— Я, признаться, надеялся убедиться в том, что вы счастливы и благополучны. Но я вижу, что ошибся. — Нелидов, казалось, совершенно не слышал резких и обидных слов в свой адрес. Его потрясло иное. То, что она несчастна в браке.
— Нет. Я несчастлива и неблагополучна. Я поспешила с браком. Поспешила от отчаяния, которое меня душило, от унижения. Устала от одиночества и неопределенности. Я думала найти покой и забвение, но я ошиблась. Надо было идти в монастырь!
— Господи! Я чувствую, что я один в этом виноват! Но теперь, когда вы замужем, вам уже ничего не угрожает, я имею возможность объясниться с вами, — взволнованно произнес Нелидов.
— Что мне не угрожает? — удивилась Софья.
— Видите ли, то, что я вам скажу, похоже на бред, страшный бред, но, увы! Помните ли вы, что я вам открыл страшную тайну о том, что я трижды вдовец?
— Разумеется, помню, — она пожала плечами. — Что тут такого страшного? В жизни всякое бывает.
— Мои жены, милые достойные женщины умерли не просто так. Я их не убивал. Но косвенным образом причастен к этому. Я так подозреваю.
— Боже милосердный! Что вы такое говорите?
— Я пишу, а потом женщина, которую я люблю, погибает необъяснимой смертью. Смертью, каким-то аллегорическим образом похожей на сюжет того, о чем я пишу. Это происходит непостижимым образом. Я вижу в этом страшную роковую предначертанность своей судьбы. Именно поэтому я испугался за вас. Поэтому я поступил нарочито грубо. Вот и все, что я могу сказать в свое оправдание.
— Вы обращались в полицию? — Софья выглядела ошеломленной услышанным.
— А что бы я там заявил? Как бы отнесся любой здравомыслящий полицейский к моему рассказу? Как к бреду или как к попытке убийцы замести свои следы. Я не убийца, я сам жертва жуткой непостижимой силы и человек, полный чувства неискупимой вины. Вы вправе думать обо мне, что хотите, и вправе поступать, как хотите. Вы можете вызвать полицию и заявить, что в вашем доме находится Синяя Борода.
— Погодите, не горячитесь. — Софья вся напряглась, глаза ее прищурились. — Ваш таинственный рок распространялся на ваших жен. Другие женщины, которые бывали с вами, не пострадали? Ведь вы не вели монашеского образа жизни?
— Да, то есть… да. Конечно, — немного растерялся Нелидов.
Они внимательно посмотрели друг на друга и прочитали мысли друг друга.
— Если женщина вам не жена, она, положим, жена другого человека, на нее не будет распространяться ваше заклятье? — пальцы Софьи нервно перебирали края шали.
— Софья, Софья, — он резко поднялся со стула и приблизился к ней. — Не маните меня надеждой. Я должен уехать.
— Отчего мне не поехать вместе с вами? Я замужняя женщина, вы никогда не говорили мне о своих чувствах. Вы не любите меня! — Она еще раз медленно, с расстановкой произнесла эти слова, как бы отпугивая злые чары: — Вы не любите меня! Мы не муж и жена, я просто поеду с вами, и буду рядом с вами. Я не люблю вас, я просто не могу жить без вас, поэтому вы должны взять меня с собой.
— Вы полагаете, что это магическое заклинанье поможет? — Он улыбнулся и притянул ее к себе. — Я много пережил страха, не хочу подвергать вас ни страху жизни со мной, ни унижению опять же жизни со мной на правах содержанки. Быть беглой женой неудобно.
— Удобно, беглой женой господина Горшечникова — удобно и даже приятно. Это внесет разнообразие в мое унылое существование последнего времени.
— Вы не шутите, вы действительно готовы уехать со мной?
— Прямо сейчас! А вы готовы взвалить на себя хлопоты о беглянке?
— Я за коляской. Мигом! — И Нелидов, не чуя под собой ног, бросился за оставленным на соседней улице экипажем. По дороге он столкнулся с высоким худым господином в серой шинели, который с озабоченным видом куда-то спешил. Господин едва отскочил он незнакомца, летевшего сломя голову, не разбирая дороги. Высокий господин в сером был сам Горшечников. Он поспешал на частный урок, ведь он теперь семейный человек, каждая копейка дорога.
— Матрена! — не своим голосом закричала Софья. — Матрена! Скорей! Подай! Принеси!
Женщины заметались по дому.
— Батюшки! Да что же такое происходит… — завыла старая нянька, — да что же ты удумала, деточка? Куда же ты, опомнись! Ведь замужняя жена! Пропадешь, пропадешь, ангел мой! Не ходи с ним!
— Не голоси! Я еще не умерла, — зарычала молодая барыня, — оставаться тут и есть смерть! Да помоги же мне!
Софья впопыхах не могла заколоть волосы и надеть шляпу. Матрена зарыдала. Софья обернулась и прижалась к ней, как в детстве.
— Молись за меня! Если все сладится, дам знать, а так никому, слышишь, никому ничего не говори. Иначе ты меня погубишь!
— Ой, батюшки! Ох, Матерь Божья, помоги нам, грешным! Не оставь мою девочку, не оставь мою сиротинушку!
Бедная нянька рыдала навзрыд. Послышался стук копыт о мостовую, а затем быстрые шаги. Нелидов ворвался в дом, подхватил Софью на руки и выбежал с бесценной ношей, как разбойник, похитивший сокровище.
Глава 23
Горшечников ужасно устал. Частные уроки изводили его, он ненавидел этих тупых, недалеких учеников, с которыми он часами вынужден был долбить одно и то же, что и ежу понятно. Выносить такую же тупость родителей этих чад. Но они платили ему деньги. А деньги нынче стали ох как нужны! Они и раньше были нужны. Но теперь, когда он женатый человек, — особенно. Надо дом содержать, надо жену одевать, самому выглядеть прилично, надо визиты делать. Словом, расходы, расходы, расходы.
Неприятные мысли прервались неприятным действием. Он вступил в лужу и промочил башмак. Горшечников резко отскочил и потряс ногой. Настроение совсем упало. Надо спешить домой, скорей в тепло, к тарелке горячего супа. К уютной лампе под абажуром. Там Софья по вечерам читает книгу. Софья…
В глубине души нехорошо заныло. В последнее время, когда Горшечников думал о жене, он все чаще ощущал уныние и разочарование. Нет, не так он представлял себе брак, отношения мужа и жены. В его сознании рисовались картины безоблачного счастья, где муж — царь и бог, господин своей жены. Она почитает и уважает его. С трепетом и любовью ждет каждый день со службы, кормит вкусным обедом, узнав поутру, чего бы он желал нынче откушать. Он рассказывает ей, как нынче все у него хорошо получалось. Как с восторгом и восхищением слушали его ученицы, как хвалил его директор, как почтительно кланялись на улице родители. А жена слушает его самозабвенно, кивает головой, поддакивает, в ее глазах он читает любовь и нежность…
— Полно, Мелентий, чепуху молоть. — Он даже вздрогнул, как вдруг явственно услышал резкий голос Софьи.
— Отчего ты не ешь? Не нравится? Ну, так ступай в кухмистерскую, как раньше бывало!
Встанет из-за стола и уйдет к себе. Или вообще взяла в моду не выходить встречать его, сидит в своей комнате и сидит. И если он не зайдет поздороваться, так и может не выйти весь вечер. А все от чего? От гордости. От того, что ее гложет мысль, что она за него пошла от нужды, от тоски. Иначе быть бы ей старой девой. И ведь он сам до этого додумался, сам догадался! Тут бы и любой дурак догадался, у нее на лице написано. Поначалу Софья вроде как мягче была, вроде как они дружны были, как и прежде. Но супружество — это не просто приятельство. Тут все тоньше, сложнее. Про спальню и вовсе тошно думать. Она теперь все норовит дверь перед его носом замкнуть.
И что в нем не так? Вроде все хорошо, красиво. Все ученицы хором ему говорят, что он душка, что он прелесть. И место у него неплохое. С частными уроками вполне прилично получается, можно жить пристойно. Конечно, по столицам ездить нет возможности, и наряды жене часто менять тоже не получится. Но… Нет, не о том ты, братец, думаешь, не наряды ее удручают. И что же ему теперь — всю жизнь так маяться, капризы эти терпеть? Нет, он не намерен этого выносить! Вот сейчас придет, и ежели эта гадкая Матрена опять подаст печенку, пожаренную без крови, то он, то он…
От усталости и голода раздражение Горшечникова достигло невероятной силы. Он ринулся домой, распахнул калитку, с шумом ворвался в дом. Вот, опять его никто не встречает, в гостиной темно. Жена опять сидит у себя.
— Соня! Соня! — крикнул Мелентий и принялся с остервенением стаскивать с себя башмаки и сюртук.
Ответом ему была тишина.
— Матрена! Матрена! Ужин подавай, самовар неси! Господи, да куда же вы все провалились, как вымерли!
Несмотря на грозные крики, никакого движения не последовало. Это привело Горшечникова в совершенное исступление. Все, надоело! Вот теперь он выскажет ей все обиды прямо в лицо. Он больше не будет миндальничать и деликатничать! Мелентий бросился в комнату жены, распахнул дверь и застыл в изумлении. Раскрытые дверки комода, на полу брошена книга, одинокий ботинок посредине ковра. Темно, пусто.
— А, а… — страшное подозрение кинжалом врезалось в мозг.
Спотыкаясь и ударяясь об углы, Горшечников помчался в комнатку Матрены. Он застал няньку в странном виде. Простоволосая, с опухшим лицом, она сидела на кровати и, покачиваясь, тихонько выла.
— Где Софья? — закричал вне себя Горшечников. — Где она? Отвечай, старая ведьма!
— Я те дам старую ведьму! — послышалось угрожающе сзади.
Мелентий прямо отпрыгнул. Филипп Филиппович угрюмо и зло смотрел на него.
«Боже милосердный! Такой и зарежет!» — мелькнуло в голове у Горшечникова.
— Нету барыни, уехала. А куда, не сказывала. Мы и сами-то не знаем, а тебе и вовсе, барин, не к чему.
— Как это не к чему, я же муж! — оторопел от такой наглости Мелентий.
— Какой ты муж? Так! — презрительно фыркнул Филиппыч. — Муж, объелся груш.
— Ах ты боже мой! Да тут целый сговор! Да я вас в полицию! Я тотчас же пойду в полицию, и ее разыщут, разыщут и с позором вернут домой. А вас в тюрьму или вон отсюда!
— Покудова мы у себя в доме. Только барыня нас со двора может выставить, — очнулась от слез Матрена, — а вот ты, и впрямь, ступай со двора. Нечего тебе тут больше делать. Нет у тебя, Мелентий Мстиславович, больше жены. Она там записочку написала, на столике у кровати, найдешь.
— Куда же я пойду на ночь глядя, господи! Да что же это такое творится? — Горшечников взрыднул. Слезы обиды и унижения хлынули из его глаз. — Не любила, но зачем, зачем же так? Какой позор, я теперь посмешищем всеобщим сделаюсь!
Матрена смахнула слезы и посмотрела на Горшечникова даже с жалостью.
— Что же мне уйти прямо теперь? Голодным? — Он вытирал слезы, катившиеся по лицу. — Я уйду, уйду, мне здесь оставаться нельзя, вы еще меня и отравите!
Он побрел искать письмо Софьи, нашел и, давясь рыданиями, прочитал:
«Мелентий! Наша семейная жизнь не удалась. Наш брак — взаимный самообман. Да ты и сам это уже знаешь. Не хочу, чтобы мы возненавидели друг друга, а вместе с тем и все вокруг. Я ухожу, не обессудь. Быть может, мне повезет, и я буду счастливой, чего и тебе от всей души желаю. Не печалься, прости за внезапный отъезд. Я знаю, ты быстро утешишься. Живи, как хочешь. Я больше тебе не жена, да и никогда не была ею. Лучше для тебя будет, если ты не будешь предпринимать усилий для моего поиска. Возможно, что я потом тебе напишу, когда мы оба успокоимся. Прощай. Софья».
Горшечников долго вертел письмо, читал его еще сто раз. Потом совсем ослаб от переживаний. Идти ему было пока совершенно некуда, и совершенно не было никакого желания бежать и делиться своим горем с кем бы то ни было. Мысль о том, что завтра уже весь Энск будет обсуждать его семейные дела, жгла его раскаленным железом. А что скажут в гимназии? Еще, не дай бог, и вон выставят!
И квартиру искать да снимать, и снова одинокая холостяцкая жизнь, без тепла, без ласки, без любви, заботы! И за что это все ему, и что же он такого ей плохого сделал?
Жалея сам себя, Горшечников взвыл и упал головой на руки, сидя у стола.
Раздались тяжелые шаги, вошла Матрена и поставила перед ним тарелку.
— Оголодал небось, барин. Откушай. — И уже в дверях прибавила себе под нос, то ли с сочувствием, то ли, по обыкновению, от презрения: — Убогий, прости господи!
Часть вторая
Глава 24
Разве когда-то в ее жизни существовал захолустный Энск, провинциальная женская гимназия? Разве когда-то ее жизненный путь пересекался с неким господином Горшечниковым? Софья засмеялась и отошла от окна в глубь комнаты. Уже как месяц она с Нелидовым жила в Италии. Небольшая гостиница в центре Неаполя выходила окнами на узкую кривую улицу. В жаркий день они не покидали гостиничного номера, и Софья могла часами глядеть на уличную жизнь. Она казалась ей чрезвычайно забавной. Крикливые матери семейства, гомон детских голосов, завывания уличных торговцев — все это сливалось в единую яркую какофонию. А ночью к этим звукам добавлялись треск цикад, одинокий стук копыт лошади запоздалого путника, приглушенный женский смех, стон гитарных струн.
Почти каждый день супруги Нелидовы, а именно так они были записаны в гостиничной книге, старались проводить на воздухе. Они совершали длительные прогулки у моря, любовались средневековой крепостью, королевским дворцом, взбирались на Везувий. Италия была не первой страной в их длительном путешествии. Бежав из России, словно за ними черт гнался по пятам, любовники прожили всю зиму в Германии, потом во Франции, а в начале лета переместились в Италию. Ничто не омрачало их совместного счастья. Они не говорили о своих чувствах, слово «любовь» было под запретом. Так они пытались отогнать злые чары, хотя понимали, что это просто ребячество. Не говоря о любви, они любили неистово. Софья навеки рассталась со всеми своими пуританскими привычками. Теперь она принадлежала не только себе, но и ему. И эта мысль была ей сладостна, как сладостна та радость, те чувственные наслаждения, которые обрушились на нее. Просыпаясь, она с восторгом взирала на лицо Феликса, которое казалось ей божественно прекрасным. А когда он открывал глаза, она уже вся трепетала от предвкушения страстных утех.
Софья жила, как во сне, и она молила бога, чтобы он позволил ей впасть в летаргию. Правда, иногда холодный разум, который затаился где-то очень глубоко, тихонько подсказывал, что рай не может длиться вечно. Что они не могут кочевать, как цыгане, без своего угла, да еще по чужбине. Все равно когда-нибудь придется возвращаться в Россию. А если возвращаться, надо разводиться с Горшечниковым, переживать позор бракоразводного процесса. Значит, снова Энск… Нет, не думать об этом. Если это неизбежно, оно все равно придет, так зачем расстраивать себя именно теперь, когда так хорошо!
Похожие мысли посещали и Нелидова. Поначалу он тоже пребывал в сумасшедшем упоении, любовный угар оказался столь силен, что даже лишил его возможности творчества. Творчество требует много эмоций, много души, но ни от того, ни от другого не оставалось ни капельки после сладостных объятий и поцелуев. Но как бы ни был сладок мед, он все же когда-нибудь да кончается. А если и остался еще, то уже не кажется таким сладким, хотя по-прежнему любим. Поэтому через полгода и Нелидов стал нет-нет да и заговаривать о возвращении в Россию. Он видел это таким образом. Они поселятся в Грушевке и будут приезжать в Петербург или Энск. В Грушевке их никто не будет беспокоить, а кратковременные визиты в люди можно вытерпеть, тем более что без этого не обойтись, если начинать бракоразводные дела. О разводе Софьи тоже почти не говорили, то есть говорили, но как-то неопределенно. Незримо присутствовала мысль о том, что пока она остается чужой женой, пусть формально, она находится в безопасности. На нее не распространяется действие страшного рока Нелидова. Пусть бы так и оставалось, но ведь существует еще и Горшечников. А он-то точно будет добиваться либо развода, либо возвращения жены. Одним словом, он будет искать их и пытаться что-то изменить в своей участи. Вряд ли ему можно будет рассказать историю Нелидова и просить, чтобы из благородных рыцарских чувств обманутый муж согласился на сожительство своей беглой жены с чужим человеком. При том, что она будет продолжать носить его фамилию, тем самым оберегаясь от мистического зла. Горшечников, конечно же, глуп, но не настолько, чтобы внять подобным аргументам. К тому же весь Энск будет обсуждать его историю в мельчайших подробностях, добрые люди постараются вразумить несчастного, если вдруг тот проявит колебание и стремление совершить жертвенный поступок.
— Дражайший Мелентий Мстиславович! А не скажите ли вы нам, отчего вы не стали разводиться со своей супругой и позволили ей марать и дальше ваше честное имя? — спросят обыватели, обеспокоенные общественной моралью.
— Это все потому, — выпятив грудь, начнет Горшечников, — потому, что моя несчастная жена попала под чары злого волшебника, ее преследует незримое зло, и только мое имя, наш брак с нею дает ей слабую надежду на спасение! И я, как истинный христианин и благородный человек, не мог отказать ей, и потому она по-прежнему остается моей женой. А мне остается только молить бога за ее здоровье.
— А нам придется не молиться, а требовать, чтобы директор гимназии уволил учителя, который страдает явным расстройством рассудка и несет сущую ахинею, — скажут озабоченные обыватели и погонят злополучного Мелентия взашей из его любимой гимназии.
Такие картины Соня рисовала в своем уме и смеялась над ними. Но другие мысли наводили на нее страх. Ни в коем случае они не могут никому говорить правды, ведь тогда Нелидовым действительно может заинтересоваться полиция.
Когда Соня разрешала мыслям бежать дальше, то неизменно она натыкалась на вопросы без ответов. Нет, она не страдала наивностью или легкомысленностью. Но все же три покойницы, молоденькие, прожившие с Нелидовым совсем немного! Три раза вдовец! Нет, он не может быть убийцей! Не бывает таких убийц, иначе бы мир перевернулся! Она не видит в нем ничего подозрительного или настораживающего, что бы ее вдруг испугало или вызвало сомнение. Наоборот, Феликс оказался почти таким, каким она рисовала в своем сознании образ мужа и возлюбленного. Так могла ли она после этого увидеть тень на обожаемом предмете? Невозможно, невозможно об этом думать. Что проку изводить себя вопросами, на которые нет ответа. Проще не думать вообще. Да и что теперь думать, ведь она сделала свой выбор! Она отдала ему себя. Она уехала с ним, значит, она приняла его таким, какой он есть. И таким, каким он был?