— Приехали, — говорит она, — молодцы. Хорошо, что семейная пара, а то остался последний домик на двоих — и все. Одиночек уже не селим.
Формулировка отличная. Спасибо, женщина! Я и моя спутница сразу соображаем: не надо ни в чем признаваться! Кому охота ругаться или идти обратно под дождь? А поскольку спутнице неудобно в активной форме благословлять ситуацию, я возьму все на себя.
— Да, — скажу устало, — хорошо. А то сами видите — промокли.
— Вот вам ключи, — скажет женщина, — пятый домик.
И это будет только 00.10!!!
2000
Акула
— 1 —Странный, не объяснимый наукой случай произошел недавно в одном из районов города, где состоятельные горожане возводят свои особняки. А именно: купаясь в бассейне, один из таких горожан был съеден непонятно откуда взявшейся акулой-кархарадон, белой масти, средних размеров.
Приехавшая милиция не растерялась, но оттого что она не растерялась, толку было ровно столько, как если бы она растерялась, ведь теряйся не теряйся, а акулу живьем никто никогда не видел. Итак, милиция приехала и увидела картину, персонажем которой стала вскорости сама: несколько человек обступили бассейн и наблюдали, как довольный завтраком кархарадон плещется в голубой воде.
— Итак, — начал следователь, — мы должны ответить на два вопроса: Откуда и Как! Откуда сюда попала акула? Как она это сделала? Откуда и Как! В первую голову! А уж потом будем выяснять мотивы преступления и все, что полагается.
Испуганные предстоящим разбирательством больше, чем окончанием зрелища, соседи разбрелись по домам. У бассейна остались только работники милиции и вдова покойного.
— Не волнуйтесь, тело вашего супруга уже в морге, — успокоил женщину следователь, — а нам нужно поговорить, чтобы установить истинных виновников случившегося. Помните, что чистосердечное признание смягчает сердце и учитывается судом. Скажите, Мария, — он взглянул в блокнот, — Петровна. А как поступает в бассейн вода?
Мария Петровна была женщиной меланхолического склада и в силу этого никогда не интересовалась делами мужа и устройством бассейна. Она ответила следователю:
— Право же, гражданин начальник…
Сопровождавший следователя сержант быстро уловил в этом неспособность дать точный ответ и сказал:
— Если рассуждать по формальной логике, то попасть в бассейн тем же путем, что и вода, акула не смогла бы по двум причинам: во-первых, она слишком большая, во-вторых, у акул нет плавательного пузыря, и они должны постоянно, безостановочно двигаться. В условиях же водопровода это совершенно невозможно.
Следователь принял информацию и немного помолчал. Затем сказал:
— Тогда Откуда и Как? Откуда попала акула в бассейн и Как? В первую голову! А, сержант?
— В первую голову, товарищ майор, я думаю, что ее сюда подбросили враги покойного, — он подмигнул, — с недвусмысленной целью!
— Э нет, брат сержант, ты мне ответил на вопрос «Кто и Зачем», а это — уже второй этап работы. Нас же интересует в первую голову «Откуда и Как»! Ну! Или что?
Сержант растерялся.
— Постойте, — вмешалась Мария Петровна, — я вспомнила! Воду нам привозят в цистерне.
Водитель водовозной машины оказался одним из соседей несчастных супругов и через несколько минут уже был вовлечен в разбирательство.
— Э! — сказал он в ответ на сообщение об аресте. — Обижаете! Я Бориса Борисовича уважал, да и алиби у меня есть. Если говорить в частности, я даже был любовником его жены… Здравствуйте, Мария Петровна! Как поживаете?.. Вот, какое же тут убийство? Помню, еще в молодости мы с ней…
— Стойте! — перебил водовоза сержант — Это не алиби! Это — смягчающее и без того недоказанную вину обстоятельство! А алиби? Оно у вас есть?
— Конечно, — ответил водовоз, — я вожу воду пресную, а акула, как широко известно, зверь морской, соленый, в наших водах умирает. Так что извините!
Следователь опустил руку в бассейн и попробовал воду на вкус. Действительно, она была пресной. Но тогда Кто? И Зачем?
— 2 —«Откуда и Как», — повторял он вот уже вторую неделю, и это не являлось капризом ограниченного человека. «Кто» и «Зачем», вопросы действительно вторичные, его не волновали. Кто? Ну как, кто? Тот или иной. Зачем? Да мало ли! Затем или засем.
Это же не покоянедающие вопросы, а просто пункты, двери, в которые надо зайти, пока идешь по коридору. Но по какому коридору? Откуда и Как?
Проходили дни. Каждый вечер после работы, оглохнув сердцем от ласкового шепота обворованных старушек, он проходил мимо дома с бассейном и думал: «Заброска с дельтаплана исключается» или «Не проще было бы задушить где-то в подворотне? Что за вызывающий, ничего не доказывающий, никому не нужный поступок?»
Шумели деревья, и окраины птиц опадали черно-белым пейзажем в холодную реку, в дальние поля, за стройные маяки громоотводов и телевизионных антенн — туда, откуда в один из уже невыносимых дней, узнав о загадочном происшествии, пришел брат покойного Бориса Борисовича и сообщил следователю, что одним из немногих откровений в общем-то замкнутого брата было: «Ты знаешь, движущийся поверх волн плавник акулы является для меня символом смерти, зрительным образом, вызывающим чувство животного страха».
— Эта акула материализовалась из его старых грехов, — сказал брат, — и просто из нелепостей.
— Но погодите, — не понял следователь, — разве такое может быть?
Брат ответил:
— Конечно, не может. Но вот — материализовалась.
1991
Пари
Я лежу в своем рабочем кабинете ногами к камину. «Вот ведь, — думаю, — пятки греются, а на носки дует». Думаю далее: «Это я думаю, как экзистенциалист. И это пошло. Пошлее может быть только то, что я обе эти мысли запишу в отдельную тетрадочку».
Офицер поднялся со старомодного кожаного дивана, подошел к столу и записал в отдельную тетрадочку обе мысли. Стыд за собственную неисключительность и безволие охватил все его существо. Он походил по кабинету, посмотрел через окошко на тюремный двор и возвратился к столу.
«Заключаю с собой пари, — написал он, — что если еще хоть один раз подумаю о чем-нибудь, как экзистенциалист, то пущу себе пулю в лоб или повешусь».
Ему стало легче. Он спустился во двор. Солнце, несмотря на ранний час, успело нагреть камни.
Двое арестантов, один толстый, другой старый, стояли у стены и смотрели сквозь туман, как солдаты суетятся у пулемета. Толстый подошел к старому и спросил:
— Как дела?
— Нормально, — ответил старый, — а у тебя?
Толстый зашептал:
— Я предлагаю смягчить сердца наших палачей непринужденным разговором. Они смутятся, в них проснется что-то человеческое, и нас не расстреляют.
— Хорошо! Да, ага, вот это хорошо!
— И если нас не расстреляют, ты мне будешь должен тысячу австралийских долларов. Это же моя идея.
— То есть мы заключаем пари? Отлично, давай разговаривать.
Они стали разговаривать громко. Так громко, что их отлично слышали и солдаты, и офицер. Толстый задавал тон:
— Я слышал, что в России одна парашютистка прыгнула из самолета и у нее начались роды. А поскольку прыжок был затяжной, ребенка принял прямо в воздухе военный кинооператор, снимавший все это для телевидения.
— Да? Очень интересно!
— Но ребенок оказался негром, а трансляция была прямая. Не выдержав нервного шока, директор русского телевидения принял яд и умер. Началась война с Угандой.
— Это еще что! Я читал в газете, что погоды в этом году не будет. Это подтвердили ведущие метеорологи Уганды, но все это еще неизвестно.
Приговоренные говорили быстро, понимая, что главное — не останавливаться. От страха они вспоминали что-то главное, интересное из своей жизни, и так уж оказалось, что это были газетные и телевизионные новости. Но когда один из солдат принялся завязывать им глаза, толстый склонился к лирике:
— Я вообще страсть как люблю науку. И искусство. Еще я люблю спорт… Цирк… Марки… Филателию.
Солдат завязал глаза старому.
— Непринужденный разговор, — сказал старый, — вот все, что нужно интеллигентному человеку. Или, скажем, покой. Я всю жизнь мечтал быть французом или чехом, работать на заводе «Шкода» или «Пежо», а по субботам садиться к телевизору, ставить под правую руку ящик пива и смотреть футбол.
Солдат отошел к пулемету и выжидающе посмотрел на офицера. О чем говорили арестанты, уже не было слышно. Они стояли неподвижно и крутили головами, как бы ища друг друга. Офицер дал отмашку и, когда все было кончено, вместе с солдатами подошел ближе.
— Ну все, отдавай мне деньги! — радостно сказал своему напарнику тот, что завязывал глаза.
Офицер удивился.
— Какие деньги?
— А мы, господин офицер, поспорили, — ответил тот, что стрелял, — если эти государственные преступники, комар им в ухо, будут молчать перед справедливым возмездием, так и быть, отпустим их — выпустим через дыру в заборе.
— А если нет, то стреляем, укуси их кенгуру, а я буду должен тысячу австралийских долларов! — первый солдат достал пачку денег и протянул товарищу.
Солнце поднялось еще выше, пулеметчик взял деньги. Но, подумав, положил их на труп старика и отправился домой.
Офицер склонился над деньгами.
— Правильно. Старик ведь выиграл, — подумал он.
Как экзистенциалист.
1996
Отпуск
— 1 —
Я проснулся, услышав раскат грома.
— 2 —Вот уже вторую неделю этот тихий немноголюдный дом отдыха служил мне цитаделью, в которой я прятался от старых знакомых и насущных проблем.
И те и другие настолько измотали в последнее время, что случайно увиденное месткомовское объявление о бесплатной путевке заставило меня в двухчасовой срок собрать чемодан, крикнуть что-то в телефон жене и укатить куда глядят глаза, на край света, в тайгу, на станцию Дядюшкино.
После шумного Теткинска мне здесь очень понравилось. Во-первых, настоящую тайгу я видел впервые в жизни. Мне и в голову не приходило, что наивысшим в жизни счастьем является проснуться с первым запахом росы и смотреть, смотреть сквозь растопыренные пальцы ног на высоченные ели, растущие вплотную к окнам.
Во-вторых, меня крайне умилял здешний образ жизни: тишиной, отсутствием внимания отдыхающих друг к другу, всем, что отличало его от величественных подмосковных ДО, где «О» превращался в полнейшее огорчение. Дни проходили очень хорошо, никто не гнал меня на экскурсии и не заставлял участвовать в художественной самодеятельности. Все время я уделял чтению книг, а начитавшись, гулял по лесу или просто спал.
Этот сценарий в точности повторился сегодня: я почитал, погулял и лег отдохнуть.
— 3 —Раскат грома разбудил меня, а следом за ним в открытую, как оказалось, дверь вошел маленький носастенький старичок в очень старомодном костюме и с палкою в руке. Он осторожно прошелся по комнате, поглядел на потолок и стены, а оказавшись у окна, произнес:
— Льеть… Еремей Тимофеевич только уехали, а он — льеть.
Пока старичок бормотал, я успел принять его за бандита, отдыхающего и сумасшедшего. Но применительно даже к полному идиоту подобное поведение было трудно объяснить. Видимо, я пошевелился.
— Ах! — воскликнул незваный гость. — Разбудил вас! Извиняйте старика, извиняйте! Я не по какому злому умыслу, токмо по неуклюжести! Извиняйте! А половицы у вас скрыпят, — он поднял указательный палец, — смазать надо!
Все это было так удивительно, что я решил вступить в беседу.
— Послушайте, — сказал я, — вы пришли ко мне без приглашения и разбудили к тому же. Кто вы и что вам нужно?
— Мне? — старичок неумело сыграл удивление. — Ах, мне! Ну, сперва-сначала давайте перво-наперво познакомимся. Вы ведь дядюшка М будете? — И паузу, вызванную моим естественным недоумением, он воспринял, как утвердительный ответ. — Видите, хорошо как все получается — дядюшка М! А я — дядюшка Я, житель здешний. Теперь мы с вами — знакомцы старые, не разлей вода, на войну или куда еще можем вместе ходить. Вот какие дела, а я-то идти боялся, думал, дядюшка М — строгий, валенком по спине — и поминай как звали! Хе-хе! Ну и, понятно, если меду надо или чего еще — всегда рад. Жалко, конечно, ну а что поделаешь — знакомцы старые!
Он сказал это и, сев в кресло, предоставил мне сходить с ума, потому что со мной в жизни вообще никогда никаких случаев не происходило, а таких — тем более. Я не знал, что ответить, как поступить. И поэтому спросил:
— Ну а дальше что? У вас ведь, наверное, дело какое-нибудь ко мне есть?
— Есть, конечно, — ответил старичок, — по части всеобъемлющих основ. Только вы на меня не злитесь, что в отпуске надоедаю. У нас ведь философов нет совсем, поговорить не с кем, а тут — вы приехали. Вот?
Что означало вопросительное «вот», мне было непонятно. А старичок тем временем, не теряя времени, вытащил из-за пазухи какой-то сверток, положил его к себе на колени и продолжил:
— У меня с детства в душе заноза. Одним вопросом мучаюсь, ответа найти не могу, а годы — идут. Стало быть — проходят.
Он подошел к окну.
— Льеть… Только уехали Еремей Тимо… Да, так вот, готовясь к этому разговору, я изучил всю мировую философию. Нельзя же мне в грязь лицом, в самом деле! Как считаете, дядюшка М?
— Всю? — спросил я.
— Всю, — ответил он и многозначительно повертел в руках сверток, — я полдела не привык делать, не такой я дядюшка!
— Но ведь это очень много!
Он недоверчиво посмотрел на свой сверток.
— Что же тогда такое «мало»? Ладно, не в этом дело. Или… Стоп… Мировая, это сколько?
— Сколько чего?
— Всего!
— Философии?
— Да!
— А! — улыбнулся я и почувствовал, что начинаю контролировать ситуацию. — Вопрос «сколько» неправомерен. Философия не измеряется количеством, она вообще ничем не измеряется. А так… Сначала вам следовало бы почитать древнеаккадские и шумерские клинописи, затем — Египет, Греция (отдельно по периодам). Далее — схоластика, Фома Аквинский и тому подобное. Потом рекомендую Абеляра, Леонардо, Бэкона. После… Ну что, после… После пробегите Гегеля хотя бы, Канта… Гоббса, если хотите.
Пока я говорил, мой собеседник усердно моргал. Потом сказал:
— Странно. У меня здесь совсем другие фамилии обозначены.
— Какие же?
— Сейчас. Простите, минуточку… Вот… Дядюшка А, дядюшка Л, дядюшка Б. Что же мне теперь делать?
— Что делать? — я встал и медленно оделся. — Что делать…
За окном лил дождь, тайга сильнее обычного наполняла комнату утренней темнотой. «Делать надо вот что, — подумал я, — надо с ним поговорить. Вероятнее всего, это какой-то местный интеллигент-краевед, какие есть в провинции везде и всюду. Они строят собственные философские теории, оформляют их в труды жизни, а при первой возможности дают почитать приезжим знаменитостям. Мудрено ли, что этот дядюшка Я узнал каким-то образом о моем приезде? Не мудрено. И, хотя жаль невыспанного утра, надо поговорить!»
— Ну что же, — сказал я, — изложите мне вашу теорию, как она есть, ничего не бойтесь. В моем лице вы встретите того, кого вам надо.
Старичок улыбнулся.
— Извиняйте, не понял. Теории у меня нету, такие дела! У меня к вам вопрос есть. А уж если захотите, могу изложить теории других великих философов, как то: дядюшки Н, дядюшки Ш, дядюшки…
— Стоп! — сказал я и решил наконец разобраться, что означает вся эта белиберда с дядюшками. — Начнем с дядюшки О!
— Отлично! Я знал, что вы согласитесь, знал, что вы добренький! Сейчас сможете убедиться в моей философической подготовленности! Итак… Ага, ага… Еремей Тимофеевич… Льеть… Дядюшка О был прелюбопытнейший старикан, помещик. Его теорию «О термосах» (полное название «О термосах и погребах») условно можно разбить на один пункт, но, излагая его, следовало бы рассказать о самом дядюшке О, о его жизненном пути.
Родился он в Турецкую, жизнь прожигал во Французскую, а концы отдал в Крымскую. И вот, под самый свой закат, стал заниматься хозяйством, не доверяя ничего приказчику, немцу дядюшке F. За всем следил сам: за уборкой, за окучкой, за прополкой, за посевкой, но более всего увлекся дядюшка О проблемой сохранности собранного урожая. Сам рисовал проект хранилища, сам строил! И понял он в результате одну очень важную вещь: зимой, когда холодно, продукт надо держать в тепле (чтобы не замерз!), а летом, когда тепло, — в холоде (чтобы не испортился!).
— Постойте, — остановил я старичка, — какое это имеет отношение к философской теории?
— А вот какое! Поняв эту важную вещь, дядюшка О пришел домой, надел феску с кисточкой и записал в своем садово-огородном журнале: «Вот что пришло мне на ум: существует среда, находясь в которой человек становится линейномыслящим, закостенелым и заскорузлым. Например, первые годы правления Николая. В этом случае должно вскочить ночью с постели, крикнуть: «Банзай!» и сказать: «Я свободен!» Что и делал время от времени Пушкин — выдающийся поэт современности. В его лице мы видели человека освобождающегося — это было хорошо. Но существует и другая среда, когда никто никого особо не гнетет, когда внешняя ситуация не сковывает человека, а разлагает по клеткам, когда не с кем бороться, а значит — невозможно придумать себе формальный смысл жизни. Это — так называемая среда распада. И, что само собой разумеется, глупо, существуя в ней, кричать: «Оковы тяжкие падут!» Гораздо разумнее проснуться ночью и сказать себе тихо: «Стоп. Где я?» Можно еще: «Кто я?», но это пошло эстетически. Иными словами, будучи энергией в оболочке, следует разрывать оболочку, а будучи разъятым на части и неспособным действовать, следует создавать оболочку вокруг себя, дабы накопить энергию. Этот цикл бесконечен и применим к любой форме конфликта между материей и нематерией, за исключением религии, где эти две категории намеренно объединяются, но объединившись, приходят к своему собственному тупику, основывающемуся на законе о бесследном исчезновении энергии.