Константин перехватил руку Михаила, тот с битой в руке внимательно присматривался к поверженным.
– Стой. Тебе ж говорят, хватит!
Бондаренко сказал:
– Михаил, успокойся. На первый раз хватит. Это был для них первый раз, понял? Если урока не поймут, то в следующий раз будет не просто сопротивление властям, а… посмотрим. Может быть, попытка обезоружить милицию… с целью завладения… или овладения, как правильно?
– Овладения, – сказал Михаил с тяжелым дыханием, – это когда бабу… А когда тебя…
– Тоже овладение, – вмешался Константин. – Это когда с целью овладеть… тьфу!.. завладеть нашим личным оружием, то это…
Михаил опустил биту. Он тоже тяжело дышал, глаза налились кровью. Это была не та усталость, когда устал, он мог с мешком песка пробежать километр и не запыхаться, но сейчас его душила ярость. Впрочем, сержант тоже ловит ртом воздух.
– Вот что, подонки, – сказал он громко. – Слышите?.. Слушайте… Да, еще нет закона… чтобы вы получили… не по этому дурацкому закону, а по заслугам!.. Но все меняется, ребята. Мы начинаем защищать тех, кого обязывались защищать! А Дума… или еще кто-то… примет законы, которые нужны людям, примет! Иначе мы их тоже… так же… Дума она или Бездумье – за дело! Все поняли?
В ответ слышались стоны, хрипы. Он с силой пнул одного в ребра:
– Слышал?
Избитый попробовал скукожиться, но покрытое кровоподтеками тело едва слушалось. Прошептал разбитым в кровь ртом:
– Да…
– Что я сказал?
– Что… будете метелить…
Он закашлялся, изо рта на пол вылетел сгусток крови вместе с выбитыми зубами. Второй сипел разбитым горлом, один глаз уже заплыл, лицо превратилось в безобразную маску.
Сержант пнул его, заодно хрястнул битой по хребту. Переступил, наступил на шею Голованю. Тот лежал щекой на полу, изо рта текла темная кровь, в кашице блестели осколки выбитых ударом биты зубов.
– Повтори ты, гнида, – потребовал сержант. – Громко и ясно!
Головань что-то прохрипел. Бондаренко нажал сильнее, сказал зло:
– Не слышу!
Головань сипел, лицо начало синеть. Бондаренко сказал с угрозой:
– Не слышу. Придется еще и шею сломать…
Головань, собрав все силы, просипел:
– Больше не будем… Клянусь!
Бондаренко снял ботинок, брезгливо вытер о широкую спину этого вожака. Трое милиционеров отступили к двери, убирали дубинки за пояс. Сержант обернулся с порога:
– А если будешь, то помни: в следующий раз сопротивлением властям, как сейчас, не отделаешься. Понял?.. Будет попытка к бегству. Или лучше: вооруженное нападение на милицию. Проконсультируйся у брата-юриста, что в этом случае мы имеем право предпринять… Кстати, скажи, им тоже займемся. За сотрудничество с бандитами.
Дверь недобро лязгнула. С громким звоном, что отозвался болью в черепах, задвинулся массивный засов.
Долгое время никто не двигался, только слышались стоны, оханье, двое ревели громко, не сдерживая слез. Сперва началось как веселое приключение: били стекла на троллейбусных остановках, пугали прохожих, приставали к одиноким парочкам, хмелели даже не от двух бутылок слабого вина на пятерых, а от сладкого чувства вседозволенности… и вот чем кончилось?
– Сука ты, Головань, – прохрипел один. – Ты что обещал?.. Я родителям сказал, что ушел к Генке заниматься по алгебре!..
– Подставил, гад, – сказал второй. Охнул, выплюнул осколки зубов. Кто-то из этих ментов каждому врезал по зубам битой. Нарочито, гад, выбивал, калечил, ставил отметины. – Ты ж сказал, что твой брат юрист… Нет такого закона, да?
Головань задвигался, с усилием сел, прислонившись спиной к бетонной стене. Широкое лицо опухло, стало похожим на переспелую дыню. Глаза спрятались в щелки. Его трясло, он сдерживался, чтобы не стучать обломками зубов, и так боль стегает по всему телу.
– Нет такого закона, – ответил он, едва двигая губами. – Брат все знает… Мало ли что там у них лежит в Думе на рассмотрении!.. Пока закон не принят, его нет. Против нас… незаконно.
Пятый из его группы, самый младший, плакал навзрыд, хлюпал разбитым носом. Ему досталось меньше всех, но он видел, как зверски избивали Голованя, как лупили его друзей, и сейчас в мозгу была только одна безумная мысль: только бы выпустили отсюда живым! Только бы выпустили. Никогда больше, никогда-никогда… Ни за что не пойдет кого-то грабить, к кому-то приставать, никогда в жизни не напишет на стене лифта словцо, от которого у взрослых перекашиваются рожи… Пусть будет по-ихнему, но только бы больше не били, не калечили… Ясно же видел в глазах этих людей, что в следующий раз отсюда им дорога только в морг…
Лязгнул засов. Дверь с жутким скрипом отворилась. На пороге появился хмурый немолодой мент, под мышкой раструб пожарного шланга. С порога крикнул зычно:
– Коля, открывай!.. Дай напор побольше.
Из раструба полилась вода, хлынула потоком, затем ударила с такой силой, что мент прижался спиной к косяку, чтобы не вынесло в коридор. Струя ледяной воды била как водяная пушка. Головань застонал, попробовал закрыться от твердой, как деревянный кол, струи. Руки едва двигались, тело не слушалось вовсе.
Сильная струя двигала тела, вымывала кровь, смывала брызги со стен, уходила в зарешеченное отверстие в полу. Кто-то простонал, стуча зубами, как в лихорадке:
– Довольно… Мы замерзнем!
Мент, продолжая поливать, холодно удивился:
– Так рано?.. До утра еще далеко. А ночи и правда здесь холодные.
Еще минут пять жесткая ледяная, как смерть, струя безжалостно била в тела, разбрызгивалась от стен. На полу и стенах уже ни капли крови, блестят, со всех пятерых смыло даже намеки на что-то красное.
Наконец плеск прекратился. Снова лязгнула дверь, прогремел засов. Головань поднял голову. Его трясло, как в лихорадке, мокрая одежда прилипла, отбирала остатки тепла.
Салажонок, самый младший, снова ревел, но уже беззвучно, безнадежно. Крупные детские слезы выкатывались из чистых глаз. Только скула разбита кованым сапогом, меньше всего получил, гаденыш, но все равно скулит, стонет, воет…
Головань хотел сказать, чтобы умолк, но самого жуткий страх сковал так, что все тело пронизывало как электрическим током.
– Бетон…ный… пол… – прошептал кто-то рядом. – Мы… все… воспаление легких… как минимум…
Головань кое-как заставил себя собраться с силами. В этой страшной комнате, когда они лежат в лужах ледяной воды, голос прозвучал неестественно громко:
– Дождемся утра. Нас выпустят, обещаю! Всегда выпускают утром. Для нас нет статьи, брат обещал…
Из дальнего угла Шмендрик сказал хрипло:
– Шука ты, Головань. Што мне ш того, што выпуштят?.. У меня вше шубы вон на полу… И колено перебито…
– Брат им иск вчинит, – пообещал Головань.
– А што мне ш твоего ишка, – ответил Шмендрик. – К тому ше… мы не то напали на них шами… не то шопротивлялишь…
А Зямик, гнида мелкая, добавил мстительно:
– Он сказал, что и братом твоим займутся.
– Он юрист, – сказал Головань, бодрясь. – У него все законы!
– Ша наш тоше вше шаконы, – сказал Шмендрик. – Вон привешут твоего брата шюда, отделают так ше… ша шопротивление… Нет, ша нападение на ми-лишию…
Не посмеют, хотел сказать Головань, но язык внезапно примерз. Посмеют, мелькнула паническая мысль. С ними уже посмели. На силу начали отвечать силой.
Утром их вышвырнули. Начальник отделения напутствовал с крыльца:
– Это были, как вы понимаете, цветочки. Чтоб запомнили. В следующий раз… а я вас всех знаю как облупленных, так легко не отделаетесь.
Головань шел, стиснув зубы, хромая на обе ноги. Избитый, униженный, он понимал, что должен бы гореть жаждой мести, но вместо этого его трясло, одежда все еще не высохла, ледяной холод вгрызся в кости, заморозил там костный мозг.
А желудок оттягивала глыба льда. Тело помнило, как его били, распростертого на бетонном полу. Били лежачего, били беззащитного, били дубинками, топтали сапогами.
Сволочи! Сволочи. Сволочи. Неужели в самом деле придется отказаться от таких ночных развлечений? Эти сосунки, что с ним, уже струсили. Уже вечерами будут усердно сидеть за книжками, учить уроки. Но он – настоящая круть!
Но с холодком понимал, что страшно будет даже выйти на улицу. Его бритую голову запомнили. Могут навесить и то, чего не делал. На кого-то, тихого да смирного, не навесят, а ему, крутому и непокорному, присобачат. И загремит на всю катушку.
ГЛАВА 27
После высадки штатовского десанта в Приморье как-то не до шпионских игр с княгиней. Я из тех уродов, которые не только женщин любят, но и Россию. Правда, странною любовью… но все же люблю. А когда ей хреново, как вот сейчас, то даже больше люблю, чем женщин.
Эти мысли вяло толклись в черепе, когда далеко за полночь вылез из машины, отказался от услуг Володи все проверить, однако он все равно поднялся со мной на лифте, дождался, пока я пытался попасть ключом в замочную скважину, время все-таки позднее, опасное.
Хрюка вылетела как пушечное ядро. Я успел заслониться дверью, а Володя мужественно принял ее на грудь, подхватил, чем она тут же воспользовалась и взобралась ему на голову.
– Домой, – велел я строго. – Володя, отпустите песика…
– Песика… – пролепетал Володя. – Песик – это когда песик, а не верблюд с клыками!
Он бережно опустил этого маленького носорога на площадку. Хрюка повиляла ему хвостиком, улыбнулась и понеслась на кухню показывать свою пустую миску.
– До завтра, – сказал я слабым голосом.
Голова гудит, почти на ощупь включил комп, открыл почтовый ящик. Устал, поздно, решил письма идиотов сразу в мусорную корзину. Все равно читать не буду, даже если появится время. Хотя вот говорю «открыл почтовый ящик», уже давно так говорю, но кто-то поймет это по старинке, что в подъезде открываю ржавым ключиком железный ящик, счастливый, что подростки не бросили в щелочку окурок и не сожгли там все…
На самом же деле и почтовый ящик открываю щелчком мыши по пиктограмме на экране компа, и конверты вскрываю таким же щелчком, и в мусорную корзинку отправляю такую же, нарисованную. Но две трети все же бросаю в корзину без щелчка открывания: по одному обратному адресу или по адресанту, которого считаю придурком.
С рекламными листками понятно, это все в корзину, откуда только узнают мой электронный адрес, а вот с придурками – чуть сложнее.
Их отсеиваю по простому признаку: все, кто взял себе пышные ники, – люди… не совсем умные, если говорить дипломатически. А придурков мне хватает и в Кремле, там общаешься по необходимости, зачем же еще и дома по доброй воле?
Я, например, еще в детстве из понятного только мне чувства протеста называл себя жабой, и даже для емэйла взял [email protected], а когда все вокруг звали себя и друг друга лапушками, кошечками, барсиками, птенчиками, я себя гордо называл жабой, а для женщин… гм… находил менее затасканные штампы, чем всякие там лапушки.
Сейчас же вот две трети конвертов подписаны никами: Сократ, Евпатий Коловрат, Рюрик, Тор, Бальдур, Супермен, King, God, Ланселот, Карл Великий, Барон, Заратустра, Будда, Конунг… Конечно, не все из этих придурков совсем уж клинические идиоты, но я не врач, пусть клинических от неклинических отсеивают те, у кого больше времени. Я просто отправляю одним щелчком мыши, не вскрывая конверты, в нарисованную корзинку. Понятно же, что если некто подписался Аристотелем, то в письме одна дурь, если Пушкиным – то двух слов связать не может, если Ньютон – то у такого дважды два равняется стеариновой свече, а если Супермен – то сам шнурки себе не завяжет.
Письма, где ники английскими буквами, просматривал, хоть и в последнюю очередь. Уровень этих корреспондентов тоже понятен, но исключений здесь больше. Некоторые идут еще с тех времен, когда в Сети шрифты воспринимались только латинские.
В голове потяжелело, перед глазами поплыло. Похоже, устал настолько, что впервые не стал разбирать почту до конца, кое-как добрался до постели, рухнул. Но в ночном забытьи перед глазами стоял победный оскал наступающего варварства с авианосцами и самонаводящимися бомбами…
С такой же гудящей головой поднялся, холодильник битком набит продуктами: жена уехала к дочери на дачу, проторчит там с месяц, если не все лето. К счастью, я не привередлив…
Горячий кофе, бутерброд с холодной ветчиной, машина у подъезда. Впервые Володя не решился заговорить со мной, слишком у меня злое лицо, мешки под глазами, челюсти стиснуты, словно уже вцепился в глотку Империи.
У Марины тоже лицо бледное, похудевшее, а когда я отворил дверь кабинета, оттуда пахнуло как из склепа. Кречет сидит во главе огромного стола, все места по обе стороны подковы заняты. Несколько человек с блокнотами или ноутбуками на руках устроились под стеной.
Воздух был пропитан яростью и бессилием. Империя нас переиграла снова. Даже Коломийцу ясно: демонстрации и митинги на китайской территории, кампания в нашей прессе по раздуванию китайской угрозы – всего лишь работа спецслужб Империи.
Что им стоило истратить пару миллионов долларов, чтобы организовать десяток нужных статей в мелких китайских газетках? И гораздо меньше, чтобы организовать то же самое в наших? В наших можно вообще бесплатно. Нашим идиотам только пальцем укажи, на кого лаять и бросаться…
Вообще-то проверить, откуда воняет, в любой стране – дело пары дней. Просто спросить у редактора той газеты, которая орет громче всех. Если не захочет ответить добром… ну, значит, спросить более иначе. Ответит. И это тоже азбука. Чтобы подобное прошлепала даже разведка Бурунди – такого просто не бывает. А уж российская… Значит, либо разведку развалили до конца и края, что не так, уже знаю даже я, либо те ребята сумели провести уникальную операцию…
Да, уникальную еще тем, что на русско-китайской границе войск как вшей на бомже. Если лениво из Уссурийска тащить – в Кяхте стоит отдельный развернутый полк ВДВ, заточенный аккурат на подобный случай. Уже не говоря о трех развернутых дивизиях, расквартированных под Читой, Благовещенском и Хабаровском. Учитывая железнодорожные войска на БАМе… понятно, не строителей, а охрану, и по меньшей мере дивизию МВД, что стоит в том же регионе, говорить, что там нет войск, – все равно что говорить, что в США не жуют «бубль-гум». Это граница с Китаем, которого все-таки побаивались всегда. Там даже во время Отечественной войска в полной готовности держали и не трогали, хотя на западном направлении их здорово не хватало.
Так что США провели уникальную операцию. И, похоже, дивиденды получат в любом случае…
– Они не хотят упускать инициативу, – сказал Кречет с ненавистью. – И они ее не упускают… Пробуют влезть то там, то здесь. Пока что мы ухитряемся давать ответ, но инициатива все равно у них. А у кого инициатива, за тем в конце концов будет и победа… Что ж, сантименты в сторону. Давайте срочно думать, что можно предпринять.
Краснохарев пробурчал:
– А они за это время другую пакость придумывают. Может быть, уже решили, под каким соусом высадиться в Поволжье! Мол, Екатерина Вторая туда пригласила переселяться немецких колонистов, а их потомки позже выехали в Америку. Следовательно, Поволжье по праву принадлежит Империи.
– Пока что они пытаются оттяпать Дальний Восток, – напомнил Забайкалов педантично. – С его несметными запасами золота, урана, алмазов… Сразу прибрать к рукам сундук с сокровищами!
Краснохарев развел руками:
– Простите, это я так… размечтался о решении, чтобы остановить их разом.
Коган кивнул в сторону Яузова:
– Если дать на запуск все наши стратегические ракеты… то Империя в Россию уже не сунется. Правда, и наша земля уже никому не понадобится.
Я слышал, как в сторонке, где стояли бледные Коломиец и Егоров, Егоров выдавил вымученную улыбку:
– Говорят, тараканы выживут.
Коломиец с таким же трудом, глаза отчаянные, прошептал:
– Разве что выживут русские тараканы. Сибирские! В Империи даже тараканы – спидоносцы и ослабленные гомосеки…
Забайкалов сказал саркастически:
– В самом деле? Вы сняли с моей души камень. Тогда запускаем все ракеты.
– Не все, – напомнил Коган. – Половины хватит.
– А вторую куда?
– На Украину, ессно.
Но шутки не получилось, гробовое молчание снова накрыло всех, как газовой волной.
Сказбуш проговорил медленно:
– Похоже, они не поняли намека с Байкалом. Почему-то решили, что это была единственная бомба. И что она то ли утоплена, то ли разобрана на части… ничего подобного! Более того, если позволите, Платон Тарасович…
Кречет кивнул:
– Говори.
– Помните, когда Империя начала развертывать программу «Звездных войн», мы загадочно промямлили нечто о несимметричном ответе. Тогда это поняли как признание поражения. Мол, у русских нет силы на аналогичную программу. Все верно, мы не могли выбрасывать столько денег на вообще-то липовую программу, но мы сделали кое-что намного более эффектное. На территорию США были завезены так называемые ядерные чемоданчики. Или, проще говоря, ядерные бомбы. Тактические ядерные бомбы. Часть расположена в крупных городах, остальные… я не хочу указывать даже сейчас, но такие бомбы предназначались в первую очередь для разрушения крупных дамб, высотных автострад… Словом, я полагаю, что пришло время воспользоваться этим планом.
Коган посерел лицом, а голос упал до шепота:
– Вы что предлагаете? Ядерную войну?
Сказбуш отмахнулся:
– Если бы мы этого захотели, то… если взорвать эти бомбы все разом, от Империи ничего не останется. Разве что сплошной Чернобыль по всей Северной Америке. Нет, я предлагаю просто воспользоваться! А как именно воспользоваться, решит наш президент, он же – главнокомандующий.
Взгляды обратились в сторону Кречета. Тот с таким же серым, как у министра финансов, лицом жестом велел всем вернуться за стол.