Когда он посмотрел на Дмитрия, в лице не было ни кровинки. А в глазах… нет, не страх, а какая-то глубоко упрятанная тоска.
– Верона? – повторил он. – Ах да, нет жизни без Вероны…
– Как сказал Уленшпигель, – сказал Дмитрий.
– Уленшпигель? – переспросил вяло Джордж. – Это сказал Данте!
Дмитрий придвинул ногой стул и сел. Если бы Джордж сказал, что эти слова часто повторял Ромео, это значило бы, что за домом ведется наблюдение, а их речи пишутся.
На экране один из смуглокожих футболистов сделал рывок, двое защитников пытались перехватить, но мяч ушел на передачу, голова Джорджа начала поворачиваться в ту сторону.
Дмитрий смотрел с брезгливой жалостью. Им там, на Родине, намного проще. Трезвеннику легче держаться среди трезвенников, а бросившему курить – среди некурящих. Но Джордж должен был жить этой жизнью. И не отличаться…
– Встряхнись, Джордж, – сказал он негромко. – Пришла пора.
Джордж проскрипел простуженно:
– Что тебе надо?
– Помощь.
– Деньги? – поинтересовался Джордж с внезапно вспыхнувшей надеждой. – Паспорта, визы?
Дмитрий покачал головой:
– Это у нас есть. Нам нужен будешь ты.
– Я?
– Целиком, – уточнил Дмитрий.
– Черт, – сказал он растерянно. Потер ладонью небритый подбородок. Дмитрий услышал скрип щетины. – Как не вовремя… Мне завтра уезжать… Так, дела фирмы, но довольно важные… Да знаю, знаю, но дела важные… Так как же… Ты подожди, я сейчас оденусь. Это рядом, в соседней комнате…
Дмитрий прошелся от стены до стены, высматривая место, где сесть, а на самом деле оценивая расположение дверей – их три, окон – все зеленоватые, как аквариумы, выходят в сад. Богато живет Джордж, здесь на песке ничего не растет, надо было привезти не один грузовик с хорошим черноземом, чтобы вырастить такой роскошный сад.
При всей расхлябанности дел, что пока еще творится в России, все равно разведчик не станет вводить в дом женщину без разрешения «сверху». Имеется в виду, надолго. Это уже не говоря о том, что человек, находящийся в режиме «консервации», вообще старается выглядеть попроще.
Из-за окна со стороны сада доносился негромкий женский голос. Сквозь прозрачную занавеску видно было ту самую молодую женщину. Она напевала что-то задорное, а когда забывала слова, просто намурлыкивала громко и с удовольствием. Руки ее непрестанно подвязывали ветки, отягощенные крупными румяными яблоками.
Сильный аромат донесся через занавеску. Дмитрий шумно вздохнул, точно так же пахло в саду его деда, он никогда не забудет этот запах. Женский голос оборвался. Дмитрий поймал испуганный взгляд. Женщина на короткий миг смотрела абсолютно беззащитно, но через мгновение на ее лице появилась приветливая улыбка.
– Нехорошо подслушивать! – крикнула она задорно.
Дмитрий отодвинул занавеску. Женщина улыбнулась ему открыто и приветливо.
– Я только подсматривал, – объяснил он.
– А почему не слушали? – спросила она с наигранной капризностью. – Что, я плохо пою?
– Я не знаю слов, – признался Дмитрий. – Я европеец, владею немного арабским. Вот и все…
Она засмеялась:
– Я пела на японском. Мы с Джорджем познакомились через Интернет. Месяц общались по чату, потом встретились. Вот уже второй год живем вместе!
Она приблизилась к дому, чуть запрокинула голову. Дмитрий смотрел на нее слегка сверху, и она выглядела еще более миниатюрной и японистее, чем все японцы. Волосы были ярко-красные, того оттенка, какой бывает только у иссиня-жгучих брюнеток. Только брови она оставила широкими и черными, что удивительно шло к ее юному и чистому личику.
– Вы кто? – спросила она с простодушным интересом. – Тоже археолог?
– Еще какой, – ответил Дмитрий. – Только я чаще роюсь в отчетах предшественников.
– Бедненький, – пожалела она и смешно сморщилась. – А вот Джорджу удавалось ездить на какие-то раскопки!
– Интересные? – поинтересовался Дмитрий.
Она пожала плечами:
– Не знаю. Он никогда меня не брал.
– Зверь, – посочувствовал Дмитрий.
Она расхохоталась:
– Да мне никогда не хотелось рыться в земле, перебирать кости и черепки. Или даже готовить на костре. Я умею только в микроволновке!
– В микроволновке, – согласился Дмитрий, – это здорово. И когда он последний раз ездил?
Она хитро улыбнулась:
– Когда познакомились, два раза успел съездить. А теперь решил, что можно жить и без его черепков. Наверное, он прав. Я зарабатываю достаточно.
Дмитрий обвел взглядом комнату. Движение его глаз было выразительным, женщина весело расхохоталась.
– Я работаю в научно-исследовательском институте, – сообщила она. – Только что выстроили новый корпус! Теперь у нас четыре тысячи сотрудников. Это вместо полутора тысяч всего полгода назад!
– Это круто, – сказал Дмитрий, он в самом деле был потрясен. – Такое обходится не в один доллар, верно?
Она отмахнулась:
– Сам корпус обошелся всего в триста миллионов долларов. А вот оборудование потянуло уже на восемьсот. Ну а жалованье и всякие расходы обходятся в сто тысяч долларов в месяц, это немного. Основные расходы, как вы понимаете, уходят на эксперименты, на покупку новейшей аппаратуры, на переманивание ведущих медицинских светил из всяких там хирургических и терапевтических центров. Представьте себе, мы сумели вытащить из Швейцарии самого Римальда, а из Германии к нам приехал знаменитый Штазер с двумя самыми талантливыми сотрудниками! Они раньше работали как раз над проблемой дешифровки ДНК. Всякие наследственные болезни лечили, так что у нас оказались, как вы понимаете, на месте. Всем троим поручена деликатнейшая из операций: разработка новейших методов нанесения татуажа на верхнюю губу…
– А на нижнюю? – спросил Дмитрий.
Ему стало весело, он чувствовал себя как в чудовищном сне, из которого в любой момент может выйти.
Она взглянула укоризненно:
– Что вы! По нижней губе у нас другая лаборатория!.. Там совсем другая кожа… на нижней губе, не в лаборатории, иное строение капилляров… она как бы нижнечелюстная, почти автономна – в сравнении, конечно! – от мозга. О, специалисты по нижней губе мечтают перейти в более элитарный коллектив исследователей возможностей верхней губы, как… Даже не знаю, но мечтают страстно!.. Вообще у нас большие возможности, но по верхней губе написано двенадцать монографий, семьсот восемьдесят научных работ и несколько тысяч статей! Из них около трети – проблемы нанесения татуажа. И только две трети касаются способов нанесения помады и питательных кремов.
Она смотрела блестящими глазами, и Дмитрий, чувствуя, что сказать что-то надо, промямлил глубокомысленно:
– Две трети… о, это немало!
– Всего полгода назад их было больше, – сказала она с жаром. – Но темп внедрения татуажа идет так быстро, что его проблемы выходят в первый ряд самых важных задач человечества. Таких, как новый дизайн одежды, причесок и даже, простите, формы унитазов!
Дмитрий согласился:
– Да, на унитазах мы проводим столько времени, если посчитать за всю жизнь, что им надо уделять больше внимания, чем каким-нибудь театрам, куда заглядываем два-три раза в жизни.
Она светло улыбнулась:
– Я в театре ни разу не была. И что, я чем-то несчастнее тех, кто там бывает каждый месяц?.. У меня три телевизора, два компа с подключением к Интернету, откуда все время в реальном времени идут самые новейшие шоу. Зачем мне театр? И Джордж перестал о нем вспоминать.
Дмитрий взглянул в ее чистое свежее личико с тем уважением, с каким посмотрел бы на могучего и опасного тигра. В досье о Джордже было сказано, что в Москве он не пропускал ни одной театральной премьеры. А тогда был период, когда в театры билеты не покупали, а «доставали». Сейчас же, когда в любой театр, в любое время… гм…
Да, Джордж не просто изменился. Он очень-очень изменился. Знакомство по Сети с последующим совместным проживанием… пока это излишне экзотично даже для простого обывателя. Как и вообще знакомства по переписке, объявлениям и т.п. Этот способ пока не вошел в широкий обиход. Но даже когда войдет, то и тогда разведчики к нему будут прибегать в последнюю очередь.
Кстати, даже при неожиданной встрече со старой знакомой, с которой познакомился во время одной из операций, необходимо немедленно уведомить об этом свое руководство.
Если связи нет – знакомую немедленно «стереть». Во избежание. Но вряд ли Джордж доложил даже о таком изменении своего семейного статуса…
За спиной хлопнула дверь. Дмитрий быстро обернулся. Джордж вошел в комнату уже одетый, но щетина по-прежнему торчала в обрюзглых щеках. Взгляд был затравленный, исподлобья.
– Ну что? – спросил Дмитрий.
Джордж покачал головой:
– Я связывался с Центром.
– И что?
– Полный отлуп, – ответил Джордж. – Мне приказано оставаться в тени.
Дмитрию показалось, что он не верит собственным ушам. Такого просто не могло быть. Что у них там за игры? Ему было передано четко и ясно, что этот человек поступает в его полное распоряжение. И все его наработки, его запас оружия.
– Ну что? – спросил Дмитрий.
Джордж покачал головой:
– Я связывался с Центром.
– И что?
– Полный отлуп, – ответил Джордж. – Мне приказано оставаться в тени.
Дмитрию показалось, что он не верит собственным ушам. Такого просто не могло быть. Что у них там за игры? Ему было передано четко и ясно, что этот человек поступает в его полное распоряжение. И все его наработки, его запас оружия.
– Не понимаю, – проговорил он. – Ладно, я сам свяжусь, потребую дополнительных инструкций. Извини, Джордж, что побеспокоил.
– Ничего, – ответил Джордж с явным облегчением. – У нас слишком большая контора. Накладки бывают чаще, чем бы хотелось. Ты где остановился?
– В частном коттедже, – ответил Дмитрий, – только на другом конце города.
– Адрес не помнишь? Так, на всякий случай. Вдруг чем смогу…
– Улица Шейха Алиля, – ответил Дмитрий, не моргнув глазом, – семнадцать… Там красные такие ворота, заметные…
На этот раз не врал, когда ехал от аэропорта, в самом деле заметил этот коттедж и даже запомнил номер. Джордж проводил его до выхода из дома. Дмитрий распрощался сердечно, но на обратном пути проверялся как никогда тщательно.
ГЛАВА 26
От входа послышался шум, веселые вопли. Гирей Мухутдинов, дежурный по части, поморщился: до смены всего десять минут, как раз можно успеть перемыть кости футболистам, продувшим такой важный матч с Перу, страной, которую и на карте не отыщешь!
В приемную ввели пятерых гогочущих подростков. Все, как на подбор, крупные, налитые здоровой неистраченной силой. За ними шел хмурый, как осень в Подмосковье, Бондаренко. Вечный сержант, вечно в разводе, вечно на подмене.
– Набросились на парочку, – доложил Бондаренко, – избили, отняли сумочку… Парню выбили два зуба. Щас он на экспертизе, весь в кровоподтеках. Похоже, сломаны ребра… Девушка в шоке, на ней порвали платье и трусики. Пытались изнасиловать прямо при парне…
Гирей сказал одобрительно:
– Парень провожал до самого дома?.. Вот я своему балбесу говорю, что девушек надо провожать, а он хохочет: это в твое допотопное время! А теперь равноправие. Встретились, поимелись, каждый бежит в свою сторону.
Подростки, нагло хохоча, рассаживались на стульях вдоль стены. Один ухитрился закинуть ноги на обшарпанный стол, который сдвинули в угол. Второй, по манерам сразу видно вожака, сказал весело:
– Это ты теперь этому защитничку расскажи! Больше провожать не станет.
Гирей покачал головой:
– Эх, Головань… Сколько я тебя знаю, ты все такой же… Еще в песочнице копались, ты уже чужие ведерки отнимал. Ну скажи, за что ты их?
Подростки заржали. В голосе дежурного офицера чувствовались усталость и безнадега. Мигом вспомнил, падла ментовская, что они – подростки, Уголовный кодекс еще бессилен!
Головань под смех дружков сказал еще наглее:
– А мужчина должен уметь защищать своих женщин, верно? Вот мы его и потренировали малость.
– Вы его покалечили, – сказал Гирей.
– Ага, – ответил Головань довольно. – Тебе не ндравится, чурка? Пошел на фиг из Москвы. Это наш город.
Подростки заржали.
Гирей улыбнулся:
– Парень, которого вы побили, чистокровный русак. А насчет чурки… Моему прадеду Иван Грозный оставлял Москву в управление, когда отлучался… Целый район носит имя моего деда. Да и не один. Так что это я москвич, а вот ты… Тебя поучить бы, что такое быть москвичом, что такое быть русским, что такое вообще быть человеком.
– Ну и хрен ты нам что сделаешь, – заявил Головань. – У меня старший брат в юридическом, так что я законы знаю!.. Я среди ребят самый старший, а мне только четырнадцать лет!
Гирей задумчиво оглядел здоровенного парнягу. Да, акселерация, о которой узнали лет сорок назад, все еще на марше. Когда ему, Гирею, исполнилось четырнадцать, он был вдвое мельче, о девках еще и не думал, зато каждое лето исправно таскал кирпичи в бригаде каменщиков, подрабатывал, помогал родителям.
– Какой это уже у тебя привод? – поинтересовался Гирей. И, не дожидаясь ответа, сказал голосом школьного учителя: – Ты прав, мужчина должен защищать свою женщину. Кстати, парень это и сделал… А кто не может защитить, для этого существуем мы. Милиция.
Головань заржал:
– Ну, дед, ты даешь!.. Вы защищаете! Класс!
Гирей кивнул. Лицо его оставалось на удивление спокойным. Головань оборвал гогот, маленькие глазки впились в лицо дежурного. Обычно на лицах этих ментов крупными буквами написано, как им все это охренело, опять приходится заниматься безнадежными делами: этих подростков выпустят на следующий день, а им еще долго оправдываться, объяснять, что ничего особенного в обращении с детьми не превысили.
Да, что-то идет не так, как всегда. Раньше все сходило с рук. И грабежи, и разбои, и квартирные кражи. Даже одно изнасилование было, тоже сошло – ведь они еще дети! Так что надо будет взять на заметку, что одиноких девок можно ловить и трахать, шалея от безнаказанности, напоследок бутылку водки затолкать, а потом еще и пинка, чтобы стекло хрустнуло…
Гирей кивнул сержанту:
– Позови Иванчука. Нет, еще Кленова… У него такие вот орлы домик в деревне сожгли. Он постарается…
Бондаренко недобро посмотрел на подростков, медленно поднялся. От его незлобной улыбки они насторожились. Головань уже не ржал, с широкой рожи медленно сползала улыбочка.
– Я еще Медведева кликну, – сообщил Бондаренко. – У него сынишка в больнице. Третьеклассник! У него какие-то орлы повадились отнимать деньги, что на школьный завтрак… Попробовал раз не отдать, избили так, что…
– Позови, – разрешил Гирей, – только сам проследи, чтобы он не увлекся…
– Да это было не вчера, – успокоил сержант, – он уже себя контролирует.
Дверь отворилась, вошли четверо милиционеров. В комнате повеяло грозой. Гирей сказал торопливо:
– В шестую комнату, понятно? Нет, лучше сразу в подвал. Здесь у меня чисто… ну, сравнительно чисто.
Головань поспешно встал. Подростки, поглядывая на вожака, торопливо поднимались.
Бондаренко оглядел их сузившимися глазами:
– Что-то вы вдруг почтительными стали… С чего бы? Руки за голову, шагом марш вот за этим… Михаил, показывай дорогу. А ты, Костя, смотри, чтобы не ломанулись к двери.
Взяв их в коробочку, вели по длинному коридору, потом по ступенькам вниз, снова по коридору. Похоже, опустились в бывшее бомбоубежище. Затем тот мент, которого назвали Михаилом, отпер железную дверь, отступил:
– Заходите, орлы.
Головань с надменным лицом переступил порог. В голове вертелась спасительная мысль, что всего лишь отсидка до утра. Ничего им не пришьют, такой статьи нет, они – подростки, утром выпустят, да еще и принесут извинения. Брат может потребовать, чтобы все было на бумаге…
Комната оказалась вовсе без мебели. Даже без стульев. Простые серые стены, бетонный пол. От стен веяло могильным холодом.
Он пугливо обернулся. В руках у ментов уже были дубинки, а один вовсе держал в руках настоящую бейсбольную биту. Явно отняли у какой-то группы, Головань и сам собирался приобрести такую же.
– Ну, ребята, – сказал сержант, – вы там, наверху, слушали плохо. Сейчас, как вижу, слушаете хорошо. Очень даже внимательно. Ни слова не пропускаете, верно? И запоминаете…
Второй, который с бейсбольной битой, прорычал люто:
– Кончай языком трепать. Им это до фени…
– Нет, – сказал сержант. – Наше дело ведь предотвращать преступления, так? Вот я и объясняю им, что обижать людей нехорошо. А ты сразу – мстить! Мы, милиция, не мстим. Мы защищаем покой мирных граждан. Вот и сейчас мы всего лишь предотвращаем… Утром их придется выпустить. Но мы сделаем все, чтобы они завтра никого не ограбили, не избили, не изнасиловали. А теперь – приступаем!
Головань завизжал. Подростки завопили. Четверо двинулись на них, пятерых, но ни сам Головань, ни кто-то из его команды и не подумал сопротивляться: четверо здоровенных ментов – это не трепещущие от ужаса жертвы.
Бетонные стены и толстая железная дверь глушили жуткие вопли, хрипы, стоны. Трое месили дубинками, упавших били ногами, а четвертый ходил с битой и высматривал особенно ловких, что, упав на спину и подогнув колени к подбородку, берегли живот и гениталии, умело укрывали почки, а также прятали лица.
– Опытные, – определял он. – Ничего, мы тоже не с дерева свалились…
Взмах биты, хряск костей, невольный вопль, перемежаемый с хрипами. Кровь брызгала на стены. На полу сперва появились капли, а потом все пятеро катались по залитому кровью бетонному полу.
Били долго, умело, зло. Пятеро орлов перестали прятаться от ударов, только стонали, хрипели, вздрагивали. Бондаренко в последний раз ударил Голованя ногой под дых, носок сапога вошел глубоко, вроде бы даже сломал какие-то хрящи.
– Все, – сказал он, дыхание вырывалось с хрипами у самого, – довольно… Михаил, прекращай!..