Это не медведь. Арчи бы так себя не вел. Были уже у них случаи, и не раз. Громким лаем, с поскуливанием и повизгиванием, он обычно сообщал Кольше о том, что встретил хозяина тайги. Затем бросался к медведю, начиналась игра, свидетелем которой Кольша неоднократно был. Он подскакивал к зверю с разных сторон, пытаясь куснуть, тот вертелся на месте, отмахиваясь лапами, грозно рявкая, бросаясь за всегда ускользающим от него псом. Необычайная ловкость и храбрость Арчи не давали медведю шанса на победу. Наигравшись и утомив мишку, Арчи уводил его подальше от Кольши и прибегал довольный. Кольша трепал его за уши и хвалил, отчего Арчи улыбался от уха до уха от счастья…
Это был не медведь. Кольша, приказав Арчи молчать, взял его на поводок и двинулся вперед. Он еще ничего не увидел, только почувствовал дым. И малого было достаточно, чтобы понять – люди. Для Кольши это было хуже, чем встреча с медведем. Можно было обойти их незаметно, но Кольша хотел на них посмотреть и понять, кто они и зачем здесь. Рядом шумел ручей, он заглушал все звуки, и Кольша, осторожно продвигаясь в густом ельнике поймы, мог легко подобраться незамеченным. Он еще никогда не видел чужаков. Они пришли со стороны Енисея, пробитая ими тропа была свежей. Было видно, что людей немного, но они лошадью на волокуше привезли с собой тяжелый груз. Лошадь, видно, почуяла Арчи и несколько раз пугливо всхрапнула. Оставив собаку в стороне от тропы, у большого выворотня, Кольша пополз к берегу ручья. Обрывистый, густо заросший берег давал очень хороший обзор. Как на ладони перед ним открылся лагерь чужих. То, что они чужие, никаких сомнений у Кольши не вызвало. Они действительно были очень чужие люди. Об этом говорило все, начиная с одежды и внешнего вида и кончая тем, как они говорили между собой. Увиденное было для Кольши неприятным. Первое, что бросилось ему в глаза, – они были женоликими. Мужики были без бород! На срам этот смотреть было смешно и дико. Для Кольши взрослый мужчина без бороды все одно что без порток. Как так для мужика можно? Один из них, у костра, разоблачился по пояс, и Кольша увидел его спину, сплошь дьявольскими знаками изрисованную. Он испугался и чуть было уже не рванул назад, подальше от этих чужаков. Но в это время из палатки высунулась лохматая голова еще одного мужика, который крикнул:
– Эй, Ворон, позычь махры. Эх, счас бы бабенку какую шевельнуть…
Кольша не понял вообще, что это значит. Кроме имени или клички, остальные слова для него были неизвестны. Любопытство победило страх, Кольша остался на своем наблюдательном пункте.
– Тащи свою задницу сюда, отсыплю трохи…
– Да, если бы не это зелье духмяное, показал бы я тебе – «тащи свою задницу»!
– Ну-ну, не пугай, не пужливый…
Лохматый вылез из палатки и подошел к костру. Дальше происходило то, что вызвало у Кольши не просто изумление, а полное непонимание происходящего. Он видел, как лохматый взял у разрисованного мешочек с махоркой и, свернув самокрутку, прикурил от головешки из костра.
«Бесы! Точно, как батя говорил, смрадно дышат и дым из ноздрей пускают – сатанинское племя!»
Уходить надо, даже то, что они говорят меж собой, слушать вредно. Слова дурные, как стрелы ядом напитанные, ранят чистую душу. Кольша несколько раз перекрестился, читая про себя молитву, потом отполз от обрыва и, встав на ноги, быстро убежал к привязанному к коряге псу.
– Молодец, Арчи, это чужие… – похвалил он собаку. – Идем, они нас не заметят, обойдем их верхами.
Поднявшись выше в сопку, они обошли лагерь чужаков и продолжили путь уже по тропе, ими пробитой. Шли осторожно, опасаясь нечаянной встречи. Арчи далеко не отходил, верно проникшись ответственностью, чувствуя тревогу своего хозяина. Шли до полной темноты. Заночевали на берегу этого же ручья. Утром Кольша увидел, что вода в нем настолько мутная, что даже напиться нельзя. Такое только после сильных дождей бывает, но дождя уже неделю как не было…
Еще два дня шел Кольша. Чем ближе был Енисей, тем больше становилось в тайге тропинок и даже лесовозных волоков. Лесосеки, в которых зимой валили лес, летом пустовали, и один раз Кольша заночевал в сторожке. А утром вышел к большой избе на развилке лесовозных дорог. Над дверью висел поблекший от времени и дождей, оттого уже не красный, а какой-то желтовато-сизый флаг. Изба была открыта, поленом припертая снаружи дверь не имела замка. Окно было прозрачно, Кольша пальцем потрогал стекло в раме. В его деревне стекла не было, окна слюдой закрывали. Заглянул внутрь – никого, решил посмотреть, что там. Только посмотреть, и все.
Открыв дверь, Кольша шагнул в просторную комнату, в избе не было никаких перегородок. Напротив, у окна, стоял стол, по стенам широкие лавки, посередине избы – плохо сложенная кирпичная печь. На столе и под ним какие-то помятые листы линованной бумаги и мусор. На бревенчатой стене в центре, над самым столом, большой портрет усатого мужчины без бороды и плакат – «Слава вождю мирового пролетариата Сталину!».
Кольша грамоту знал, хоть буквы и были не совсем те, читать можно было, однако, как он ни старался, все равно кроме слова «Слава», ничего не понял. Это слово связано с Богом, только его славят люди. Но чужаки Бога не славят, они от него отреклись. Да и лицо на портрете менее всего святой лик напоминало. Скорее, напротив, лукавый взгляд, хитрый у человека этого был. Значит, это не Бог, а сатана в обличье человечьем. Сделав это несложное заключение, Кольша трижды перекрестился, плюнул через левое плечо, вышел и закрыл дверь. Ему и в голову не могло прийти, что в качестве иконы может быть лик простого смертного, грешного, как и все, человека…
К полудню этого дня Кольша с Арчи вышел к большой реке, Енисею. Дух захватило, когда он увидел с высоты береговых скал водную гладь великой реки. Увидел, и затрепетало мальчишеское сердце. Необозримый простор и величественная красота открылись перед ним. Мир как будто распахнулся, раскрылся всей своей глубиной. Открыто и доверчиво.
Так и хотелось взлететь и парить над этим живым, переливающимся всеми оттенками голубого и синего, искрящимся на солнце перекатами чудом. Арчи, почуяв воду, рванул вниз и уже через несколько секунд радостно лаял, ошалело носясь и бултыхаясь на песчаной отмели. Когда Кольша спустился на берег, пес лежал у воды в тени огромного валуна и следил, как небольшие белячки, мелкий хариус, охотятся на мотыльков, танцующих замысловатые танцы над самой поверхностью воды. Было полуденное затишье. Палящее солнце и как будто масляная гладь медленно идущего потока. Белое облачко мотыльков парило над самой его поверхностью. В него то и дело из плотной неисчислимой стаи, разгневавшись против течения, резким зигзагом выскакивали, сверкнув на солнце серебристым боком, небольшие, в ладошку, харюзки и, схватив крылатую добычу, с шумом падали обратно, в водоворот своих собратьев, штурмующих принесшего пищу, вырывая из его пасти все, что он не смог сразу проглотить.
«Эх, удочку бы! – подумал Кольша. – Сколь рыбехи пропадат…»
– Эй, хлопец, ты отколь будешь? – услышал он окрик за своей спиной.
Как пружина с места подскочив, вздыбившись холкой, Арчи с грозным рычанием, медленно, пошел на вышедшего из-за камня бородатого мужика.
– А вам како дело?
– Ты собаку-то придержи. Ага. Нам до всего дело есть, мы тутошние. Своих всех наперечет знаем, а к чужим завсегда интерес имеем. Так отколь будешь?
– Отколь, отколь, ты, дядя, лучше спроси, куда иду.
– Так-то не вопрос, ясно, на фронт, поди?
Кольша несколько смутился, услышав незнакомое ему слово. Но Арчи в этот момент дернулся к мужику, и пауза осталась незаметной.
– Не, дядя, я по своим делам, – сказал Кольша и, сделав вид, что разговор закончен, склонился к своему мешку.
– А ты, часом, не к Михеичу, сынок, идешь?
Кольша поднял глаза на мужика. Тот усмехнулся в бороду.
– Я сразу понял, откуда ты, парень. Не боись, я свой, свояк я Косоурову, так вот. Идем, жду тебя уж три дня.
– Отчего ждешь? Кто тебя упредил…
– Кажное лето в эти дни от вас человек здесь выходит, потому я жду. Чего со Степаном-то? Он последние годы приходил.
– Занят, теперь я ходить буду.
– Тебя как зовут-то, ходок?
– Кольша.
– А меня зови Афанасий Михеич. Пойдем, там, в лодке, припас, что свояк просил. Донесешь ли?
– Донесу, я сильный.
Михеич, с сомнением окинув фигуру парня, кивнул:
– Пошли посмотрим, сколь сможешь забрать.
В лодке лежал мешок размером с самого Кольшу.
– Что там?
– Соль, два пуда, мыло, топоры. Не упрешь все, придется второй раз итить.
– Да, много, зараз не унесу, несподручно. Возьму половину, а остальное подальше от берега унесу и спрячу. Через десять ден вернусь и заберу, не пропадет.
– Хорошо, я помогу поднять наверх, а там уж сам.
– Спасибо. А можно спросить, чего это за фронт, куда, ясно дело, я итить должен?
– Отколь, отколь, ты, дядя, лучше спроси, куда иду.
– Так-то не вопрос, ясно, на фронт, поди?
Кольша несколько смутился, услышав незнакомое ему слово. Но Арчи в этот момент дернулся к мужику, и пауза осталась незаметной.
– Не, дядя, я по своим делам, – сказал Кольша и, сделав вид, что разговор закончен, склонился к своему мешку.
– А ты, часом, не к Михеичу, сынок, идешь?
Кольша поднял глаза на мужика. Тот усмехнулся в бороду.
– Я сразу понял, откуда ты, парень. Не боись, я свой, свояк я Косоурову, так вот. Идем, жду тебя уж три дня.
– Отчего ждешь? Кто тебя упредил…
– Кажное лето в эти дни от вас человек здесь выходит, потому я жду. Чего со Степаном-то? Он последние годы приходил.
– Занят, теперь я ходить буду.
– Тебя как зовут-то, ходок?
– Кольша.
– А меня зови Афанасий Михеич. Пойдем, там, в лодке, припас, что свояк просил. Донесешь ли?
– Донесу, я сильный.
Михеич, с сомнением окинув фигуру парня, кивнул:
– Пошли посмотрим, сколь сможешь забрать.
В лодке лежал мешок размером с самого Кольшу.
– Что там?
– Соль, два пуда, мыло, топоры. Не упрешь все, придется второй раз итить.
– Да, много, зараз не унесу, несподручно. Возьму половину, а остальное подальше от берега унесу и спрячу. Через десять ден вернусь и заберу, не пропадет.
– Хорошо, я помогу поднять наверх, а там уж сам.
– Спасибо. А можно спросить, чего это за фронт, куда, ясно дело, я итить должен?
– Так война идет, сынок, большая война, вот все добрые пацаны и бегут из домов на фронт, немца-фашиста воевать.
– Война? С кем война?
– Эх, как вы там живете? С немцами, напали они на нас в прошлом году летом. Разбойно напали, ночью. Зимой аж до Москвы дошли, но не получилось у них, отбросили от Москвы фашистов. Теперь от моря до моря фронт, всей землей встали супротив поганых. Да чё тебе рассказывать, вы же там, окромя своего двора, ничего не видите…
– Мы, дядя, никого не трогаем, никому жить не мешаем…
– Да ладно, Кольша, не мне вас судить, а и не совсем я с вами согласный. Живете изгоями, а земля-то – она одна на всех, и ежели ее немец испоганит, то никому на ней места не станет, и вам тоже. Только получается, сын мой сейчас за нее кровь проливает, а ты на речке прохлаждаешься…
– Дак я-то при чем, дядя?..
– Прости, Кольша, ты и впрямь ни при чем. Прости дурака старого, писем от сына Ваньки уже три месяца нет…
– Он на фронте?
– Да, с августа сорок первого.
– Вы меня простите, по незнанию обидел вас…
– Иди ужо, обидел он меня… на обиженных воду возят… Пошли, в гору мешок подтяну.
Когда они вдвоем все подняли на скалу, Кольша стал искать место, куда спрятать половину товара. Михеич разложил костер и поставил греть чайник. За водой пришлось снова спускаться к Енисею, но это для Кольши только в удовольствие, соревновались, кто быстрее поднимется – он или пес его Арчи.
– Слушай, передашь Косоурову, по реке специальная команда плывет на барже самоходной. Розыск ведут всех, кто по тайге укрывается. Беглых ищут. Про деревни тайные расспрашивают. Много их, с оружием, конные, и собаки лагерные при них. Сыскные псы, на людей притравленные. Сейчас они в трех днях отсель. Так что, пока ты к себе явишься, оне уже тут будут. За припасом вертаться не торопись. Им на глаза попадать никак нельзя, они из тебя все вытрясут. Начальник у них – лютый зверь, Хватом его кличут. Выждать надо, пройдут вниз по реке, тогда и заберешь. Осторожен будь. На том кланяйся старосте своему. Прощевай, Кольша.
– Прощевайте, Афанасий Михеич.
– Да, еще, если плохое чего случится, найдешь меня в деревне Каргино, это вверх по реке, ежели пехом, дня три отселе. Крайняя изба, самая последняя по дороге в сторону Красноярска, особняком стоит, лес кругом. Приходи, приму и укрою, ежели чего. Понял?
– Понял, спасибо.
– Ну ладно, прощевай уже.
Дремавший у ног хозяина Арчи тоже приоткрыл глаза и махнул хвостом.
– И тебе прощевай, а на реке-то ты меня проспал, сторож!
Арчи закрыл глаза и отвернулся от мужика. «Была б нужда да хозяйская воля, куда бы ты от меня на берегу делся…»
Кольша погладил пса. «Не переживай, Арчи, я сам лопух, на тех рыбех загляделся…» Пес, задрав голову, лизнул руку хозяину.
В начале августа сорок второго Штольц был вызван в Берлин. Он поехал не один. Взял с собой Ольгу. Командировка совпала с началом отпуска, и его предложение не вызвало возражений в Центре. Ольга, согласно разработанной легенде, должна была стать сотрудником «Аненербе» или, если это было бы абсолютно невыполнимо, любовницей или женой Штольца. Ее близость и непосредственные контакты с эсэсовцем должны быть мотивированы и не вызывать никаких подозрений. Такая перспектива, даже формально, в душе Ольгу не устраивала, но она понимала, что все личное сейчас не имеет значения. Перед отъездом из Москвы с ней беседовал Красков, он сказал ей предельно жестко:
– Надо будет – ляжешь к нему в постель. Если для тебя это невозможно, говори сейчас, я сниму тебя с задания. Отправим куда-нибудь в госпиталь, медсестры Родине тоже нужны. Это, конечно, поставит под вопрос всю операцию, но лучше это сделать сейчас, чем потом. Так что думай.
Она, с трудом проглотив комок, подступивший к горлу, ответила, что готова выполнить любой приказ командования. Красков подошел к ней, стоявшей напротив его стола по стойке «смирно», побледневшей от принятого ею столь тяжелого решения, внимательно посмотрел ей прямо в готовые брызнуть слезами глаза. Потом обнял и погладил по голове. Тихо, по-доброму, по-отечески, сказал:
– К сердцу не принимай, дочка, победим, стряхнем с себя все эти ужасы войны, как шелуха вся эта грязь слетит. Победим и заживем так, как нам сердце наше подскажет. Главное – победить. А это, о чем мы говорим, может, и не потребуется. Иди.
– Есть! – ответила Ольга и вышла из кабинета, плотнее закрыла за собой дверь и еще плотнее закрыв свое сердце такой броней, какая и не снилась конструкторам боевых машин. Она попала в немецкий тыл готовой на все. Теперь эта готовность требовала проверки на прочность. Одно дело – жить в большом доме с немецким офицером, ее спальня была для него закрыта, и надо согласиться, что он вел себя достойно. Другое – предстояло ехать в одном купе поезда, ночевать в гостинице… Как бы там ни было, но Ольга нервничала. Штольц заметил ее беспокойство. За ужином, когда они остались одни, он, сделав очень озабоченный вид, спросил ее:
– Ольга, скажите, какие награды дают русским офицерам за мужество?
Ольга, не ожидая подвоха, ответила:
– Медали и ордена разные.
– Ну а самая главная награда?
– Золотая Звезда Героя Советского Союза и орден Ленина.
– Насчет ордена вашего Ленина я не знаю, а вот Звезду Героя я точно должен буду получить, – продолжил он, наливая в бокалы вино.
Ольга удивленно посмотрела на него.
– Да, да, Ольга, за терпение и мужество, которое я проявляю ежедневно, находясь рядом с советской разведчицей и прелестной женщиной, – закончил он и рассмеялся, поднимая бокал старого, выдержанного вина. – За вас, Ольга, за вашу красоту!
Ольга смутилась и подняла свой бокал:
– За вашу выдержку, Пауль.
Они выпили, завершая ужин. Штольц поцеловал Ольге руку и наставительно сказал:
– Ольга, я хорошо понимаю, вы здесь потому, что выполняете свой долг. Поверьте, у вас нет повода волноваться, я люблю вас, но я офицер, это не важно, в какой армии на мои плечи легли эти погоны. Я не обижу вас. Будьте со мной спокойны. Теперь мы оба рискуем жизнью, нам нельзя ошибаться. Там, в Берлине, за нами будут внимательно наблюдать. Я офицер СС, моя спутница должна быть безукоризненна.
– Хорошо, Пауль, я вас поняла, – улыбнулась Ольга, прощаясь.
Утром машиной они выехали в Кёнигсберг, там у Штольца были какие-то служебные дела, после чего – поездом в Берлин.
Специальная гостиница для высшего офицерского состава СС в пригороде столицы рейха была небольшой и очень уютной. Окно их просторного номера выходило в сад. Вечерний воздух был наполнен ароматом поспевающих яблок. Было тихо и спокойно. Ольга сидела у окна и ждала Штольца. Он, оставив ее в гостинице, уехал к своему начальству. Около полуночи скрипнули тормоза машины, хлопнула дверца, и она услышала шаги по брусчатке – он приехал. Ольга обратила внимание на то, что узнала его просто по шагам.
– Ты не спишь? Я так и знал.
– Все хорошо, Пауль?
– Более чем. Мы приглашены завтра на ужин к очень влиятельному в рейхе человеку. Это промышленный магнат, пользующийся особым доверием самого фюрера. Мы с ним дальние родственники по материнской линии и случайно встретились в приемной Гиммлера. У него юбилей, там будет много интересных людей. Очень важных для нас с тобой, дорогая. Увы, карьерный рост требует обширных связей…