Черноусый брезгливо отпустил джигита. Толстячок не удержал в одиночку, несчастный упал на колени, согнулся до самой земли, уткнулся лицом в дурно пахнущую блевотину. Тут уже не выдержал и второй друг, отпустил, отпрыгнул.
Джигит глухо стонал, взревывал. Черноусый сказал с отвращением:
– Какой стыд!.. Что сказал бы отец…
Толстячок сказал с нервным смешком:
– Ему что, а вот у меня отец жив… Когда наберусь, приходится у подружек ночевать.
В голосе черноусого отвращение перешло в гнев:
– Он что, даже свинину ел?
– Не уверен… – ответил толстячок с колебанием.
– Тогда с чего же его так?
– Перебрал просто. Последняя рюмка лягается, как необъезженный конь…
Пьяный простонал в землю, голос был упрямый:
– Я могу… и вдвое больше… выжрать!.. Просто крабы несвежие… шайтан их… и родителей… и само море…
Черноусый сказал с внезапной тоской:
– Чем гордимся? Чем гордимся, а?
Пьяный прокричал в землю:
– Могу!.. Сам могу всю бутылку!.. Мо… о-оп… Бэ-э-э… Ничего не стыдно!.. Что естественно, то… не позорно… А это… естественно…
Черноусый с неожиданной злобой ухватил его за плечо, пьяный зашатался, черноусый поднял его рывком, с силой толкнул вдоль улицы. Пьяный пробежал на подгибающихся ногах, Дмитрий видел, как его занесло в сторону, растянулся, как раздавленная жаба.
Двое брезгливо обогнули лужу. Даже до Дмитрия доносился резкий запах спиртного пополам с желчью. Толстячок сказал укоризненно:
– Зачем ты так?..
– Он опозорил наш род!
– Какой род, – удивился толстячок. – Ты все еще в прошлом веке? Вспомни еще про кровную месть или умыкание невест!.. Мы уже цивилизовались. Даже ты, несмотря на твою твердолобость…
От него волнами шли довольство и сытость. За версту было видно, что он хорошо поел, без ограничений поел, в свое удовольствие выпил – причем! – законопослушно, не нарушая законов, теперь бы еще по дороге сочную женщину сграбастать… Да не одну из четырех, которые разрешены по Корану, а новенькую, что было немыслимо до пришествия имперцев. С их появлением все стало доступно. Даже женщины, за которых раньше воевали, которых умыкали, из-за которых разгоралась вражда между кланами, что переходила в кровавые войны.
А теперь, подумал Дмитрий сочувствующе, их мир обнищал еще и на соперничество из-за женщин.
За три часа обошел весь город, от струй фонтанов трижды промокал насквозь, но одежда высыхала раньше, чем успевала нагреться от его тела.
Перед «Shariah Continental» тоже нарочито прошел под самой струей, швейцар с понимающей улыбкой посторонился: да, день сегодня жаркий…
В номере за его отсутствие пополнили холодильник. Учли спрос на пиво и шампанское, весь нижний ящик забит до отказа.
Усмехнувшись, он налил воды из-под крана, напился, снова наполнил и поставил на столик подле дивана. Ага, ворох свежих газет, программа кабельного телевидения…
На широком и растянутом в стороны экране телевизора появились цветы крупным планом, отодвинулись. Стало видно, что это куст роз на клумбе, растущий в окружении других цветов. Розы показались настолько живыми, естественными, что появилось желание коснуться пальцами. Он даже уловил запах роз, догадался, что здесь уже ввели новый стандарт телевидения, пока что безумно дорогой, но теперь изображение на экране неотличимо от изображения в чистом зеркале…
Распахнулась дверь, толстяк с трясущимися щеками помчался прямо на клумбу. Его вытянутые руки уже коснулись розы, как в задницу вонзились шипы другой ветки. За экраном раздался подсказывающий утробный хохот. Толстяк заорал, дернулся, шипы вонзились еще и сбоку. Он попытался попятиться, споткнулся, но неловко повернулся и, сопровождаемый взрывом гогота за экраном, рухнул в середину куста. Оттуда выскочил совсем голый, исцарапанный и, сверкая задницей, понесся к дому. Телевизор начал подрагивать от дикого хохота за сценой.
Дмитрий поспешно переключил на другой канал. По первой же фразе ощутил, что идет французский фильм, но уже той эпохи… вернее, этой, когда фильмы с тонким французским юмором заменили более массовые, с дешевым клоуном Луи де Фюнесом и Ришаром, которые постоянно шлепаются то в ванну с мыльной пеной, то в чан с пивом или краской, то выпрыгивают из поезда навстречу столбу… и жестикулируют, жестикулируют, ибо гримасничать проще, чем острить.
На третьем, четвертом, пятом – все то же кувыркание, поскальзывание на банановой кожуре, смех за экраном.
Дальше пошли музыкальные каналы. В основном музыки было мало, только неумолчный грохот, вместо пения – бессвязные выкрики, зато само шоу поставлено на загляденье: красивые девушки, большей частью обнаженные вовсе, но мелькали часто, не позволяя всмотреться, и он поймал себя на том, что ловит взглядом одну из подпевающих солисту, стараясь понять: в самом ли деле у нее сиськи болтаются с такими острыми кончиками, или там что-то наклеено?
Перескочил сразу в группу спокойных, как он полагал, каналов по природе, путешествиям, для любителей-натуралистов. Как предполагал, пошли стада розовых фламинго, потрясающей красоты закаты, а вкрадчивый голос натуралиста начал рассказывать, что все это находится в заповеднике Вольганг, рядом роскошный отель, тоже «Вольганг», услуги высшего класса, зверей можно кормить с рук, с некоторыми можно совокупляться за отдельную плату…
Не дрогнув ни единым мускулом на лице, переключил еще, но остальные восемнадцать каналов оказались спортивными. Отыскивать методом тыка, где же каналы, рассчитанные на людей, а не двуногих обезьян, не стал: время есть, но нет мочи на все это смотреть. Гордые арабы не поняли, что они побеждены, покорены, но не силой оружия, а жвачкой и отменой понятий того, что человека делает человеком.
ГЛАВА 37
Не выдержал, выключил телевизор вовсе, взялся за стопку газет. Даже и не газеты вовсе, ведь газеты – на один день, а это роскошество многоцветной печати просто рука не поднимется отправить в мусорную корзину…
В центральной газете первые шесть полос та же лабуда с властителями дум: пространные интервью с актерами, дизайнерами, визажистами, длинная статья с предположениями, какую из своих секретарш вице-премьер имел, а какую только лапал, серия фотографий одной популярной певицы, где она «не подозревает», что ее фотографируют, а также масса рекламных объявлений о новых средствах для похудения «без трудов и забот», о новой краске для мужчин и новой разновидности духов для «сильных и мужественных», которым духи прибавят сексуальной привлекательности.
Международные события оказались на предпоследней странице, но и там по большей части вести с выставок накладных ресниц или ногтей, конкурсов кто дальше плюнет, кто сильнее пукнет, кто угадает слово из трех букв. Дмитрий не нашел сообщений о событиях, которые в самом деле меняют мир: о запуске Интернет-2, о сверхдешевом чипе для компов или о способе передачи энергии без проводов и кабелей, а дома он часто слышал об испытании крохотного аккумулятора, который вмещает в себя энергию работы целой гидроэлектростанции за месяц.
О России отыскал только две заметки, все та же заснеженная страна с белыми медведями на улицах. Если Империя в своих изданиях ведет пропаганду против России упорно и злобно, лучшие пропагандисты в поте лица изощряются в обвинениях, то здесь араба пока что не беспокоили, убаюкивали. Его разум только-только заснул, нельзя будить слишком рано, может не то подумать или не на ту сторону встать…
Ага, вот заявление американского президента. В личном обращении к Саддаму Хусейну говорит: вы не можете пренебрегать мнением всего мира! Говорит красиво и величественно, и если эту информашку прочесть и бежать взглядом по странице дальше, то в подсознании остаются правильные слова и закладывается кирпичик будущего мнения, что американский президент всегда говорит от имени всего мира. Что именно он выражает мнение всего мира… и даже действует от имени всего мира. И даже когда, не спрашивая мнения этого мира и не считаясь с ним, наносит удар по мелким арабским странам, по Югославии или все активнее вмешивается в дела России, то это как бы все же согласовано с этим миром. Хотя бы мысленно. А вообще-то, ребята, Империя принесла вам покой, благополучие, вы свободны от любых измов и прочих идей, у вас свобода секса, никто не сажает за прелюбодеяние, за связь с животными, за потворство инстинктам, вы узнали шокирующую правду Фрейда и Дезмонда Морриса, так что наслаждайтесь жизнью, а работу по переустройству мира сделаем мы сами…
Ага, вот еще фотографии непальских беженцев. За их спинами белеет надпись корявыми буквами на стене, словно бы попала невзначай, но тщательно высвечена прожектором: «Американский президент – король всего мира!» Он помнил, что первыми эту надпись сделали еще албанские сепаратисты в Косово. Имперским властям это так понравилось, что они дали негласное распоряжение своим агентам распространять этот лозунг через различные группы по всему миру.
Вообще-то Егоров еще тогда, когда она появилась на экранах впервые, сказал с уверенностью, что ее и придумали в кабинетах имперской разведки. Мол, среди албанских сепаратистов немало «военных инструкторов» из Империи и что за каждой такой надписью стоят немалые деньги. И вот теперь эта надпись то там, то здесь появляется на страницах газет, мелькает с экранов, ненавязчиво, но при частом повторении упорно залезает в сознание простого, очень простого человека, даже если он с двумя дипломами и гордо называет себя мыслящим интеллигентом.
Он выругался, пальцы сжались в кулаки. Сердце стучало часто и сильно. Вот еще снимки, словно рекламные: американская эскадра движется от одного континента к другому. Боевые самолеты вьются над авианосцами, как москиты над потеющим гиппопотамом, бензина не жалеют, вот эти арабские придурки и снабжают их нефтью, чтобы по ним же и выпускали крылатые ракеты… На снимках сделан акцент, смотрите: все солдаты сыты и довольны. Высокое жалованье, спецпайки, выслуга лет, а они только и делают, что играют в бильярд и дартс, слушают концерты прилетающих специально для них поп-звезд, пьют пиво и ждут конца контракта, после чего сойдут на берег миллионерами.
Звякнул телефон. В надежде, что звонит Виолетта, он ринулся через комнату, сшибая мебель. Пальцы жадно цапнули трубку.
– Алло!
– Хорошо, – сказал игривый женский голос опытной сводни. – Чувствуется, что мужчина одинок и что ему остро нужна женщина… а то и не одна!
Дмитрий ощутил разочарование, спросил зло:
– А сколько у вас есть?
– Ну, если только для вас…
– Для меня, – пообещал Дмитрий, – никому больше не отдам.
– Тогда три, – сказала женщина. – Но сейчас они приводят себя в порядок, а завтра с утра будут к вашим услугам!
– Спасибо, – поблагодарил Дмитрий и положил трубку.
Подумал, что для случайно подслушавшего разговор может показаться странным: он лопается от избытка гормонов сейчас, а женщин откладывает на утро… К счастью, он вложил в «спасибо» достаточно сарказма, чтобы его можно было принять за ядовитый отказ.
Надеюсь, подумал он зло, эти девочки придут с хорошей косметикой. По крайней мере, понадобится хотя бы одна снайперская винтовка. Десантные автоматы и взрывчатку раздобыть проще.
Телефон звякнул снова. Он схватил трубку, крикнул «алло», в ответ раздался тихий смех, настолько близкий, словно крохотная Виолетта сидела за решеткой мембраны.
– У тебя трубка прикреплена к уху?
– У меня микрофон в ухе, – ответил он. – Ты где?
– У себя. Если хочешь…
– Еще бы! – вырвалось у него.
Она снова засмеялась тихо и таинственно:
– Я имела в виду поужинать у меня. На этот раз я сама распорядилась, что и как приготовить. Сколько можно жить на их стандартных наборах?
Он подумал, что на арабских стандартных наборах готов перебиваться всю жизнь, но смолчал, только подтвердил торопливо:
– Я тоже все… и это имел в виду.
– Тогда приезжай, – разрешила она. – А то завтра с утра я уезжаю на раскопки.
– Бегу! – крикнул он. – Ночи здесь ужас какие короткие!
Дверь открылась, едва он поднес палец к кнопке звонка. Виолетта стояла на пороге, кокетливо изогнувшись, в глазах смех, а полные губы приоткрыты в ожидании поцелуя.
Маечку она набросила на голое тело, она ее называла почему-то платьем. Это платье опускалось едва-едва ниже пояса. Он помнил, что ее трусики дразняще мелькали даже при ходьбе, а уж когда она садилась, всякий мог рассмотреть покрой как трусиков, так и вызывающе выпяченный лобок, выбившиеся из-под узкой полоски трусиков золотистые волоски.
– Ну что? – спросила она довольно. – Что застыл?
– Я потрясен, – только и мог он вымолвить.
– Еще бы, – ответила она гордо, – я сама готовила!
Она отступила, он вступил через стену запахов в комнату и… ахнул. Стол был накрыт… сказать по-царски – ничего не сказать. При царях не умели готовить так восхитительно, ни одному царю не могли положить на стол свежие бананы и поставить кубок с римским вином, в котором плавают кубики льда.
В середине стола блестел, как лакированный, раздутый гусь. На коричневой корочке выступили мелкие капельки сока. Дмитрий представил, как отломит корочку, из гуся вырвется струйка сладкого пара, восхитительный аромат ударит в ноздри… Он шумно вздохнул, сглотнул слюну. Глаза не отрывались от гуся, только боковым зрением замечал приткнувшиеся к запеченной тушке коричневые комочки мелких птах, обжаренных в тесте, зелень, красные горки аджики, белые и красные тонкие ломтики дорогих рыб…
Виолетта уже возлегла на ложе. Маечку сняла и забросила за ненадобностью подальше, поглядывала хитро, с многообещающей улыбкой. Ее тело, покрытое едва заметным загаром, слегка блестело, тоже покрытое мелкими капельками пота. Грудь ее была безукоризненной формы, идеальные выпуклые чаши, увенчаны, как здесь говорят, бутонами красных роз, а оттопыренные ягодицы так и просятся в его жадные ладони…
Он ощутил, как дрогнули и непроизвольно сжались пальцы. Виолетта тихонько рассмеялась, полные алые губы приоткрылись. Она дразняще показала острый язычок. Он мелькнул между белых зубов, как язычок огня, Дмитрий чувствовал, как кровь сразу воспламенилась, понеслась по телу горячей волной, ударила в голову.
На миг в мозгу промелькнула странная картина. Почудилось, что уже переживал подобное, что вот так же самая прекрасная женщина протягивала к нему руки, обещала все блаженства, которые он только возжелает получить, стол прогибался под тяжестью обильных яств, а он, грязный и в рубище, в испуге отодвигается в глубь пещеры, глотает голодную слюну, старается не смотреть на голую женщину и в то же время не может оторвать от ее зовущего тела жадный взгляд…
Ах да, это было не с ним, это он вспомнил картину «Искушение святого Антония», где бедному голодному отшельнику-аскету являются в голодных видениях то голые пышные бабы, то накрытые столы!
Он шумно выдохнул воздух, сказал потрясенно:
– Ну, даешь…
– Нравится? – спросила она довольно. – Жрякай. А потом я тебя угощу кое-чем еще…
Она промурлыкала таким сладеньким голосом, что и без того горячая кровь вскипела, он готов был прыгнуть от порога на постель. В мозгу промелькнули постыдные картинки, кипящая кровь раздула гениталии.
Виолетта засмеялась счастливо:
– Вижу, вижу!.. Но пока не слопаешь все, в постель не пущу.
– А ты?
– Я уже поела. Стану я тебя дожидаться!.. Впрочем, за компанию…
Грациозно соскочила, красиво, как балерина, прошла к столу. Полные груди слегка колыхались, ярко-красные соски смотрели в разные стороны. Смеющиеся глаза хитро скользнули по его напряженной фигуре.
Дмитрий наконец опустился за стол. Одуряющие запахи кружили голову. Из глубины души прорывался дикий зверь, что сейчас сожрет все, сгрызет с косточками, а потом набросится на эту сочную и зовущую самку.
Виолетта села по ту сторону. Глаза ее задумчиво пробежали по роскошным блюдам, пальчики на миг зависли над ломтиками рыбы.
– Советую, – сказала она, – начать вот с этого… Сперва разжечь аппетит…
– Разжечь? – воскликнул он. – Куда еще? У меня уже голодные спазмы…
– Так ешь же, – сказала она с некоторой ноткой удивления. – Какой ты… Не сдерживайся, не стесняйся. Никаких манер, ничего сдерживающего!.. Освободись от этих комплексов!.. Почувствуй себя свободным, раскованным!
И Дмитрий начал пир. Он в самом деле вскоре ощутил, как улетучиваются все эти комплексы, глупые правила, когда надо помнить, в какой руке вилка, в какой нож, под каким углом держать, мясо срезать ровными красивыми ломтиками, да на фиг все эти манеры, сдерживающие природные инстинкты человека, искажающие его натуру, его естество…
Он хватал обеими руками, рычал от удовольствия, пожирал мясо, запивал красным вином, пожирал рыбу и запивал ее тоже красным, и на фиг правила, что к мясу красное, а к рыбе обязательно белое, на фиг все, что придумывалось в королевских замках от нефига делать, под эти пританцовывания и нелепые размахивания шляпами! Он – мужчина, он жрет, как зверь, он и есть зверь!
А потом он прыгнул к ней прямо от стола, рычащий и распаленный. Даже не вытер лоснящиеся от жира пальцы, схватил, бросил на ложе и взял быстро, грубо, неистово. И тут же, еще не восстановив бурное дыхание, ощутил новый прилив звериной силы, похоти. Теперь начал наслаждаться медленнее, ничего не пропуская, стараясь взять все от этой самой древней и самой мощной страсти…
А потом он лежал на спине, бездумно глядя в потолок. В его теле что-то происходило. Просыпались жилки, какие-то спящие органы, которых он раньше не знал и не чувствовал, по всему телу растекалось ощущение сопричастности с этим миром, сродненности с ним.
Это было странное чувство. Приятное, очень приятное и одновременно тревожащее. Он не понимал, что может тревожить, ибо организм явно стал богаче, он больше чувствует и больше воспринимает. Теперь он словно бы мог понимать язык зверей и птиц, как говорится в сказках, понимать насекомых…