. Нет ли где повышенного внутричерепного давления. А сейчас попрошу вас повременить с вопросами.
– Хорошо.
– Теперь представьте телевизор. Он включен, но ничего не показывает.
Джонни представил телевизор в своей квартирке. Точнее, в той, что была его квартиркой. На сером экране – «снег». Концы комнатной антенны обернуты фольгой, чтобы улучшить изображение.
– Отлично!
Обследование продолжалось. На одиннадцатый раз Вейзак попросил:
– А теперь представьте, что в левой части зеленой лужайки стоит раскладной столик для пикника.
Джонни представил и тут же нахмурился: вместо столика на воображаемой лужайке оказался шезлонг.
– Что-то не так? – спросил Вейзак.
– Нет, все в порядке, – ответил Джонни и попробовал еще раз. Венские сосиски, угольная жаровня… ну же, черт возьми, не останавливайся! Разве сложно представить столик для пикника? Да он видел его тысячу раз, нужно просто следовать ассоциации! Пластиковые ложки и вилки, бумажные тарелки, отец с длинной вилкой в руке, в поварском колпаке и переднике, на котором неровными буквами выведено: «Повару надо выпить». Отец готовит гамбургеры, а потом они сядут за… Ага! Джонни довольно улыбнулся, но улыбка тут же исчезла с его лица. Теперь вместо столика перед глазами был гамак. – Черт!
– Нет столика?
– Как-то очень странно. Я не могу… представить его. То есть я отлично знаю, о чем идет речь, но представить не могу. Дикость какая-то!
– Не важно. Представьте теперь глобус на капоте пикапа.
Это было просто.
На девятнадцатом предмете – гребной шлюпке у дорожного знака (интересно, кто все это придумывает?) – все повторилось. Джонни расстроился. Он «увидел» большой надувной мяч возле могильного камня. Постарался сконцентрироваться, но увидел только многоуровневую дорожную развязку. Вейзак успокоил его, и через несколько мгновений датчики с головы и век Джонни сняли.
– Почему я не мог представить себе эти предметы? – Он переводил взгляд с Вейзака на Брауна. – В чем проблема?
– Однозначно трудно сказать, – ответил Браун. – Возможно, мы имеем дело с выборочной амнезией. Или в результате аварии какой-то участок мозга – совсем крошечный – поврежден. Мы не знаем точной причины, но у вас утрачена опора на определенные воспоминания. Сейчас нам удалось нащупать два, но, судя по всему, вы столкнетесь и с другими.
– В детстве вы сильно ударились головой, верно? – вдруг спросил Вейзак.
Джонни удивленно посмотрел на него.
– У вас сохранился старый шрам, – пояснил Вейзак. – Существует теория, Джонни, подтвержденная статистическими данными…
– Однако исследование еще далеко не завершено, – недовольно прервал его Браун.
– Это правда. Но согласно этой теории, из продолжительной комы обычно выходят те люди, которые до этого перенесли серьезную травму головы. И после той травмы мозг определенным образом перестроился, что и позволило ему пережить другую.
– Это не доказано! – возразил Браун. Казалось, его возмутило, что Вейзак заговорил об этом.
– Шрам у вас есть, – продолжил Вейзак. – Вы не можете вспомнить, как его получили, Джонни? Думаю, вы наверняка потеряли тогда сознание. Может, упали с лестницы? Или с велосипеда? Судя по шраму, вы тогда были маленьким мальчиком.
Джонни покачал головой:
– А вы не спрашивали у родителей?
– Они не могли припомнить ничего похожего… А вы?
На миг у него промелькнуло воспоминание о холоде, черном и едком дыме горящей резины, но тут же исчезло.
Вейзак вздохнул и пожал плечами:
– Вы, наверное, устали.
– Да, немного.
Браун присел на край стола.
– Сейчас четверть двенадцатого. Вы сегодня хорошо потрудились. Если хотите, мы с доктором ответим на ваши вопросы, а потом вы отправитесь к себе в палату и немного поспите. Годится?
– Годится, – согласился Джонни. – Обследование, которое вы проводили…
– Аксиальная компьютерная томография, – кивнул Вейзак. Достав коробочку с подушечками жвачек, он отправил в рот три штуки. – По сути, это сканирование дает серию рентгеновских снимков мозга, Джонни. Компьютер обрабатывает снимки и…
– Что он говорит? Сколько мне осталось?
– Что значит: «Сколько мне осталось?» – переспросил Браун. – Похоже на реплику из старого фильма.
– Я слышал, что после продолжительного пребывания в коме люди долго не живут и снова отключаются, – пояснил Джонни. – Как лампочки, которые перед тем, как перегореть, ярко вспыхивают.
Вейзак расхохотался. Он смеялся от души и содрогался всем телом – было даже удивительно, как он не подавился жвачкой.
– Как в кино! – Он положил руку на грудь Джонни. – Вы считаете, что мы с Джимом слабо разбираемся в этой области? Ошибаетесь! Мы – неврологи! И в Америке такие врачи на вес золота! А это значит, что мы вовсе не невежды, хотя и не все процессы мозговой деятельности изучены наукой. И я вам ответственно заявляю: такие случаи действительно имели место. Но с вами этого не случится. Я прав, Джим?
– Да, – подтвердил Браун. – Мы не обнаружили никаких существенных нарушений, Джонни. В Техасе живет парень, который пробыл в коме девять лет. Сейчас он работает в банке и уже шесть лет занимается выдачей кредитов. В Аризоне живет женщина, пролежавшая в коме двенадцать лет: во время родов что-то пошло не так с анестезией. Сейчас она передвигается в инвалидной коляске, но жива и в здравом уме. Она очнулась в 1969 году и познакомилась с ребенком, которого родила за двенадцать лет до этого. Ребенок уже учился в седьмом классе – и учился отлично!
– Меня тоже ждет инвалидная коляска? – спросил Джонни. – Я не могу вытянуть ноги. С руками получше, а вот ноги… – Он покачал головой.
– Связки со временем укорачиваются, верно? – Вейзак взглянул на него. – Поэтому-то коматозные больные постепенно и принимают позу, которую мы называем эмбриональной. Но в наши дни нам известно больше о физическом вырождении организма, чем раньше, и мы научились бороться с ним. Пока вы спали, с вами регулярно проводил необходимые процедуры физиотерапевт. Причем разные больные реагируют на кому по-разному. Ваше физическое состояние ухудшалось очень медленно, Джонни. Как вы сами заметили, ваши руки сохранили удивительную подвижность. Однако ухудшение все же было, так что лечение предстоит долгое и – к чему лукавить? – болезненное. Вам придется проявить стойкость и мужество. Не исключено, что вы возненавидите своего врача. Так сильно, что пожелаете остаться лежачим больным навсегда. И предстоят операции по наращиванию связок. Если вам очень и очень повезет, понадобится всего одна операция, а так их может быть четыре. Эти операции еще не до конца разработаны. Они могут пройти успешно, не очень или вообще оказаться бесполезными. Но я верю, что с Божьей помощью вы снова начнете ходить. Конечно, кататься на лыжах или перепрыгивать через забор вам едва ли удастся, но бегать или плавать – наверняка.
– Спасибо. – Испытав необычайную благодарность к этому человеку со странным акцентом и нелепой прической, Джонни захотел чем-то отблагодарить Вейзака. Он ощутил почти физическую потребность взять его за руку или просто коснуться ее.
Он взял Вейзака за руку – крупную, теплую, с глубокими линиями.
– Да? – сказал Вейзак. – Вы что-то хотели?
И вдруг вокруг Джонни все изменилось. Он и сам не понял как. Разве что Вейзак словно приблизился и оказался в лучах мягкого и чистого света. Каждая морщинка и родинка на его лице стали видны очень отчетливо, и все они что-то означали. Джонни начал понимать их.
– Мне нужен ваш бумажник, – проговорил он.
– Бумажник?..
Вейзак и Браун обменялись недоуменными взглядами.
– Там лежит фотография вашей матери, и она необходима мне, – пояснил Джонни. – Пожалуйста!
– Откуда вам это известно?
– Пожалуйста!
Вейзак взглянул на Джонни и вытащил бумажник – старый, пухлый и бесформенный.
– Откуда вы знаете, что я ношу фотографию матери? Она умерла, когда нацисты оккупировали Варшаву…
Джонни выхватил бумажник из рук Вейзака. Оба доктора изумленно наблюдали за ним. Джонни открыл бумажник и, не обращая внимания на пластиковые конвертики для фото, сразу залез в дальнее отделение и начал торопливо перебирать его содержимое: потрепанные визитные карточки, аннулированный чек и даже старое приглашение на какое-то политическое мероприятие. Наконец он извлек маленькую, закатанную в пластик фотографию. На ней была изображена молодая женщина в платке, скрывавшем волосы. Ее лицо светилось улыбкой, а сама она держала за руку маленького мальчика. Рядом стоял мужчина в форме польского военного.
Джонни зажал фотографию между ладонями и закрыл глаза… Сначала его окружила темнота, потом из нее показалась повозка… нет, не повозка, а катафалк. Катафалк, запряженный лошадьми. Фонари задрапированы черным крепом. Ну конечно, катафалк, потому что…
(Люди умирали сотнями, даже тысячами, не в силах остановить бронированную армаду вермахта: кавалеристы девятнадцатого века против танков и пулеметов. Взрывы, крики, кругом смерть. Лошадь со вспоротым животом и безумным взглядом закатывающихся глаз, опрокинутая пушка сзади, а они все равно идут вперед. Появляется Вейзак и, привстав на стременах, машет шашкой под проливным дождем начала осени 1939 года. За ним устремляются бойцы, с трудом хлюпая по грязи. Башенное орудие немецкого «тигра» поворачивается, ловит его в прицел и стреляет. Его разрывает пополам, и сабля выпадает из руки. Дорога ведет на Варшаву; по ней рыскал нацистский волк, рвавшийся в Европу.)
– Нужно прекратить это! – послышался издалека встревоженный голос Брауна. – Вы слишком возбуждены, Джонни.
– Он погрузился в транс, – сказал Вейзак.
Здесь жарко. Джонни обливался потом. Потому что…
(Город горит, тысячи людей спасаются бегством, грузовик петляет по мощенной булыжником улице, а в кузове сидят немецкие солдаты в касках. И молодая женщина больше не улыбается, а бежит в поисках спасения. Ребенка успели переправить в безопасное место; грузовик подпрыгивает на ухабе, задевает крылом женщину, отбрасывает на стеклянную витрину часового магазина, и все часы начинают бить. Потому что время… У женщины сломана нога.)
– Шесть часов, – глухо произнес Джонни. Его глаза закатились, так что видны только белки. – 2 сентября 1939 года, и все кукушки кукуют.
– Господи, да что же это такое? – прошептал Вейзак.
Бледная от страха медсестра испуганно жалась к энцефалографу. Все испытывают ужас, потому что в воздухе витает запах смерти. Он всегда витает в таких местах, потому что это…
(Больница. Запах эфира. В этой обители смерти повсюду слышны крики. Польши больше нет, Польша пала от молниеносного удара немецкой военной машины. На соседней койке мужчина просит пить, просит и просит. Она помнит, что мальчик в безопасности. Какой мальчик? Она не знает. Как ее зовут? Она не помнит. Она только помнит, что…)
– Мальчик в безопасности, – глухо произнес Джонни. – Ну да! Ну да!
– Надо прекратить это! – повторил Браун.
– И как это сделать? – Голос Вейзака срывался. – Все зашло слишком далеко…
Голоса стихают. Голоса затянуты облаками. Все затянуто облаками. Европа затянута облаками войны. Все затянуто облаками, вот только вершины гор…