Так получилось, что исход войны, а значит, и судьба мира во многом зависят от меня.
Что я могу — девчонка, так и не окончившая среднюю школу. Я и в своей‑то судьбе ничего не понимаю. Оказывается, я — мастер сложных отношений. Именно такие складываются у меня со всеми, на кого ни посмотри: и с Димкой, и с Артуром, и с Ловчим.
Кто же я, в конце концов. Как хотелось бы взглянуть в глаза своему отражению и спросить его: «Кто ты?»
Ветер лениво крутил по земле поземку. До наступления Нового года оставались считаные часы… Это будет странный праздник. Я приложила к снегу ладонь и посмотрела на засыпаемый колючей снежной крошкой отпечаток. Кто же я: принцесса или все‑таки ведьма? А может, и то и другое одновременно.
Свет и тьма смешались во мне так, что и не разделить. Кровь демонов, которых девушка в черном назвала богами, и сила рода, давшего мне жизнь, научившая любить. Я такая, как есть, меня не переделать. Я принимаю себя целиком. И светлое, и темное.
А еще каждый носит в груди бомбу с часовым механизмом. Она тихо тикает, и люди называют ее сердцем. И никому не известно, когда и с какой силой она сработает. Моя — уже сработала, и от этого мне вдруг стало легче…
Поднявшись на ноги, я осторожно положила серебряную звездочку обратно в карман и отряхнула от снега чужую куртку. Теперь я, кажется, знала, что мне делать.
Ровно через час отряды Королевы двинулись на Москву, уже полную праздничной суеты, опутанную, словно сетями, перемигивающимися новогодними гирляндами.
* * *
Он чувствовал, что день, которого он ждал, пришел, поэтому сегодня собирался особенно тщательно. Серебряный крестик на шее, белоснежная, безукоризненно отглаженная рубашка, брюки со старомодными стрелочками, до блеска начищенные ботинки… Все, что требовалось для дела, поместилось в небольшой кейс.
Тщательно прибрав квартиру и выкинув пакет с мусором, мужчина вышел из дома и сел в серую машину. На улице царило оживление, а по дороге то и дело попадались компании, уже начавшие отмечать праздник. Люди кричали что‑то друг другу, размахивали руками, напяливали на головы дурацкие красные колпаки, украшали привычную одежду блестящей мишурой. Они казались так беззаботны и счастливы, что итальянец невольно позавидовал им. Им не приходится быть чистильщиками, их не избирал Господь, чтобы отделить овец от козлищ, на них не лежит тяжкое бремя тайной ответственности. Но вместе с тем где‑то в тайниках своей души он чувствовал превосходство. Ведь это ему дана сила, это его рука вершит правосудие и несет Господню волю. Он хозяин над жизнью и смертью, слуга и господин.
Поставив автомобиль на обочине дороги в ряду других припаркованных машин, итальянец прошел пешком еще с полквартала и поднялся на крышу одного из домов. В запасе еще было время, и он достал из кейса снайперскую винтовку и принялся неторопливо ее собирать.
* * *
Она всегда приходила вовремя. Умение работать с вероятностями — это ее конек. Сегодня — судьбоносная ночь. Редкая возможность все поменять и впустить в мир свежую кровь. «С Новым годом, с новым счастьем», — повторяют все. И сегодня она загадала, чтобы счастье стало действительно новым. Только сначала требовалось сделать нечто очень существенное, ради чего она и торчала на крыше уже почти час.
Пальцы отчаянно мерзли, так что приходилось подносить их к лицу, согревая дыханием.
Судьба играла с ней. Вероятности путались, как и всегда, когда дело касалось этой странной девочки с фиолетовыми глазами. Однако в девяти из десяти случаев ее ждала смерть. Пепельноволосая девушка знала это, но считала, что цена не так уж велика. У нее еще есть шанс, но, даже если она погибнет, и послужит на благо делу. Все уже никогда не будет так, как прежде. Интересно, что там — за дверью…
Как бы там ни было, худая черноволосая девчонка с ярко‑фиолетовыми глазами нужна ей, нужна им всем. Она — последний шанс для этого прогнившего, как забытый в углу апельсин, мира.
* * *
В праздничной суете на нас пока еще не обратили внимания. Королева и рассчитывала на это, когда выбирала для выступления именно Новогоднюю ночь. И люди, и обитатели Домов, усиленно им подражающие, цепляются за традиции. Традиции, привычки, привязанности — это то, что делает нас уязвимее. Но у этой монеты есть и оборотная сторона: чем меньше привязанностей, тем больше страха.
Мы пробираемся по подземным туннелям разряженного в мишуру города. Мы, наверное, почти единственные здесь, кто не празднует, мы — волки, блуждающие во тьме в виду горящего во мраке костра. Мы пришли, чтобы убить их праздник.
— Здесь, — сказала Королева, остановившись на одной из лестниц, ведущих вверх, к выходу на поверхность. — Мы поднимемся наружу здесь.
И один из ее ближайшего окружения первым поднялся по лестнице, чтобы открыть для нас люк канализационной шахты.
* * *
Он появился на крыше внезапно, быстро огляделся, к счастью, не заметив ее, — она нашла себе хорошее убежище, — и, раскрыв кейс, принялся деловито собирать снайперскую винтовку.
Время пришло. Сейчас или никогда.
Она попыталась нащупать одну из нитей вероятностей, но они все ускользали из ее пальцев. Магия — то, чему она служила все эти годы, — подвела ее. Или все дело в девочке? Генерируемое вокруг нее поле становилось сильнее и сильнее и, очевидно, пресекало все посторонние вмешательства.
Ну что же, и к этому она оказалась готова. Недаром она все‑таки не кто‑нибудь, а маг вероятностей.
Ей еще не случалось убивать. Раньше она стреляла только в тире, да еще с друзьями — по бутылкам. Она отказывалась стрелять даже по воронам, веря, что у птиц есть душа. Но теперь… В тире она всегда выбивала десятку. Так что шанс был. Она знала, что делает все правильно, выбора нет, но рука все равно чуть заметно подрагивала, когда девушка достала из кармана пистолет и аккуратно прицелилась в голову все еще не замечающего ее мужчины.
Под ложечкой неприятно сосало. Ей было страшно, но выбирать не приходилось. Все нити спутались в единый клубок. Она видела только один выход… только один.
Рука дрожала.
Проклятый холод!
* * *
Еще мои настоящие родители, пытавшиеся сбежать от обоих кланов вампиров, знали, что иного выбора нет. Ни одна из сторон ни за что не оставит нас в покое. И я уже приняла самое главное решение: не играть ни за кого. Только за себя. Я больше никогда не буду ничьей пешкой. И Артур тоже не будет. Вот только поверит ли он мне после того, что с нами произошло? Я проявила слабость, доверившись тьме. На деле все совершенно не так. Нам не нужно умирать! Нам нужно просто любить. Эта сила сильнее смерти, и, возможно, она сможет спасти целый мир. Поднимаясь на поверхность, я думала о том, что очень скоро мы с Артуром уйдем отсюда, оставив обе стороны в дураках. Хорошо бы, если бы Артур согласился на это. Впрочем, в глубине души я не сомневалась в его решении. А еще я бы хотела, чтобы вместе с нами ушел Ловчий. Но это, конечно, скорее из области фантазий.
«Ты пойдешь со мной?» — повис на кончике языка невысказанный вопрос. Мой враг оглянулся, словно услышав его, и на миг в его глазах отразились звезды.
«Ну конечно, пойдет. Я уговорю его», — решила я, поднимаясь по лестнице к поверхности.
Высунув голову из люка, я посмотрела на темно‑серое небо. В лицо летел мелкий колючий снег, жалящий щеки, оседающий кристалликами на ресницах. В воздухе пахло тревогой и напряженным отчаянным ожиданием. Что‑то умирает и что‑то рождается. Без смерти невозможно возрождение. Люди верят, что в Новый год к ним обязательно придет новое счастье. Просто так, незаслуженно, даром, завернутое в хрустящую подарочную бумагу, пахнущее хвоей и мандаринами.
А за что им новое счастье, когда они давным‑давно разучились верить в сказку? Золушка не теряет туфелек — слишком жалко выбранной в дорогом магазине пары от Маноло Бланик… Герда не идет вслед за Каем — она обиженно сидит в уголке дивана и методично рвет его фотокарточки в семейном альбоме, заедая свое горе конфетой с до отвращения сладкой клубничной начинкой — и конфетные фантики вокруг нее подобны падающим с деревьев листьям. Спящая красавица купила будильник, ежеутренне поднимающий ее — полуживую — на скучную, нелюбимую работу. Так и живут. Часы навсегда остановились, и над сказочным городом повисла тишина. Такая плотная, что даже влюбленные перестали слышать биение сердец друг друга. Да что там говорить, я сама зажала уши и закрыла глаза, увлеченная собственными переживаниями, не желала слышать и видеть даже Артура…
* * *
Руки медленно скользили по стволу. Вот она — цель. Можно стрелять. Но вместе с тем усиливалось и чувство опасности. Он ощущал ее, что называется, затылком. Но враг, притаившийся сзади, отчего‑то медлил. Итальянец резко обернулся и выстрелил, руководствуясь скорее чутьем, чем слухом.
Руки медленно скользили по стволу. Вот она — цель. Можно стрелять. Но вместе с тем усиливалось и чувство опасности. Он ощущал ее, что называется, затылком. Но враг, притаившийся сзади, отчего‑то медлил. Итальянец резко обернулся и выстрелил, руководствуясь скорее чутьем, чем слухом.
* * *
Девушка выронила пистолет и удивленно посмотрела на собственные пальцы. Там, где они касались груди, они были все забрызганы чем‑то красным. Горячим. Или холодным. Она уже не понимала, только время вдруг остановилось, а мир стремительно потерял свои краски. Черно‑белый мир ворвался в ее распахнутые глаза и застыл там уже навеки.
* * *
Благоприятный момент был упущен. Девчонка уже ушла с линии огня, заслоненная гороподобными громилами.
Итальянец оглянулся на ту, что пыталась его убить. Как же не вовремя она вмешалась! Очень не вовремя. Он вздохнул и отвел винтовку. Никогда нельзя торопиться. Не получилось на этот раз — ничего, он может подождать, потому что на его стороне Бог.
* * *
Я задумалась, как совершеннейшая дура, залюбовавшись на серебряный блеск острых снежинок. Они увели меня в сказку. Меж тем Ловчий давно протягивал мне руку, чтобы помочь выбраться наружу. Досадуя на себя, я, не приняв его помощи, выбралась на улицу и отряхнула с ладоней и коленей налипший снег. Золушка, Герда… ну надо же! Сказочные персонажи дороже обычных людей. Недаром моя любимая учительница по литературе говорила, что у меня слишком развитое воображение.
Главное — в другом. Мне нужно найти Артура и заглянуть в его вишневые глаза. Все будет хорошо, если мы вновь услышим биение сердец друг друга. А если нет — что же, значит, не судьба.
Мимо меня проходили подданные Ее Королевского величества. Такие же свихнувшиеся, как она сама. Если весь мир сошел с ума, то проще быть среди сумасшедших. Я сама была такой, но теперь вдруг исцелилась и поняла, что мне действительно нужно.
— Я больше не сумасшедшая! — объявила я Ловчему, глядящему на меня желтыми волчьими глазами. — И я отказываюсь играть в эти глупые игры.
— Чего же ты хочешь? — спросил он.
— Быть собой! Просто жить, и чтобы меня не дергали во все стороны, понимаешь?
Мимо нас проходили дикие. Увлеченные предстоящей атакой, взволнованные почти ощутимым на губах солоновато‑сладостным вкусом свежей крови, они забыли обо мне.
— Ты глупая девчонка, — Ловчий сделал шаг по направлению ко мне, но я вовсе не собиралась позволять ему трясти меня за шкирку, словно провинившегося щенка, нагадившего на ботинки.
Извернувшись, я отступила от него.
— Это ты глуп, — сказала я, начиная всерьез злиться. — Помнишь, я не раз спрашивала, как тебя зовут. Ты не ответил мне. И теперь я знаю почему. Ты просто не помнишь своего имени! Ты забыл свое имя и предал свое прошлое! У тебя нет ничего! Твоя охота — это подделка, ширма, за которой ты прячешься от собственного страха… от себя самого!
У наших ног выплетала узоры поземка. Мы были на улице одни. Только мне все казалось, будто кто‑то бесстрастно наблюдает за нами сверху. Может быть, Бог?
— Чего же ты хочешь? — Ловчий осторожно приближался ко мне. Мне вдруг подумалось, что у него вкрадчивые шаги — бесшумные, мягкие, немного пружинящие.
— Я хочу, чтобы ты очнулся, — я в свою очередь отступила, удерживая между нами расстояние. — Каким человеком ты был?
— Это не важно.
Он прыгнул, пытаясь схватить меня. Но время, проведенное подле Ловчего, пошло мне на пользу. Я тоже кое‑чему научилась и успела отпрянуть.
Я не отводила от него взгляда, но тем не менее краем глаза смогла уловить какое‑то движение на крыше ближайшего дома.
Воздух дрогнул… или мне это только показалось… и Ловчий, тоже на миг взглянувший в ту же сторону, вдруг немыслимым прыжком оказался передо мной, толкнув меня на снег.
Ловчий, ход № 9
Ему уже приходилось умирать. В первый раз это случилось в глухой Сибирской тайге, пропахшей хвоей и свежей кровью. Он уже не раз ощущал дыхание смерти на своих губах — жгучее, опаляющее, безжалостное.
Только в этот раз все случилось по‑настоящему. Самая последняя смерть вошла в его сердце серебряной пулей. Пулей, предназначенной не для него. Глупая девчонка стояла слишком далеко, и по всем законам он не должен был успеть спасти ее… Но он успел. И вот — долгожданный приз.
Метель смеялась ему в лицо, и в этом смехе он слышал звон серебряных колокольчиков, точь‑в‑точь таких, как в голосе его Королевы. Бледная призрачная луна кривилась оскаленной волчьей улыбкой.
Он умирал.
Смерть почему‑то пахла сиренью и пылью. У нее были мягкие нежные руки и длинные черные волосы, опутавшие его, словно прочные сети. У нее были удивительные изменчивые глаза — то упрямо‑фиолетовые, то кроткие, медово‑карие…
С той сумасшедшей летней ночи, пропахшей сиренью и пылью, он не видел Нину. Никогда.
А дальше была Сибирь и остатки армии Колчака, вязнущие в снегу и теснимые отрядами красных. И та ночь, когда Господь отвернулся от него. И новая жизнь, в ходе которой он все больше забывал о себе прежнем.
В ту ночь, когда стая решила погонять неопытного новичка, он и стал таким, каким оставался без малого сотню лет — вплоть до того, как впервые встретил глупую девочку с фиолетовыми глазами. Тогда, уйдя от преследователей, он зашел за их спины и начал свою собственную охоту. Свою первую настоящую охоту. Он заплатил им сполна, превратив жестокую забаву в настоящую кровавую бойню. Именно тогда он стал Ловчим и встретил свою Королеву.
Именно тогда окончательно умер молодой, верящий в идеалы офицер по имени Алексей…
— Алексей. Меня зовут Алексей, — проговорил он, проваливаясь в мягкую податливую пустоту.
А с неба сыпались и сыпались серебряные снежные звездочки, завывала метель, будто пела тяжелую тревожную песню.
Глава 5
Сердце подскочило и остановилось, а глаза заволокло темной мутью. Я ощущала в груди сухой жар, словно там горело маленькое солнце.
Я сама не помнила, как оказалась рядом с Ловчим и что было потом. Когда я немного пришла в себя, то поняла, что взбегаю по лестнице. Сверху потянуло морозной прохладой — выход на крышу был уже совсем рядом.
Я выскочила наружу, под безумство колючих снежинок, и тут же в стену около моей головы что‑то стукнулось. Серебряная пуля слишком мягкая, чтобы войти в бетон. Расплющившись, она упала к моим ногам.
Убийца был здесь, совсем близко. Я ясно слышала, как стучит его сердце. Этот звук казался мне звоном набатного колокола и придавал силы. Силы отчего‑то было очень много. Она лилась в меня нескончаемым потоком. Я чувствовала, как она переполняет меня, а мир перед глазами стал необычным, контрастным черно‑белым, и притом ярким, как будто в телевизоре подкрутили регулятор резкости.
Опьянев от втекающей в меня силы, я двинулась к спрятавшемуся человеку. Он снова выстрелил. Один раз, другой, третий. Я видела, как летят в меня пули — большие серебряные мухи. Воздух вокруг нас загустел и стал тягучим, поэтому пули летели очень медленно, с трудом преодолевая его сопротивление, и я без труда отмахнулась от них.
Глупый человек еще пытался стрелять, уже понимая, что все это бесполезно, а затем, когда я подошла уже совсем близко, вдруг вытащил серебряное распятие и, выставив его перед собой, забормотал на латыни слова молитвы.
Его сердце колотилось от страха, и я понимала, что этот страх — мой ключ к нему. Теперь я могу сделать с ним все, что угодно! Он сам дал мне в руки оружие против себя.
— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti,[11] — бормотал убийца, отгораживаясь от меня большим серебряным крестом.
Его волосы были все в снежной пыли, а на скулах горели два пятна лихорадочного румянца. Бесцветно‑серые глаза широко распахнуты, сухие тонкие губы испуганно дрожат. Боже мой! Он же сам не верит в то, что говорит!
Я расхохоталась. Я хохотала, запрокинув лицо к темно‑серому пустому небу. Очень долго и громко. А затем отвела бессильную руку с распятием и сжала вспотевшую, несмотря на зимний холод, ладонь замершего передо мной человека.
— А теперь я отведу тебя во тьму. Чтобы ты своими глазами смог увидеть то, чего так боишься, — сказала я и выдернула разом побелевшего незнакомца из того, что он считал реальностью.
— No! No! — еще шептал он, тщетно пытаясь вырваться.
Страх расходился от него во все стороны, и я пила его — тягучий и сладкий, как мед.
Мы были во тьме, которая уже жадно вцепилась в свою жертву.
— Добро пожаловать в ад! — сказала я, и мой жалкий противник, хотя, судя по всему и не говорил по‑русски, прекрасно меня понял.