Михаил Сегал: Рассказы - Михаил Сегал 19 стр.

P. S. Пожурить плотника Ермолая за проступки и огрехи!!!»

Я сел в кресло. Помолчал. Происходящее напоминало сказку, но было совершенно неважно, что оно напоминало, потому что какому-то дядюшке О удалось в нескольких предложениях выразить то, о чем я думал уже много лет, думал, но ничего не мог с этим поделать, не мог вразумительно написать на бумаге, не мог…

— Слушайте, — сказал я, все пристальнее вглядываясь в лицо старичка, так как он все сильнее мне кого-то напоминал, — вернее, рассказывайте! Расскажите, например, что-нибудь о дядюшке Н, о его взглядах, а то ведь все — понаслышке, понаслышке!

— Об Н? С удовольствием! Он был путешественником, мореплавателем, таким-этаким бутузом, который пролезет везде и всюду. Понимаете? Бутузом!

— Понимаю.

— Не понимаете! Извините, конечно, дядюшка М, но вы не можете этого понять! Вы, например, бывали в Сенегале?

— Да.

— А в Новой Гвинее?

— Был.

— А… На острове Кергелен?

— Конечно же. А почему…

— Тот самый Кергелен, что слева от Цейлона. Слева, смотря, конечно, откуда посмотреть! Были?!

— Был.

— Да, — дядюшка Я встал, вытянулся в свой полный невысокий рост, — а вы, оказывается, не так просты, как здесь болтают! Вы — философ! Вы — бутуз! И я расскажу вам о дядюшке Н! Он плавал по всем морям, побывал во всех странах, а на закате дней понял одну очень важную вещь: если ты ведешь свой корабль по волнам Черного моря, значит ты — черноморский моряк. Однако как только пересек Босфор — уже мраморноморский. Далее — эгейско-, ионическо— и тирреноморский. Каждый раз по-разному! Понимаете?

— В принципе да, однако как это наблюдение можно отнести к философии? Мне кажется, что оно достаточно одноклеточно и не может служить базой для создания теории.

В мои слова попала интонация провинциального цензора, и это было первым признаком того, что я в них ничего не понимаю.

— Как так! — забеспокоился дядюшка — Как так! Ничего себе — нет базы! Ничего себе! Служит, вы меня простите, человек на Черном море и думает, что он — черноморец. Плывет в Италию, пересекает кучу проливов и продолжает думать то же самое. «Я черноморец! — считает он. — Я черноморец!» Но он-то, простите меня, уже адриатическоморец! Вот как нет! Никак иначе! Или нет?

«Да», — подумал я и замер, ожидая толкования.

— И поэтому однажды дядюшка Н зашел к себе в кают-компанию, снял бескозырку и написал в бортовом журнале вот что: «Пришло мне на ум! Живет себе человек где-то в Парагвае, Париже или, скажем, в Орловской губернии. Существует в каком-то измерении, образованном триединством настоящего времени, себя в нем и окружающих людей. Вдруг Вселенная совершает поворот своих колес, и измерение меняется, то есть меняются все три его составляющие. Человек волнуется, переживает уход прежних чувств, а поделать ничего не может. Даже себя узнать затруднительно. Чувства и видение мира — принадлежность постоянно меняющихся измерений. А раз так — то нет и человека как такового. Нет ничего постоянного, кроме скорби по ушедшим пространствам: ушедшим навеки, так как они стопроцентно единичны. И в этом, а не в событиях следует искать причину того, что мы называем тоской».

«Того, что мы называем тоской», — думал я. Намеревался произойти полдень, в комнате было темно.

Вот уже несколько часов маленький длинноносый старичок рассказывал мне философские теории его знакомых дядюшек. А я устал. Помимо того, я понимал, что должно произойти что-то, что полностью изменит мою жизнь, понимал и боялся этого. Обилие философии переполняло голову, голос старичка доносился откуда-то издали, дождь шел все нескончаемее.

Вдруг дядюшка Я воскликнул громко и восторженно:

— Ой! Какой конфуз! Извиняйте дурака, не серчайте понапрасну! Я тут все про мировую философию, да про мировую философию, а вы-то все это и без меня знаете. Я же с вопросом пришел, а заболтался! Эге! Хе-хе! Хох! Эх, эге-ге! С вопросом! Дозволите спросить или валенком прогоните?

— Дозволю, — ответил я.

— Ежли что, вы — не того, не сомневайтесь! Я за полезный совет меда вам дам или льна сколько нужно! Я не просто же, я же, как, так сказать, любитель, потому как, ого, у меня с детства в душе заноза… Вот смотрите: идет дождь… Кап-кап, иными словами — льеть… Тучи на небе не везде: здесь есть, а там — уже извините, уже нетути туч. Стало быть, я размышляю, и дождь идет местами. Стало быть, и он так же: где есть, а где — ну совсем нет!

Он наклонился ко мне. От его плаща повеяло хвоей, а от дыхания — тоже хвоей и медом.

— Где? — спросил он. — Скажите, дядюшка М… Где… Неужели есть на свете такое место, где дождик кончается? Где есть граница, переступив которую, можно шагнуть из воды в сушу и смотреть, — он запрокинул голову вверх, как будто закапывал капли, — часами смотреть на серебряную… стену, уходящую в небо, к звездам?

Он даже не сглотнул слезы, а просто зажмурился, и глаза забрали их обратно.

— Где, во время какого дождя посчастливится попасть в эту точку, где не действует ни одна теория, ни одного из вышеупомянутых дядюшек, и все это — в некотором смысле?! Ответьте, М, это очень важно! Это заноза! Вы молчите? Вы не знаете? А почему? Почему вы не знаете? Я считал, что это просто. Значит, нет? Значит, нет. Значит… Что… Я пойду… Как… То есть… Льеть… То есть… М… Я пошел…

И он ушел.

Последнюю фразу дядюшка Я говорил в течение получаса. А как только вышел за дверь, дождь прекратился. За лесом появилось солнце, над речкой — радуга, а со стороны административного корпуса зазвучала музыка, предвещающая начало обеда второй смены.

Так на этот раз окончилась моя жизнь, и это было не самым плохим выходом для человека, который не сумел указать точку, где кончается дождь.

1992

Сказка про Доисторического Лося (Из цикла «Сказки Пулеметного Бочонка»)

Здравствуйте, девочки!

Здравствуйте, мальчики!

Здравствуйте, кубики!

Вы, конечно, удивились подобному обращению — ведь всем с малых лет известно, что дети делятся на мальчиков и девочек. Кто же такие кубики?

Если это действительно так важно знать перед тем, как слушать сказку, пожалуйста, я объясню.

Человек рождается сразу либо мальчиком, либо девочкой. Это так. Но существует особый сорт людей, которые не могут быть ни мальчиками (очень важными и рассудительными), ни девочками (очень веселыми и красивыми). И то и другое им неинтересно. Поэтому они рождаются кубиками.

Вы меня спросите: а где же они, кубики? Как выглядят? Что едят и в какие школы ходят? Вы скажете: покажите! Покажите хоть одного кубика, и мы поверим в их существование!

Ну, конечно, я вам показать ничего не смогу, потому что от начала до конца история с кубиками — мое изобретение. Конечно же их не существует.

Но дело ведь не в этом! Не в этом, а в том, что нельзя проверять чудо: «Может такое быть или не может?» Этим пусть отличники занимаются, у них пятерки по математике! Мы же с вами будем верить всему, не задавая вопросов. В сказке может быть все, кроме Никакого Конца. Либо — Хороший, либо Плохой, а Никакого — ни в коем случае. Договорились?

Итак, в темном лесу, на лужайке, куда редко забегают Редкие звери и Етупые Охотники, стоит Пулеметный Бочонок. Называется он так потому, что в любое время суток в нем всегда до краев налита гречневая каша с молоком. Бочонок этот не волшебный, а простой, стало быть — сам варить кашу не может. Стало быть, кто-то должен ее туда наливать. Кто?! Неважно. Важно, что каша вкусная и полезная.

Зато как интересно будет узнать, что каждый вечер у Бочонка собираются мальчики, девочки, кубики, всякие маленькие и некоторые крупные зверьки. Они обступают его со всех сторон, садятся в кружок и слушают сказки. Все кажется ненастоящим и волшебным, как будто внезапно наступил сон. Но это не сон. Это пулеметный бочонок ласково улыбается и приговаривает:

— Сказка — это вам не тренди-бренди, не бук-хрюк, не тык-бык!

Он немного ломается, а затем, поборов стеснение, чешет пятерней затылок и начинает рассказывать

— Сказки Пулеметного Бочонка —

Сказка — это вам не тренди-бренди, не бук-хрюк, не тык-бык… Я только с одним не согласен, хоть вы меня на первый-второй рассчитайте, что не может быть историй с Никаким Концом. Может! Раз все может быть в сказках, значит — все! Без ограничений! Поэтому сегодня я расскажу вам

Стояло утро, студеное, как поломавшийся утюг. Люди, пришедшие на лесную опушку, радостно терлись друг о друга, чтобы согреться. Терлись, терлись, а потом, закутавшись покрепче в шкуры, дружно стали на колени и принялись молиться.

Стояло утро, студеное, как поломавшийся утюг. Люди, пришедшие на лесную опушку, радостно терлись друг о друга, чтобы согреться. Терлись, терлись, а потом, закутавшись покрепче в шкуры, дружно стали на колени и принялись молиться.

— О Великий Лось! — шептали они. — Где ты ходишь? Ушел в чащу, а мы тут — мерзни! О Великий Лось! Попадись под стрелу охотника! Или под копье! Неважно — подо что! Лишь бы попался!

Так они молились ни много ни мало. Наконец, самый красивый из них встал с колен, посмотрел на небо. Потом на траву, а потом — опять на дерево. Посмотрел, посмотрел — и пошел с копьем наперевес прямо в гущу леса, туда, где качались тяжелые лапы елей и очень тяжелые лапы бурых медведей.

— Ну что же, — глядя ему вслед, подумал вождь племени, — сегодня, наверное, наверняка.

— Точно! Точно! — закричали все остальные. — Верно! Верно! — И побежали в деревню. Нужно было приготовить большой-пребольшой праздник, а это всегда требует больших-пребольших усилий. Ведь праздник — это не тык-бык, не бук-хрюк, не шмяк-бряк! Праздник — дело серьезное!

И все это прекрасно понимали. Женщины готовили вкусное угощение, мужчины строили из дерева и камней громадное чучело лося, а мальчики и девочки… Мальчики и девочки учились в школе. Да, да — в школе, только это не было так неприятно, как обычно. Все дело в том, что сегодня учитель рассказывал старинную легенду о Доисторическом Лосе. Уроков готовить было не нужно, дети радостно, без всяких носорогов в душе слушали, сидя под деревом, захватывающую историю.

— Итак, сегодня у нас что? — спросил учитель и почесал для важности левое ухо амулетом.

— Сегодня у нас праздник Великого Лося! Смерть Великому Лосю! — ответили дети и почесали просто так правое.

— Ага… Правильно… Ну, слушайте… Жили-были наши предки: прадедушки и прабабушки. У них была очень трудная жизнь — приходилось охотиться на мамонтов и динозавров, ловить на удочку акул и рыб с большими ушами, — короче говоря, охотиться приходилось день и ночь. И вот однажды Один…

— Кубик? — спросила Одна Девочка.

— Нет! — рассердился учитель. — Кубиков не бывает! Это выдумки! Бывают только мальчики и девочки! И вот однажды Один… «Кто-то» пошел охотиться на лося. Этот Кто-то взял с собой только три стрелы и совсем не взял перекусить, так как надеялся вернуться к обеду. «Велика ли трудность: убить лося? — думал он, шагая Вглубь Леса. — Невелика!» И шагал все дальше и дальше.

Наступил полдень, день, полувечер, вечер. А лося все не было. Кто-то так увлекся, что совсем забыл о Времени. Когда же наступила полная темнота, он опомнился. Дорогу назад не найти, еды нет, а вокруг могут бегать дикие динозавры.

От этих мыслей Кому-то стало очень страшно, и, чтобы не зареветь, он стал топать ногами и громко кричать. Это был даже не крик, а песня — ведь хорошо известно, что люди в минуту опасности либо плачут, либо поют. Кто-то запел:

Только он закончил петь, как на опушку вышел Лось. Это был необычный лось, большой. Рога его были такие широкие, что если бы человек лег на них, то уснул, не ворочаясь. Кроме рогов у Лося были еще добрые глаза, крепкие ноги с топательными копытами и маленькая, аккуратно причесанная бородка. Лось подошел ближе к Кому-то и тяжело вздохнул.

— Ой! — вскрикнул тот. — Кто это? А? Ой, как не страшно! Эй, глазастый, ты кто?

Лось ответил:

— Я Доисторический Лось. Я был тогда, когда еще не было этого леса, тебя и вообще — всего.

— Не может быть! — не поверил Кто-то. — Ты обманываешь! Я знаю, что так всегда говорят Злые Лесные Духи, когда хотят погубить Кого-то. Сейчас я тебя убью. У меня есть три стрелы.

— Что ты! Не надо! Ведь если ты меня убьешь, меня больше не будет.

— Вспомнил! Именно так и говорили Духи Старику Охотнику, когда тот ходил Вглубь Леса. Точь-в-точь! — с этими словами Кто-то натянул свой лук и выстрелил.

— Ой! — вскрикнула Одна Девочка. — Он попал? Попал в Лосика?

— Да, — ответил учитель, — он попал в Лосика, но не убил его. Стрела поцарапала кожу — и только.

— И что было потом?

— Потом Лось убежал в лес, а охотник — куда глаза глядят. И прибежал в деревню. Там он рассказал о встрече с «рогатым чудищем», собрал людей и отправился в лес снова, чтобы уже наверняка убить его. Но и в этот раз ничего не получилось. Так проходили месяцы, годы, столетия, а Доисторический Лось оставался цел и невредим!

Над деревьями-школой запахло вкусной похлебкой, утро стало теплее, а сидеть — совсем неинтересно. Дети вскочили и бросились на Главную Опушку — смотреть, как к чучелу Лося прикрепляют рога. Тогда учитель заволновался:

— Постойте! Вы же не услышали самого главного!

— Не обижайтесь, — успокоила его та самая девочка, что спрашивала про Лосика, — мы уже сто шестнадцать раз все это слышали и знаем, как закончилась сказка.

Она отбежала на несколько шагов, но вдруг развернулась и крикнула:

— Вернее, началась!

Эти слова были подтверждены делом через час-другой, когда на Главной Опушке заканчивался утренник, посвященный празднику.

Вождь племени, старик по имени Луненадо (его так прозвали потому, что любимыми словами вождя на все случаи жизни были: «Лучше не надо!») заканчивал торжественную речь.

— Сегодня мы, наконец, должны убить Великого Лося! Пусть он хоть шесть раз кричит: «Лучше не надо!», пощады ему не будет! А знаете, почему? Потому что сегодня утром я сам отправил в лес нашего лучшего охотника, а уж он-то не промахнется! К ночи шкура доисторического животного будет, как флаг, поднята над Опушкой! Все вроде бы! Ура!

— А можно я скажу? — послышался вдруг тоненький голос.

Толпа расступилась и возмутительно посмотрела на какую-то малюсенькую девочку. Но она не смутилась и повторила свой вопрос.

— Лучше не надо, — засуетился вождь, но его помощник шепнул на ухо:

— Это, видать, с поздравлением от школы. Надо бы… Это самое.

— Да? А чего же не предупредили?.. Ну хорошо, девочка, иди, прочти стишок или что там у тебя?

Девочка поднялась к Луненадо на Говорительный Пень и стала говорить спокойно и ясно-ясно:

— Я хотела сказать: не надо убивать Лосика. У нас много других забот. Не надо, ладно? Иначе мы все очень сильно пожалеем… Все, наверное. Вот.

Поначалу люди стояли тихо, думая, что это теперь такие стихи пишут, но когда смысл слов, сказанных девочкой, дошел до них, стали стоять еще тише.

Первым опомнился помощник вождя.

— Врача! — закричал он. — Ребенок сдвинулся! На солнце перегрелся, в речке перекупался! Ерунду говорит!

Он кричал, пока не подбежали врачи — две лысенькие старушки в белых тигровых шкурах.

— Заберите ребенка! Заприте в Большом Дупле, чтобы никто не заразился! Ой, ой! Грибов наелась ядовитых!

Старушки подхватили девочку под руки и исчезли: они умели это делать в медицинских целях. Помощник сказал:

— Следите за своими детьми, друзья! Ой, следите! А то вот — вот! Сами видели! Ну и ладно! Да здравствует Великий Лось! Да здравствует пятисотая годовщина нашего ежегодного праздника! Все по домам! В полночь — здесь же, с фонариками! Пока!

Никто ничего не понял, но радостный тон выступающего понятнее понятного дал понять, что ничего понимать не надо, а надо с понимающим лицом до полночи разойтись по домам и внимательно следить, чтобы дети не попадали с деревьев — убьются.

Опушка опустела.

— Глупенькая, — сказал помощник. — Надо же — так выйти! Оно, конечно, животных любить надо…

— Лучше, — прервал его вождь, — не надо.

Прервал и ушел плакать. Утренник был сорван.

Девочку оставили в дупле совсем одну. Как ее звали, я сказать вам не могу: все дело в том, что у этого племени имена давали людям уже в зрелом возрасте по их любимым словечкам и поговоркам. Про вождя Луненадо вы уже знаете. Кроме того, в деревне были:

Охотник Слевз («Слева заходи!»)

Рыболов Клюй («Клюет, ребята!»)

Помощник вождя Тактих («Так, тихо!»)

Повариха Комудоба («Кому добавки?»)

Звездочет Ещеод («Еще одна!»)

Силач Мамаон («Мам, а он дерется!»)

Что же касается девочки, то она была еще слишком маленькой, чтобы иметь собственные коронные словечки. Она говорила только то, что чувствовала, а чувства никогда не бывают одинаковыми. В общем, имени у нее пока не было. А звали ее просто: «Дочь Комудобы».

Она сидела одна в темном дупле среди паутины и шорохов, но ей не было страшно. Кое-что она уже знала и кое-что предчувствовала.