Алексей направился туда же. Внутри не было привычной оживленной и радостной суеты, присущей аэропорту. Хотя некое сдержанное движение все же происходило – в основном там сновали сотрудники различных служб аэропорта, серьезные и сосредоточенные. Алексей пошел наверх, пытаясь разыскать кого-нибудь из местного руководства. Пока что ему удалось обнаружить лишь стойку информации, где стояла молодая яркая рыжеволосая женщина, очень самоуверенная, и, брызгая эмоциями, пыталась втолковать что-то аэропортовскому служащему. Тот устал от бесполезного спора и отвечал односложно, а то и вовсе ограничивался кивками. А женщина со всей мощью убеждения втолковывала:
– Вы просто обязаны мне помочь. Я представитель проверяющей компании. Моя фамилия Балашова. Я приехала на комбинат, а тут такое. Мне надо вернуться на Большую землю. Ближайшим, – подчеркнула она, – рейсом. У вас есть билеты в бизнес-класс?
Алексей поднялся выше. Издалека до него донесся низкий, угрюмый гул, похожий на рев запускаемых двигателей самолета. Гущин остановился и прислушался. Это не был шум двигателя, это было что-то гораздо более мощное и опасное. Начали раскачиваться под потолком огромные светильники, заискрили, после чего, мигнув последний раз, свет погас. Послышался оглушительный грохот. В темноте Алексей с трудом различил, как рушится сверху тяжеленная балка, падают с потолка гипсовые облицовочные панели и хлопаются об пол первого этажа, поднимая столбы пыли. Здание заходило ходуном, стены и полы завибрировали, люди, не удерживаясь на ногах, падали и распластывались на полу. За окном на перроне аэропорта раздался взрыв, после которого сразу померкли мощные аэропортовские прожектора. Отчаянно зазвенело стекло, и в помещение ворвался резкий порыв холодного ветра.
Рыжая Балашова истошно закричала, рухнув на четвереньки, и неуклюже заползла под стойку информации. Закрыв голову руками, она скрючилась там, продолжая кричать, не умолкая ни на секунду. А сверху на стойку валились крупные неровные обломки.
Позади Алексея раздался треск – глухая торцевая стена лопнула, по ней поползла трещина, а следом она стала оседать, будто снежная глыба под пригревшим солнцем. Открылось пространство вокруг – перрон, автомобильная стоянка с сигналящими машинами и топливохранилище. Провода высоковольтной линии искрили, из обнажившихся водопроводных труб фонтанами била вода, и все это создавало смертоносное сочетание.
На открытой территории тоже было не лучше – обломки стены долетали до полевого госпиталя, и издали было видно, как Александра с медицинскими работниками пытались своими телами укрыть раненых.
Железные конструкции здания протяжно зазвенели. Ощутив как накренилась под ним опора, Алексей посмотрел под ноги и в ужасе увидел, как лопается пол, распадаясь на две половины. Одна из них, будто створка двери, распахнулась, и по наклонной плоскости словно горошины заскользили вниз человеческие фигуры. Сзади рухнул пролет лестницы, по которой только что прошел Гущин. Несколько человек, вцепившись в решетку перил, с обезумевшими от страха глазами, летели вниз. Алексей успел лишь в падении подхватить какую-то женщину, замершую в его руке и уже мало что соображавшую. Одна за другой повалились вниз гигантские буквы, стирая надпись CANWOO.
Асфальтированный перрон вспучивался трещинами, в которые проваливались стоявшие на нем автокары и бензозаправщики. Один из них, уходя вниз, огласил перрон взрывом. Стремительно увеличиваясь и разрастаясь, трещина ухватила за собой взлетную полосу. Казавшиеся незыблемыми толстенные колонны, на которых прочно держались монолитные бетонные плиты полосы разъехались в стороны, будто ватные ноги, и безвольно попадали в океан. В образовавшийся гигантский провал не удержавшись на покосившемся бетоне, рухнула и тут же взорвалась машина, пытавшаяся просушить ВПП.
Вокруг царила неистовая фантасмагория. Она металась, бесновалась, оглашая пространство дикими звуками. С воем и стоном взрывались постройки, и ослепительные вспышки, освещавшие окрестности, были ярче, чем утраченное электрическое освещение. Над топливохранилищем взлетели вверх охваченные огнем бочки с бензином. Топливо хлынуло из хранилища и огненной рекой потекло на рулежную полосу. В мокром бетоне отражалось пламя.
От самолета, набирая скорость, стал отъезжать трап, и Валерка, стоявший в дверях, едва успел перепрыгнуть на верхнюю площадку. Зинченко, оказавшись рядом с представителем авиакомпании, с трудом удерживал равновесие, одновременно помогая и своему спутнику. В последнюю секунду Андрей подхватил завизжавшую в страхе Вику. Студент Петр намертво вцепился в трап. Девушка-студентка со всех ног бросилась прочь от самолета, увлекая за собой вулканолога Максима Петровича. По пути она споткнулась, упала, и из ее рюкзачка посыпались образцы породы. Вулканолог тут же остановился и принялся судорожно собирать их, шаря ладонью скорее наугад.
– Я же говорил вам – осторожнее с образцами! – раздраженно выговаривал он девушке. – Эх, Маша!
Бледненькая перепуганная Маша виновато закивала и стала дрожащей тонкой рукой сгребать обломки. Петр бросил на нее презрительный взгляд и постучал себя кулаком по лбу. Девушка глотала слезы, но не спорила. Она и сама сердилась на себя – могла бы и поосторожнее, знает ведь, как дороги Максиму Петровичу эти образцы! Ради них они и прилетели сюда, ради них терпели эту свалившуюся на голову катастрофу, и спасение обломков вулканической породы было для Максима Петровича ценнее, чем спасение их жизней.
Маша боготворила своего научного руководителя, буквально жила его желаниями, сводившимися лишь к одному – науке. Вулканолог был влюблен в науку, а Маша – в него. Но соперничать с вулканологией ей было не под силу, она проигрывала эту борьбу, да и не пыталась бороться. Все, что Маша хотела, – это чтобы Максиму Петровичу было хорошо. Себя она воспринимала лишь как инструмент для этого. Маша была уверена, что на фоне научного руководителя выглядит бездарной и никчемной. Она была равнодушна к науке и занималась ею лишь потому, что так могла находиться рядом с объектом своей любви.
Поспешно распихав по сумкам и карманам собранные образцы, троица поспешила дальше – непонятно куда.
Паника и неразбериха набирала обороты. Мужчина с камерой, вздрагивая от взрывов, продолжал снимать беспрерывно. Как для вулканолога существовали лишь его образцы, так для этого человека – съемка. Невзирая ни на что происходящее вокруг.
А происходило нечто инфернальное: все горело, пылало, полыхало, обдавая землю жаром. Казалось, будто кипит, бурлит, переваривается вокруг потревоженное чрево земли.
Зашатался строительный кран. Его стрела, указующим перстом тычущая в сторону эпицентра вулкана, ослабла и самопроизвольно повернулась, меняя направление. Болтаясь в разные стороны с увеличением амплитуды, она нарушила равновесие, и гигантское сооружение медленно стало крениться набок. Видевшие это люди замерли в безудержном страхе – кран валился вниз, и остановить это падение было не под силу никому…
Стрела, словно огромный палец, уткнулась в стоявший на приколе самолет, подтолкнув его, точно игрушку. Самолет тронулся с места и покатился вперед, к зданию аэропорта.
Повинуясь скорее инстинкту, Алексей Гущин бросился в сторону – наугад, ибо четко определить, куда рухнет вышедшая из-под контроля махина, было невозможно.
Тяжеленная масса зловещей тенью надвигалась на здание. Прорезав, будто скальпелем, зеркальную стену, самолет тупой мордой врезался в стоявшее перпендикулярно здание аэропорта – почти в то самое место, где только что стоял Гущин. Не успевших сориентироваться людей расшвыряло в стороны, как комья грязи из-под колес грузовика. Охваченный пламенем самолет взорвался со страшным звуком, заглушившим вопли и стенания окровавленных людей.
Плач, крики, слезы, черный дым – Алексей пытался не растеряться посреди этого, сохранить самообладание и, главное, помочь, помочь этим потерявшим опору людям, оказавшимся один на один с надвигающейся бедой. Боковым зрением он заметил лежавшего возле колонны мужчину. Судя по всему, он был тяжело ранен: по лицу и одежде стекали струйки крови и он не подавал признаков жизни. Какая-то рыдающая женщина – то ли жена, то ли просто случайная спутница – пыталась сдвинуть мужчину с места. Алексей быстро подошел, и вдвоем они оттащили мужчину от колонны.
Алексей вытер пот, черный от копоти, и огляделся. Там, где была лестница, прохода больше не существовало – лишь зиял огромный провал. Гущин лихорадочно соображал. Ничего подходящего, за что можно было ухватиться. Алексей посмотрел в окно без стекла. Там свисала покалеченная строительная балка. Она была непрочной, нестойкой, но именно в ней сейчас видел Алексей единственную возможность выбраться. Не раздумывая, он вскарабкался на балку и пополз вниз, стараясь не сорваться раньше времени.
Спрыгнув на перрон, он заметил попавшуюся ему по дороге сюда пару, парня и девушку, которая все зябла, а спутник отогревал ее пледом и уговаривал войти в здание. Теперь они спешно покидали его, и, по всей видимости, пребывание в нем произвело на них сильное впечатление. Девушка дрожала и плакала, с каждой секундой все громче и громче. Наконец рыдания ее достигли апогея, она уже кричала истерически в голос, переходя на визг, и в отчаянии лупила ладошками по лицу парня, все порываясь оттолкнуть его и броситься бежать куда-то – неважно куда, лишь бы только прочь, прочь от этого проклятого, несуществующего, будто выдуманного чьей-то больной фантазией места.
Их звали Свен и Сесиль, он был студентом из Швеции, а она французской художницей. Они познакомились на испанском курорте год назад и собирались пожениться в следующем месяце. С этой целью Свен уже купил обручальные кольца и носил их с собой. На Канвуу их занесло, можно сказать, случайно – благодаря путевке на двоих, выигранной кем-то из однокурсников Свена в телевизионном шоу. Однокурснику ехать было не с кем, да и неохота, и он предложил путевку Свену за половину стоимости, чему тот был весьма рад: перед свадьбой была кстати любая экономия, а студенты нигде не живут шикарно – ни в России, ни в благополучной, почти социалистической Швеции, где царят экономическое равенство и братство. Ну разве что ты сын олигарха. Но Свен не был. Он был сыном повара в кафе, специализировавшемся на «хюсманскост» – традиционной шведской домашней кухне.
Одной рукой Свен обнимал за плечо заходящуюся в рыданиях Сесиль, а другой сжимал в кармане два гладких прохладных металлических диска – обручальные кольца, купленные им перед поездкой. То, что поменьше, он собирался вручить здесь Сесиль в торжественной обстановке и даже заготовил сценарий.
Алексей продирался через всеобщее горе и боль, видя, как они охватывают все больше и больше народа. И одновременно наблюдал молчаливую, нарастающую сплоченность: все, кто был в состоянии двигаться, старались помочь другим. Представитель авиакомпании постоянно нырял в горящее здание и в одиночку вытаскивал перепуганных, парализованных от страха женщин, детей, других пассажиров. Возможность спасти других притупила собственное горе, и он действовал как одержимый, боясь остановиться хоть на минуту, потому что тогда стало бы так плохо и так бессмысленно, что лучше было умереть три часа назад…
Алексей на ходу всматривался вперед – туда, где виднелись заваленные обломками палатки госпиталя. Он искал Александру и не находил.
Алексей прибавил ходу и побежал. Добежав до госпиталя, он остановился, переводя дух и крутя головой по сторонам. Саши нигде не было.
Алексей собирался бежать дальше, как вдруг из-под одного из обвалов вынырнула светлая голова Александры.
– Цела? – только и спросил Алексей, чувствуя, как торкнулось внутри сердце и забилось чаще.
– Да, помоги, пожалуйста! – скороговоркой проговорила Саша, показывая на завал, под которым остались раненые.
Алексей без слов бросился помогать, а со стороны самолета к ним уже бежали Андрей и Вика. Алексей и Саша выводили раненых, а Андрей с Викой принимали их и осторожно вели в самолет.
Та самая женщина, что умоляла Сашу о помощи, Ольга, не дожидаясь никого, сама усадила восьмилетнего сына Сашку на носилки, где лежал ее муж Олег, и, побагровев от напряжения, изо всех сил тянула их к самолету, будто волжский бурлак тяжеленную груженую баржу. Муж пытался привстать на носилках и, видя перекошенное, измученное лицо жены, говорил, хрипло дыша:
– Забери ребенка! Иди в самолет! Пожалуйста, прекрати!
Он не верил в то, что выживет, не уверен был даже, что Ольга с сыном выберутся живыми, но без него у них было больше шансов. Он уже не был мужем и отцом – из главы семьи он превратился в обузу. А Ольга, добровольно и без колебаний приняв на себя его прежнюю функцию, отвечала в паузах между вдохами:
– Это… ты… прекрати… – и тянула, тянула носилки немеющими руками.
Свободных рук катастрофически не хватало. Андрей огляделся вокруг и, заприметив Валерку, крикнул:
– Эй, пацан! Зинченко-младший! Давай бегом сюда! – поманил он его издали.
Но Валерка уже сам бежал на зов, сильными руками подхватывая очередные носилки. Вдвоем с Андреем они потащили их к самолету.
Тут же бестолково топтался на месте, не находя себе применения, пассажир, потерявший паспорт. Эта утрата все еще напоминала о себе и лишала остатков уверенности.
Взмокшая женщина-врач, на себе таскавшая раненых к самолету, сердито обратилась к нему:
– Что встал? Помогай!
Тот неумело бросился выполнять полупросьбу-полуприказ, на ходу оправдываясь:
– Понимаете, у меня потерялся паспорт, и я боюсь, что меня не возьмут в самолет!
– Возьмут, – отрывисто ответила врач.
– Правда? – обрадовался пассажир. – А вы не сообщите об этом пилоту? Моя фамилия Крылов.
– Сам сообщишь! – отозвалась женщина, взваливая на плечи стонущего мужчину и, не отвлекаясь больше на Крылова, понесла его к самолету, согнувшись в три погибели.
Все смешалось: врачи, пилоты, стюардессы, – все были и санитарами, и грузчиками, и спасателями. В этой невообразимой толчее очень трудно было сохранять какой бы то ни было порядок, но все старались действовать по возможности слаженно.
Единственным сторонним наблюдателем оставался пассажир с камерой, который как заведенный снимал все подряд. Глаза его горели лихорадочным безумием. Может быть, его подсознание, спасаясь от реальности, воспринимало все происходящее как фильм, а его самого – оператором этого фильма. Безумным оператором безумного фильма.
Да еще вертевшийся рядом вулканолог, беспрерывно останавливавшийся, чтобы проверить сохранность образцов, не принимал участия в спасении раненых. Образцы, видимо, были для него дороже.
Андрей не думал об усталости. Он действовал механически, потому что знал – стоит над этим задуматься, так сразу почувствуешь, как ломит с непривычки спину, как пульсирует боль в висках от подскочившего давления, как горят ноги от постоянной беготни туда-сюда… Молча, сцепив зубы, он взваливал на себя людей, иногда по двое, чтобы дело продвигалось быстрее, относил в самолет и возвращался за следующими. И пока этому конвейеру из человеческих тел не было конца…
На напряженной от усилия руке кто-то повис, добавляя тяжести, а в уши пробился пронзительный голос:
– Я проверяющая из центра, моя фамилия Балашова. Мне надо вернуться на материк! У вас есть бизнес-класс?
И, видя, что Андрей не отвечает, еще больше повысила резкий неприятный голос:
– Вы обязаны мне помочь! Где стюардессы?
Андрей с трудом повернулся к ней. Его доброе по-детски лицо сейчас дышало злостью. Перед ним маячила копна крашеных всклокоченных рыжих волос и лицо с потекшим дорогим макияжем.
– Я стюардесса! – с ненавистью на эту расфуфыренную дуру, выпалил он. – Все заняты – не видите?
И продолжил свое дело, оставив Балашову в одиночестве переживать гнев по поводу столь пренебрежительного отношения к ее важной персоне.
Андрей доволок раненых до самолета и передал их стоявшим наготове бортпроводницам Вере и Свете. Согнулся, стараясь выровнять дыхание, постоял так несколько секунд. Больше позволить он себе не мог: каждая секунда была на вес золота. Прихрамывая, Андрей побежал обратно к госпиталю.
Вера и Света, препроводив раненых в салон, вынесли несколько покрывал, раздав их сгрудившимся у трапа беженцам. Те являли собой унылое, удручающее зрелище. Подавленные внешне и внутренне, они стояли хмурые, недоверчивые, смахивая слезы. Одна женщина, уже в возрасте, с темным лицом и кругами под глазами, все время причитала:
– Ой, чую, плохо будет… Чую, плохо.
И хотя заунывные интонации нагоняли еще большую тоску, никто не одергивал ее. Возможно, потому, что все чувствовали в душе то же самое, только боялись произнести вслух, как бы не решались накликать беду, хотя она и так уже достигла неохватных размеров.
Здесь же суетливо переговаривалась на своем языке, похожем на птичий щебет, парочка китайцев, Лю и Чен. Они уже выяснили отношения, согласились лететь хоть с русскими, хоть с кем угодно, и теперь волновались, хватит ли им места в самолете.
Высокий англичанин в элегантном сером плаще эпохи Шерлока Холмса ходил кругами и всем задавал на английском один и тот же вопрос:
– Вы не видели мою жену?
И, когда от него отмахивались, наспех мотая головой, добавлял:
– Она блондинка. Очень, очень красивая! – будто этот факт должен был быть гарантией того, что она жива, что не может такая красивая жена погибнуть…
Но жены его и впрямь никто не видел, а он все ходил и ходил со своим неизменным вопросом, не вникая ни во что другое…
Зинченко, Гущин и представитель авиакомпании стояли втроем, с сосредоточенным видом обсуждая возможность отлета. Им нужен был специалист, кто-то из местных, который помог бы прояснить ситуацию, и они ждали, когда к ним подойдут наконец для решения этого главного для всех вопроса.