Рыцарь на секунду застыл с занесенным над головой мечом. В его стальных холодных глазах вдруг появилось позабытое человеческое чувство: недоумение, щедро смешанное с болью.
Он шагнул назад, запутавшись в черном длинном плаще, и вдруг рухнул на истоптанный в битве снег.
Артур поднял выпавший из руки меч и одним ударом отсек врагу голову.
* * *
Мне казалось, что все происходит со мной во сне. Вот открою глаза — и не будет ничего: ни заснеженной поляны, щедро сбрызнутой алым, ни Артура.
Он стоял над поверженным рыцарем такой красивый, что не верилось. Не бывает таких пронзительных темно‑вишневых глаз, и изысканного изгиба губ, и непокорных волос цвета воронового крыла. Не бывает.
Артур — моя единственная любовь и единственная мечта…
И в этот миг я болезненно‑отчетливо поняла, как жестоко смеется надо мной судьба. Ту старинную серебряную шпагу, что еще торчала в горле моего несостоявшегося убийцы, я уже видела. Я хорошо запомнила эти странные узоры на гарде и похожий на застывшую капельку крови продолговатый темный рубин. Артур сразил своего противника личной шпагой старейшины, своего Отца. Теперь он так же равнодушно убьет и меня… Или не убьет. То, что он сейчас стоит мраморной статуей, подобный собственному изваянию, может означать либо то, что старейшина приказал привести меня живой, либо что Артур еще мечется между чувством и долгом.
Честно сказать, мне было все равно, какой из вариантов окажется правдой.
Я очень устала. Мне надоело висеть в воздухе и служить ценным призом для всякого, собирающегося опробовать на мне свои способности. Надоело — вот и все!
Я была права. Абсолютно права. Я не позволю, чтобы наша с Артуром любовь превратилась в мячик, которым перебрасываются за нашими спинами. Я не позволю стравливать нас и играть на наших чувствах. Я не допущу того, чтобы наша любовь была запятнана. Пусть даже нашими собственными руками.
Настало время выбора. Самое важное для меня время.
— Полина, — он шагнул ко мне, и в этот миг я всем нутром ощутила опасность.
Это чувство уже не раз спасало меня. Я отпрянула, и в тот же миг пуля ткнулась мне в плечо жалящей осой. Глаза застелило алой пеленой гнева и боли.
«Я предупреждала!» — сытой кошкой замурчала тьма.
Я на мгновение закрыла глаза, заглянув в вертикальные зрачки самой древней ночи. Той ночи, что царила над землей, когда та еще не знала солнечного света. Той, что была древнее всего и лежала в основе всего. Эта тьма окутала меня плотным плащом, как заботливая мать.
«Я позабочусь о тебе. Тебе ничего не придется делать. Только доверься мне…»
Глядя в распахнутые глаза ночи, я, как завороженная, кивнула.
Как же я сразу не догадалась. Ловушка оказалась очень простой. Предельно простой. Артур отвлек внимание, чтобы снайперы, посланные старейшиной, спокойно расстреляли меня.
Серебряная пуля. Это подло. Я думала, Московский Дом не использует серебро в борьбе со своими сородичами, это у них вне закона. А еще я думала, что мы с Артуром сможем любить друг друга вечно.
— Полина!
Смутно знакомый голос прозвучал где‑то в самом уголке сознания. Кто‑то пытался докричаться до меня. Не важно. Разберусь с этим в другой раз. Пока у меня есть дела поважнее.
Я легко ушла от того, кто пытался меня остановить, и обернулась, уже прекрасно зная, где находятся мои враги. Те, кто стрелял в меня. Мне было весело и легко. Разделаться с ними не составит труда. Они поджидали меня, считая, что я — глупая мышь, попавшаяся в хитроумную мышеловку. Ну это мы еще посмотрим! Я улыбнулась и кинулась им навстречу.
— Полина?!
* * *
— Полина! — крикнул Артур, бросаясь к ней, чтобы защитить и укрыть своим телом.
Он чувствовал себя дураком, положившись на слово старейшины и поверив, что тот отпустит их с Полиной. Размечтался, идиот! Ну конечно, зачем Отцу свидетели? Теперь Артур отчетливо понимал, что старейшине выгодно, чтобы они погибли. Тогда на них можно будет списать гибель посланника патриарха. Хотя, возможно, обвинят одну Полину, а его объявят героически павшим от рук демона. Господи, ну почему он был таким дураком! То, что пока стреляли только в нее, тоже было закономерным — они не могли рисковать, убив его, пока Полина еще жива. Артур понимал это так же ясно, как если бы слышал те инструкции, которые старейшина дал своим слугам.
Полина отшатнулась и кинулась к группе деревьев, откуда донеслись выстрелы. Но за секунду до того, как она отвернулась, Артур успел встретиться с ней взглядом. Ее глаза были, наверное, самым страшным, что ему приходилось видеть. Пустые, холодные, они казались затянутыми пеленой тьмы. Обычно ярко‑фиолетовые, они стали темными, аметистовыми и совершенно чужими. Артур вдруг почувствовал, что Полина — уже не та девочка, которую он знал.
Тем временем Полина, ловко уклоняясь от выстрелов — Артуру казалось, что пули застревают в облаке тьмы, которое окутывало ее фигуру, словно вороненые доспехи, — добралась до стрелявших. Опасаясь за нее, Артур метнулся следом, но быстро понял, что его участие не потребуется. Стрелков было двое — снайпер с винтовкой и корректировщик, вооруженный укороченным автоматом. На каждого из них Полине потребовалось не более нескольких секунд.
Кровь… густая кровь растекалась по снегу, несколько капель упало на щеку Артуру, и он отвернулся. Он бы не хотел видеть этого никогда. То, что творилось на поляне, не было сражением. Скорее кровавая безжалостная бойня. Смотреть на нее не могла даже луна, вдруг спрятавшаяся за тучами.
Полина повернулась к Артуру. Ее лицо было испачкано кровью, глаза все так же сверкали, а в окровавленном рту виднелись клыки.
Артур невольно отступил. Он вдруг вспомнил свой старый сон. Неужели Полина теперь и вправду чудовище? Неужели уже невозможно ничего изменить?!
Она смотрела на него, словно чужая, не узнавая.
— Полина! — еще раз крикнул он, но в ее глазах ничего не дрогнуло.
Девушка двинулась навстречу, и Артур прочитал в ее взгляде свой приговор.
Лиз предрекала, что однажды Полина убьет своего учителя… и потом этот сон, в котором она охотилась на него в заброшенном пустом доме… Неужели все это — правда?
«Все равно. Я не могу убить ее. Я никогда не смогу причинить ей зло», — промелькнуло в его голове, а потом мир взорвался болью…
* * *
Темная муть отхлынула так же неожиданно, как и пришла. Грудь и бок болели, словно обожженные. Я медленно коснулась бока рукой и с удивлением посмотрела на испачканные алым пальцы. Кажется, меня ранили… А потом… Нет, я не хотела думать о том, что случилось потом, и только смутно осознавала, что это что‑то страшное. Лучше не думать. У моих ног темнело чье‑то тело. Лучше не видеть. Лучше не знать. Чуть поодаль лежали еще два изувеченных трупа, а снег был щедро обрызган кровью.
Головная боль вернулась. Нет, я не хочу ни о чем думать. Я не хочу ничего знать. Хватит! Я ужасно устала. Устала…
Я уже собиралась уйти, когда что‑то в лежащем у моих ног человеке привлекло внимание. Этот оттенок волос. И бессильно откинутая бледная рука с тонким запястьем… Я знала их лучше, чем собственные. Каждый сантиметр этого тела я покрывала горячими поцелуями…
Нет! Этого не может быть! Кровь застыла в моих жилах…
Что же я наделала! Боже мой! Мне стало по‑настоящему страшно. Что со мной случилось, если я сумела поднять руку на того, кого люблю, того, кто для меня дороже всего? Я смотрела на свои испачканные свежей кровью руки и чувствовала, что все мое тело сотрясает крупная дрожь. Я чудовище, самое гадкое и отвратительное, какое только может быть. После всего, что я наделала, я не имею права на жизнь.
Луна неподвижно и бессмысленно висела в небе, над самой моей головой. Дурацкий фонарь, ненужный свидетель…
В такие моменты часто думаешь о всякой ерунде и замечаешь совершенно глупые, никому не нужные детали. Вот и сейчас я только удивлялась тому, почему снег почти не тает от нашей крови. Горячая человеческая кровь прожигает его насквозь, плавит в огне своей невыносимой боли. Наша кровь, наверное, холоднее льда. Что это за кровь, если она не может даже растопить снег? Какой в ней прок и какой прок в том, что подменило нам жизнь? Никакого. У нас ничего нет. У меня теперь ничего нет…
Я оглянулась. Тело рыцаря уже обратилось пеплом, а на грязном не растаявшем снегу лежала серебряная шпага старейшины. Как раз кстати. Будет очень символично.
Я подняла шпагу, уперла ее гардой в землю и наставила острие туда, где находилось мое собственное сердце.
Я подняла шпагу, уперла ее гардой в землю и наставила острие туда, где находилось мое собственное сердце.
Я знала, что пробить грудную клетку не так легко, но чувствовала, что могу справиться с этим.
«Нет! Не делай этого! Не смей!» — захлебнулась неслышным криком тьма.
Я злорадно улыбнулась. Приятно осознавать, что чьи‑то планы терпят сокрушительное фиаско! Бедняга, она так долго холила и выращивала для себя подходящее тельце — и тут такой грандиозный облом!
«Я подарю тебе власть над этим миром», — зазвучало в голове.
«Он мне не нужен», — ответила я.
«Полина… — около меня стояли двое. Молодая красивая женщина и мужчина с грустными фиолетовыми, как у меня, глазами. Мои родные родители. — Остановись, Полина!»
«Поздно, — ответила им я. — Уже слишком поздно».
Последний взгляд, брошенный на распростертое тело Артура…
Но тут шпага, будто сама собой вырвавшись из моих рук, отлетела далеко‑далеко в сторону и, упав куда‑то за границы вытоптанного пространства, потонула в глубоком снегу. А я оказалась лежащей на земле, накрепко прижатая к ней чьими‑то сильными руками.
— Не смей делать этого! — прорычал Ловчий, отвешивая мне полноценную тяжелую пощечину, от которой моя голова перекатилась набок.
— Отпусти меня! — взвизгнула я, пытаясь укусить его руку.
Мой убийца, мой друг, ставший для меня ближе, чем бывает близок порой возлюбленный, явился, чтобы в очередной раз спасти меня от смерти. Есть ли кто‑нибудь ближе тебе, чем твой собственный враг?…
Мы катались в снегу. Вся одежда давным‑давно перепачкалась и сбилась. Смешанный с чужой кровью снег забивался за шиворот, в уши, в рот… Я дралась так отчаянно, как, наверное, не дралась еще никогда в жизни.
А потом вдруг силы кончились. Совсем. Я прекратила сопротивляться. Легла на снег и закрыла глаза. Мне даже стало все равно: умру я или все‑таки буду жить. Все это стало мне глубоко безразлично, словно это была не моя собственная жизнь, а чужая скучная книга, дочитывать которую у меня не было ни интереса, ни желания.
У меня больше ничего не было.
Пустота поглотила меня и выплюнула начисто обглоданный скелетик. Однажды, давным‑давно, много жизней назад, я видела на берегу моря полузатоптанный в песок, высушенный солнцем рыбий скелетик. Я, наверное, сама стала им.
И вдруг я почувствовала, что кто‑то лег рядом со мной и крепко‑крепко обнял меня.
Он ничего не говорил, ни единого слова, но я вдруг поняла, что он ни за что не отпустит меня. Он дал мне новую жизнь, и я все‑таки его неплохо понимала.
Глава 3
Я сидела перед чистым листком бумаги и медленно водила по нему карандашом. За грифелем тянулись неровные линии, заплетаясь в непонятные узоры. Голова была абсолютно пустой и легкой. Должно быть, я все‑таки сошла с ума, сама не заметив этого. Иногда я слышала голоса. То мягкий, вкрадчивый, словно бархатный, голос, которым со мной говорила тьма, то нежный голос матери, то взволнованный — отца… Были еще и другие. То хором, то поодиночке они звали меня куда‑то. Но я не откликалась. Мне было абсолютно все равно, что они хотели от меня. Даже не любопытно. Поэтому я зажимала уши руками, а потом снова склонялась над бумагой и медленно проводила следующую линию. Когда все пространство заполнялось линиями и загогулинами, напоминающими клубок блестящих откормленных змей, я с отвращением сталкивала рисунок на пол. У моих ног валялась целая куча полностью исчерченных листов.
Иногда приходил Ловчий. Во мне притих даже голод, поэтому на охоту я ходить отказывалась, и Ловчий почти насильно вливал в меня принесенную откуда‑то красную питательную жидкость. Впрочем, когда жидкость попадала ко мне в рот, измененный организм прекрасно выполнял свои функции — зубы удлинялись, а скрывающийся во мне зверь тихо рычал и ворочался. Я отстраненно, хотя не без доли интереса, наблюдала за этим, словно дело касалась вовсе не меня, а кого‑то другого, постороннего, а я была, скажем, скучающим лаборантом, терпеливо конспектирующим результаты идущего эксперимента.
О том, что случилось в Ботаническом саду, мы не говорили.
Я помнила только одно. Когда я пришла в себя после драки с Ловчим, тела Артура на снегу не было. Возможно, с ним произошло то, что и с другими вампирами после окончательной смерти, — он просто рассыпался прахом. А может, и нет. Я долго смотрела на грязный истоптанный снег, пока не поняла, что именно кажется мне странным: на том месте, где упал Артур, лежал лишь серебряный меч. Шпаги старейшины поблизости не было. Я оглядела поляну и без особого удивления отметила, что она и вправду пропала.
Я не думала об этом странном факте, как и не думала об Артуре, когда чертила на бумаге свои путаные линии. Я вообще ни о чем не думала.
Ловчий, ход № 8
— А ты мне нравишься. Ты такой же сумасшедший, как и я.
Тот, кто назвал себя Ловчим, недоверчиво взглянул на рыжеволосую женщину. У нее было белоснежное лицо и пронзительные, словно бездна, глаза. Одетая в алое, на одно плечо, платье и высокие сапоги, выглядывающие из‑под порванного в клочья подола, она казалась самым странным существом, которое он только когда‑либо видел. Он затруднялся сказать, сколько ей лет, но она казалась очень старой и очень‑очень опасной.
— Ты пойдешь со мной, — продолжила она без тени сомнения. Ее медовый голос ласкал, и вместе с тем Ловчий чувствовал в нем сталь и понял, что лучше не возражать ей.
В ту ночь он вернулся с охоты и присоединился к тем, кто стал его собратьями. Он не высоко ценил грубых бахвалящихся бугаев, постоянно лающихся между собой и тем не менее считающих себя стаей, однако иногда одиночество вдруг тугой петлей перехватывало горло, а в груди рождалась странная боль, и тогда он шел к тем, кто считал его своим, молча сидел у костра, слушая чужие, бесполезные для себя разговоры, и понемногу ему становилось легче.
Так бывало уже не раз, но той ночью у костра оказалась она — странная женщина, прекрасная и ужасающая одновременно.
— Кто ты? — спросил он тогда.
И незнакомка рассмеялась, словно услышала что‑то нелепое.
— Твоя королева, — объяснила она, словно несмышленышу‑щенку, и провела рукой по его щеке.
Ее прикосновение, хоть и было холодным, как лед, огнем опалило его лицо. Он вздрогнул и почувствовал, что земля качнулась под ногами.
— Ты будешь со мной и будешь служить мне всегда, — сказала она, улыбаясь тонкими кроваво‑алыми губами.
Дикие, собравшиеся вокруг них, молчали, и только едва слышно потрескивал забытый догорающий костер, роняя алые всполохи на ее кровавое платье и на бледные щеки, искрами вспыхивая в медно‑рыжих волосах. Она была прекрасна, как сама земля, и все подчинялось ей, даже ночной ветер, ласково треплющий тугие змеистые пряди.
— Я пойду с тобой и стану служить тебе, — он встал на колени и прильнул к белоснежной руке, нежной руке, в которой чувствовалась немалая сила и власть.
— Я принимаю твою клятву, — ответила она, поднимая его и касаясь его губ быстрым и жадным поцелуем.
Тогда он думал, что этот поцелуй связал его крепче всяких уз. Он думал так до тех пор, пока на его пути не возникла девочка со странными фиолетовыми глазами — та, что разрушает законы и нарушает запреты, та, перед кем не устоят даже прочные каменные стены, та, которая заставила его вспоминать…
Ловчий поднял голову и взглянул на Полину. Она не смотрела на него и только водила карандашом по бумаге… Девчонка, совсем девчонка! Как же он мог позволить ей изменить его судьбу?!
Скрип карандаша по бумаге… Ловчий знал, что будет защищать ее до конца, чего бы это ему ни стоило…
Задумавшись, он едва не пропустил нечто важное. За дверью кто‑то стоял.
Осторожно, чтобы не спугнуть невидимого пока противника, Ловчий направился к двери и резко рванул ее на себя.
— Что ты тут делаешь?
Худощавая девушка со спутанными темными волосами испуганно вздрогнула и отпрянула.
Он возник перед ней из тени так молниеносно и беззвучно, словно и сам был одной из теней. На его черной косухе пролегли беспорядочные глубокие царапины, словно куртка попала под колесо мельницы, дополнительно оснащенной ножами. Но девушка знала, кто виноват в том, что куртка приобрела свой нынешний вид.
— Ты изменился, — тихо сказала темноволосая, не отвечая на заданный вопрос. — Наши говорят, будто ты предатель. Но я не верю. Я знаю, она тебя заколдовала! Она очень сильная колдунья, я испытала это на себе! Теперь тебя больше не интересует даже охота! Я же вижу, что она губит тебя! Пожалуйста, опомнись!