– Ничего я не думаю, – вздохнул Виктор и позвал: – Ты иди, что ли, начальник, к воротам-то. Отопру, сядем, чаю выпьем, погутарим. С тобой все веселее. А я все равно не сплю. Катька ревет, в кровати возится. Тоска…
– А со мной веселее? – улыбнулся Олег и пошел к воротам.
Виктор оказался проворнее. Пока Мишин дошел – ворота уже распахнулись. Виктор топтался на растаявшей дорожке, ведущей к крыльцу, в старом ватнике, наброшенном на майку, в трениках и разношенных ботинках. В руках он держал фонарик, свет от которого прыгал по сторонам, выхватывая подтаявшие кучи грязного снега, старенькую машинку чуть в стороне и плотно сбитые бревна высокого забора.
Они пожали друг другу руку и молча пошли к дому, стараясь не заступать за узкую ленту дорожки, чтобы не терзать ночную тишину отвратительным визгливым хрустом.
– Ты снимай тут куртку, – скомандовал шепотом Витек в коридорчике. – В кухню негоже в одежде. Там чистота!
Они сняли верхнюю одежду, на ощупь прошли до кухни. Там Виктор сначала плотно закрыл за ними дверь, потом только свет включил. Олег огляделся.
В кухне было тепло, чисто и уютно. В центре стола стояло большое блюдо с пышным пирогом, накрытым чистым белым полотенцем.
– Катька испекла в честь праздника своего. Только какой же это праздник! Плачет и плачет целый день, – грустно отметил Витька. – И хоть бы одна падла… Прощу прощения! Хоть бы один из ухажеров ей букетик принес. Козлы!
– А много ухажеров-то? – осторожно поинтересовался Олег.
Пока информация на этот счет у них была весьма разрозненной.
– Постоянных – трое. А сброда всякого – пруд пруди. Только ты не подумай, – спохватился Витек, засуетившись у плиты с чайником. – Катька всех на расстоянии держит.
– Недотрога?
– Да не знаю я. Может, принца какого ждет, не выбрала пока никого. Этот ей не хорош, тот тоже не вышел.
– И кто чем не вышел?
Олег, стараясь не греметь стулом, присел к столу и алчно глянул на пирог. Он сегодня с утра почти не ел, разве можно считать едой яичницу и чашку кофе, приготовленные наскоро матерью. Потом его вызвали на труп Юрия Стахова, а потом уж не до перекусов было.
– Макар простоват. Да и в разъездах почти всегда, фура у него. Лешка скользкий какой-то… Вроде и льнет к Катьке, а про свою рубаху не забывает. Митька… Дмитрий то есть – он достойный малый. Только Катька его тоже сторонится.
– А причина?
Олег с благодарностью взглянул на Витька, протянувшего ему кухонный нож. Отрезал от пирога кусок пятнадцать на пятнадцать сантиметров и тут же, не рассмотрев начинку, вонзил в него зубы. Пирог оказался с яблоками, и еще с чем-то вкусным и ароматным, и еще с лимоном, кажется. И такой пышный, такой вкусный, что он не сдержался, застонал едва слышно.
– Вкусно? – довольно улыбнулся Витька, поставил на стол две большие чашки с ложками, сахарницу, заварник. – Катька готовит знатно! Бабке не уступает!
Про бабку ему было интересно знать все, он даже готов был слушать про ее кулинарные таланты, но сначала…
– Давай ты мне сначала про ухажеров Катиных расскажешь, а? Может, кто из них перестарался?
– В смысле этих – того? – Витька вжал голову в плечи, кивая на окно, выходившее на злополучные заросли. – Это вряд ли! Макар с детства у меня на глазах. Морду набить – это запросто. Руку, ногу сломать может, нос перебить – да. Но чтобы так извращаться!!! Нет, это не Макар.
– А двое других? – Кусок пирога растворился, словно был сделан из сладкой ваты, и Олег потянулся снова к ножу. – Эти, как их…
– Лешка с Митькой?
– Ну! – Он старательно выровнял левый угол, подхватил ножом выпавшие яблоки и изюм – вот что попалось сладкое и ароматное, слопал их прямо с ножа и вопросительно взглянул на пустую чашку. – Что там с чаем-то?
– Закипает, – пожал плечами Витька, он нарочно залил под самый верх, чтобы опер подольше задержался. – Лешка вообще плохонький человечишка. Вроде на ногах стоит нормально, поэтому бабка и советовала Катьке к нему приглядеться. Но в коленках слабоват, трусоват. Мне он не нравится.
Витька маетно покосился на холодильник, где – он точно знал – охлаждается целехонькая бутылка водки и закуски вагон. Катька перед праздником наготовила всего, а гости-то и не случились. Затихли все, крысы! Никто не позвонил и не поздравил. Вот народец!
Он снова вздохнул. Сейчас бы по полочкам холодильника-то пройтись. Разговор-то прямо такой, что не захочешь, а нальешь. А разве она простит?
Нет, не станет он пользоваться случаем. Не станет пить. Витька со вздохом отвернулся от холодильника. Разговор на трезвую голову должен состояться. Хотелось ему того или нет, но на опера придется поставить. Больше не на кого!
– А нравится тебе Дмитрий, правильно я понял? – поторопил его с ответом Олег. – Так что там с чаем-то?
Внутри чайника громко булькнуло, затем подпрыгнула крышка. И из носика повалил густой пар. Витька сорвался с места, обхватил полотенцем ручку чайника и налил им обоим по целой кружке.
– Заварку-то куда лить? – сморщился Олег. – Ты чего?
– Задумался. – Витька вернул чайник на место и отлил воду из чашек в раковину. – Про Митьку задумался. Нравится он мне или нет? Если на него бабьими глазами смотреть, то он невозможно хорош. Блондин, высокий, морда смазливая. И уверенности в нем… Знаешь, он мне тигра какого-то напоминает. – У Витьки вдруг сделались глаза до невозможного мечтательными. – Мне бы хотелось быть таким, как Митька.
– Он тоже в поселке тут живет? – Олег уткнулся в кружку, поймав себя на ревнивых мелких мыслишках.
– Да, неподалеку.
– Давно живет? – И, заметив Витькино замешательство, пояснил: – Ну, ты вот про Макара сказал, что с детства его знаешь. Про Лешку тоже. А Дмитрий? Старожил? Местный?
– Нет. Он приезжий. Как давно приехал, не помню. Как-то так стал заметен, когда с Василисой сошелся.
– А Василиса – это у нас кто?
Ругая себя за обжорство, Олег отрезал еще кусок пирога. И тут же мысленно оправдался, что к утру пирог может и зачерстветь. И может так случиться, что он вообще окажется единственным гостем Катерины, а поскольку пирог готовился для угощения, он имеет полное право.
– Василиса-то? – Витька загадочно поиграл бровями, с присвистом отхлебнул из чашки, ухмыльнулся. – Это бабка Катькина. Василиса Степановна! Такая она… Такая!!! Ее тут все боялись, гражданин начальник.
– Почему это?
Олег вдруг вспомнил о коллекционном фарфоре в старинном буфете и посмотрел в его сторону. Фарфор был на месте.
– Она была… Какой-то слишком деловой и авторитетной.
– Чем промышляла? – включил профессиональное любопытство Мишин и тут же осекся, увидев, как Витька резко опустил глаза в стол, предоставив ему на обозрение лысину. – То есть я хотел спросить, чем занималась? Кем работала? Внучку-то поднимать одной трудно и…
– Да понял я, начальник, что ты хотел сказать. – пробубнил от стола Виктор и проговорил едва слышно: – Мент – он и в Африке мент, как его ни назови. А что касается Катькиной бабки… На заводе она точно не горбатилась. И на гуталиновой фабрике тоже. Чем-то жила. Дальнобоев кормила. – Витька поднял глаза на Олега, хмыкнул: – Если за ней что и было, теперь-то разве докажешь, начальник?
– Я ничего доказывать не собираюсь. Я просто пытаюсь понять повышенный интерес к этому дому. И все!
– Я тоже. – Испитая физиономия Витьки сделалась до невозможного серьезной. – Меня это тоже сильно тревожит. Потому я и хожу ночами.
– И много выходил? А?
Олег допил чай, отодвинул пустую чашку, понял, что насытился и теперь бы с удовольствием поспал, даже вот на этом маленьком стареньком кожаном диване.
– Пока тихо, но… – Витька почесал макушку, оставив на ней багровые полосы от ногтей. – Но как-то тревожно мне. Маетно. И следы…
– Какие следы? Где?
Мишин насторожился, тряхнул головой, пытаясь отогнать дремоту. Накрывало в полную силу. Он точно за рулем уснет, если сейчас поедет. А тут хорошо, уютно. Пахнет вкусно пирогом, лимоном. Пол чистый, по нему только босиком и шлепать. И тут же некстати вспомнились аккуратные ступни Катерины с маленькими пальчиками и перламутровыми розовыми ноготками. Белокурые волосы, заколотые небрежным тяжелым узлом на затылке, удивленные синие глазищи. Она была такой… Такой желанной!
Олег сонно зевнул и решил переместиться на диван.
– Я сейчас немного посижу и поеду, – бросил он виновато в Витькину сторону.
Тот и бровью не повел, осторожно, чтобы не греметь, полоская чашки. Худые лопатки сноровисто ходили под широченной майкой.
– Так что за следы-то, Виктор? – напоследок встрепенулся Олег, прикрывая глаза.
– Ну, на следующее утро, после убийства этих гавриков, кто-то вокруг нашего дома бродил ночью. Я прошелся вдоль забора-то… – Виктор положил на край раковины руки в мыльной пене, взглянул в дальний угол рассеянно. – На подмороженном снегу не особо разглядишь, но я все равно увидел: кто-то бродил.
– Что думаешь? Может, охранять вас кто-то взялся?
– Хорошо, если так, – мотнул лысой головой Виктор и закрутил кран. – А если по-другому?!
– Если бы было по-другому, уже бы случилось, – пробормотал Олег сонно и приоткрыл глаза. – Это чудовище ничего, кажется, не боится… Красивый фарфор… Коллекционный…
– А? – Виктор проследил за его взглядом, уперся в стекла старого буфета, равнодушно пожал плечами. – Бабка Катькина уважала всю эту ерундовую старину. Всю жизнь собирательством занималась, куда только все подевала? Продавала небось, чтобы внучку содержать.
Надо было встать и уйти. Взять себя в руки, встряхнуться, умыться ледяной водой и уйти. А он продолжал нежиться, вытянув длинные ноги, продолжал дремать на маленьком, тесном диванчике, приятно пахнувшем старой кожей и духами, скорее всего Катиными. Поглядывал на старый буфет, в котором загадочно мерцал позолотой старинный сервиз, казавшийся ему теперь хранителем неведомых секретов. Где-то над головой равномерно покачивался часовой маятник, отсчитывая время негромким постукиванием.
– Хорошо здесь, – прошептал Олег и отключился.
Утро началось с тупой боли во всем теле. Ее он почувствовал прежде, чем открыл глаза. Ныли плечи, не поворачивалась шея, ног ниже коленей он вообще не чувствовал. В какой-то момент вдруг накрыло сердце и голову паникой: а может, его уже пытали?! Может, он уже в руках этого урода, специализирующегося на страшных ритуалах? Но потом учуял запах ее духов, аромат жарившегося мяса, услышал едва заметное шлепанье голых пяточек по половицам, шепнул: «Катя», – и проснулся.
– Я гремела? Я вас разбудила?
Она стояла у плиты и переворачивала в большущей сковородке огромные, с лапоть, куски мяса. Пахло так, что ко всем прочим телесным немочам у Мишина еще и желудок свело от голода. Вчера он практически не ел, пирог не считается. Он его хоть и съел почти весь, но даже не заметил.
– Нет. Все в порядке. Который час? – Он осторожно шевельнулся, тело плохо слушалось. – Черт! Все болит…
– Я кофе сварила, сейчас подам. – Она торопливо плеснула в маленькую чашечку из кофейника и бегом принесла ему. – Пейте, очень крепкий. Сейчас все пройдет.
Он взял из ее рук чашку, пригубил, обжегся, но не поморщился. Огорчать ее не хотелось, она за ним наблюдала.
– Здорово. – Он счастливо зажмурился.
– Что здорово? – Она тронула его за колено.
– А все здорово! – Он повел рукой вокруг себя. – Утро… Вы, Катя… Кофе… Солнце… Мясо… сейчас сгорит.
– Ах, боже мой!!!
Она сорвалась с места, мгновенно сняла сковороду с плиты, выложила мясо на блюдо, посыпала его зеленью. Обернулась к нему с улыбкой, самой прекрасной на свете.
– Сейчас будем завтракать, – пообещала Катя и выпорхнула из кухни.
Мишин встал и начал разминаться, приседая и размахивая руками. Немного помогло. Руки и ноги начали слушаться, тупая боль сменилась легким покалыванием, уже хороший признак. Он завертел головой влево, вправо, и опять взгляд его, как магнитом притянутый, остановился на стеклянных дверцах буфета, вернее, на том, что мерцало за ними. Он не удержался, подошел, открыл дверцы, взял в руки соусник и повертел его, легкий, почти невесомый. Посмотрел на штамп внизу. Что-то до боли знакомое было в вензельной закорючке, а вот что…
– Это бабушкин сервиз.
Катя неслышно подошла сзади и встала за спиной, обдавая его шею теплым свежим дыханием. У Мишина даже голова закружилась то ли от ее присутствия, то ли от голода. Он осторожно вернул соусник на место, закрыл буфет и повернулся к ней.
– Она любила старинную посуду и мебель. – Катя смотрела мимо него на буфет. – То покупала, то продавала. Выживала с помощью этого. Меня все пыталась приучить к предпринимательству. Не вышло.
– Да?
Мишину жутко хотелось заправить выбившуюся из Катиной прически белокурую кудряшку и дотронуться до щеки, взять за руку, поправить клетчатую рубашку, задравшуюся на бедрах.
– Из меня вообще ничего не вышло, – вздохнула она с печалью. – Вот и дом, того гляди, упущу.
– Не надо так пессимистично, Катя. – Он все же заправил непокорную кудряшку ей за ухо и по щеке погладил, осмелел. – Все наладится.
– Что наладится, Олег Николаевич?! – Катя всхлипнула, отворачиваясь. – Люди оживут?! Это так… Так чудовищно!!! Я не могу поверить, чтобы кто-то… – Она ткнула пальцем в стол. – Чтобы кто-то, сидевший за этим столом, мог сотворить такое!!! Они хотели, конечно, защитить меня, да. Но чтобы так! Я не верю!!!
– Разберемся, вы только… – Он снова осмелел или обнаглел, непонятно, и, положив ей руки на плечи, сжал легонько. – Вы только держите себя в руках. Идет?
– Хорошо. – Она кивнула, узел ее волос качнулся, разбух и вдруг развалился, волосы хлынули вниз по лопаткам почти до поясницы тяжелыми белокурыми кольцами.
Мишин еле удержался, чтобы не зарыться в них лицом. Это было бы уже слишком! Он же при исполнении. У него вон уже и рабочий день начался, невзирая на то что по календарю сегодня суббота. Совещание на одиннадцать назначено по первым результатам поисков преступника. У него осталось…
Мишин нашел взглядом часы с маятником, усыпившие его вчера. Девять тридцать. До отдела минут сорок езды, надо поторапливаться. Хотя, видит бог, он бы с радостью остался здесь, с ней.
… – И где вы ночевали, уважаемый?! – Кораблев смотрел на свои пальцы, отбивающие громкую чечетку по столу. – Только не смей мне брехать! Мать сказала, что домой ты после вызова не возвращался.
– Не возвращался. – Мишин поежился, полковника видеть таким ему приходилось не часто.
– Где был?! После разговора с экспертами куда стопы свои направил?! – Кораблев поднял на него страшные глаза, полные такого гнева, что Мишин не хотел, да съежился. – У нее был, засранец???
Мишин промолчал.
Ему очень не хотелось портить утреннее впечатление разговорами о том, кем может оказаться Катя, в чем может быть замешана, из-за чего может быть привлечена к ответственности. У него случилось такое славное, солнечное утро! Они сидели втроем за столом, завтракали мясом и омлетом. Пили кофе с печеньем, за которым сбегал в магазин у железки Виктор. И говорили обо всем, кроме случившегося.
Обсуждали запаздывающую весну, «вот только сегодня солнышко и проглянуло». И то лениво так, неохотно, всего-то на полчасика. Подразнило и снова нырнуло в плотные серые облака. Потом говорили про возможность высадки розовых кустов вдоль забора. У Витьки знакомая занималась разведением элитных сортов. Потом переключились на отдых за границей. Катерина грустно отметила, что дом не на кого будет оставить, если она даже и соберется. Виктор тут же укорил ее за забывчивость. Он-то на что?!
Когда они вышли к воротам его провожать, Олег почти забыл, как и почему он здесь вообще оказался. Будто жил тут всегда. И будто вечером вернется снова.
– Удачи вам, Олег Николаевич, – улыбнулась ему Катя на прощание.
Светло улыбнулась, мило и открыто. Не могла она быть замешана. Ну не могла!!!
– Молчишь?! – Кораблев тяжело выбрался из-за стола, подошел к окну, побарабанил теперь уже по стеклу, бездумно таращась на раскисшую грязь на парковке. – Я и так знаю, что к ней поехал. Так зацепило, Олег?
– Я не знаю, что вам сказать, Иван Георгиевич. – Олег пожал плечами, виновато рассматривая широченную спину начальства. – Поехал вроде в интересах дела, а…
– А остался в интересах тела, – закончил за него со вздохом Кораблев. – А мне к весне обещали генерала, между прочим. А если маньяка не поймаю, какой же я генерал?! Так и намекнули вчера вечером, когда жену мою по моему же телефону поздравляли. Так-то. Что нового по делу?
– Работаем, – осторожно заметил Олег.
Хвалиться несуществующими результатами он не любил. Да, его ребята извлекли на одной из заправок, расположенных в двухстах метрах от места происшествия, запись с камер видеонаблюдения. Да, на ней отчетливо виден мужчина, трусцой бегущий вдоль обочины. И что?! Бежит он и бежит. Куда потом подевался, на записи не видно. Откуда прибежал – тоже. Необходимо разговорить охранников, дежуривших той ночью. А они дома отсыпаются. Его ребята поехали по адресам, пока не звонили. И о чем он станет докладывать начальнику?
– Плохо работаете! – насупился Кораблев, вернувшись на свое место. – В детском доме что?
– Там… Там ничего. Брат погибшего клянется и божится, что ничего предосудительного его близнец не совершал. Ни в чем не был замешан. Жил тихо в его квартире. Жил один. Ни с кем, включая семью брата, не общался. С семьей этой говорили. Не желали они видеть и знать Алексея. И о делах его ни прошлых, ни настоящих не знают вовсе. У него была женщина… – Олег вспомнил тихую миловидную женщину с заплаканными глазами. – Они пять последних лет были в отношениях, но не переезжали друг к другу.
– Она что говорит?
– Ничего! Молчит и плачет. Не знала, мол, о его делах вообще ничего. Мол, все время на глазах, все время в работе. Часто оставался ночевать в детском доме, чтобы домой через весь город не ехать. Но, думаю, скорее из-за нее.