– Так приди и заставь меня принять твой выбор!
– Я сохраню жизни твоих людей, – выдавил потомок Кейстута, – но что с ними сделает Ягайло, ведомо только Богу! Больше милостей не жди!
Развернувшись, тот двинулся прочь. Проводив взглядом литовца, направился к частоколу и Великий князь Московский.
В тот день никаких попыток атаковать непокорную крепость не последовало. И на следующий – тоже. Дерзкие вылазки людей Донского и провальное начало штурма сделали свое дело, и армия неприятеля напрочь растеряла боевой дух и теперь уже совершенно не горела желанием идти в атаку. А еще, отведав ядер русских пушек, Сигизмунд повелел отодвинуть лагерь так, чтобы оставаться вне зоны досягаемости смертоносных ударов. Теперь, находясь на почтительном расстоянии, он обезопасил свой шатер, но в то же самое время сделал совершенно бесполезными бомбарды, никак не рассчитанные на стрельбу с таких длинных дистанций.
– Еще бы душ двести, и голыми руками брать можно, – наблюдая за действиями павшего духом неприятеля, усмехнулся Дмитрий Иванович. – Слаб Сигизмунд, хоть и верностью слепой повелителю своему воздает. Людей растерял, а Вязьму взять не сдюжил. Пушками научен; приступом не пойдет, но все одно, в оба глядеть! Блаженны павшие духом. Ибо они – Царство Небесное.
И еще две ночи минуло с тех пор, как Ивашка Вольгович подмогу кликать убег. По расчетам, ночь хорониться где-то должен был и к утру лишь к сполоху побежать. День в пути; и первого сполоха достичь он мог либо к вечеру следующего дня, либо, что более вероятно, через день утром, ну никак не раньше, ибо куда там – пешему?! На лошадях, вон, день шли, да и то животных умаяли! А тут – на своих двоих. Со сполохом рядом – яма. Место, откуда вслед тревожным сигналам должен был отправиться гонец, который бы и встретил собравшееся войско. До Вязьмы – дня четыре хорошего ходу. Вот и получалось, что продержаться еще как минимум три ночи предстояло. Это при самом лучшем раскладе. А про худший и думать никто не желал…
А ситуация между тем накалялась. Лагерь литовцев постоянно пополнялся; видимо, действительно окрестности патрулировало большое количество разрозненных отрядов, которые теперь собирались под общие хоругви. И если в первый день отрядов таких ну от силы было с десяток, и в каждом из них душ по двадцать, то к полудню третьего после дерзкой вылазки дня подошел на помощь большой полк, тысячи в четыре человек.
– Ну, православные, держись, – наблюдая за приготовлениями вражеской армии, Дмитрий Иванович сплюнул под ноги, – приступа не миновать. Не сегодня, так завтра лихо сеять будем. Все, что ли, животы отдать готовы? – сурово оглядев собравшихся защитников, вопрошал Дмитрий Иванович.
– Все, князь, – прогудели в ответ те. – С Божьей помощью.
– В оба глядеть! И с Богом, – перекрестился Дмитрий Иванович.
Впрочем, литовцы, наученные горьким опытом предыдущих атак, предпочли дождаться следующего утра, видимо, уделив остаток дня военному совету.
А воины все прибывали. Теперь – снова небольшими группами, да все одно от этого не легче. Уж и топоры с молотами застучали, защитные конструкции для бомбард сооружая. Так, чтобы орудия к стенам подтащить да перед штурмом защитникам вред нанести. Управившись с ними, они поволокли к щитам орудия, остаток вечера и добрую половину ночи проведя в кропотливой установке примитивных пушек[106]. Всю ночь ярко костры полыхали, освещая все вокруг и сводя к минимуму риски повторения вылазок, а заодно показывая защитникам мощь литовской армии.
Ночь прошла беспокойно и для укрывшихся за стенами Вязьмы, и для их неприятеля. И те, и другие глаз не сомкнули, готовясь к отчаянной схватке.
– Слышь, что ль, – рядом с напряженно вглядывающимся в происходящее в неприятельском лагере Булыцким возник Некомат. – Боязно? – Мужчина в ответ лишь пожал плечами. И правда, страха как такового и не было. Было напряжение с азартом каким-то хищным намешанное. Понимание того, что вот она, финишная прямая, совершенно не наполняло сердце страхом, но скорее решимостью какой-то непоколебимой: мол, если и суждено отдать жизнь, то так, чтобы не за чешуйку, но за рубль, а то и гривну, прихватив с собою как можно больше воинов противника. Именно в этот момент начал он понимать героев, с легкостью отдававших свои жизни, бросаясь на вражеские дзоты, накрывая телами гранаты. Тех, кто останавливал полчища Ксеркса. Была твердая уверенность, подкрепленная решимостью. А вот страха и в помине не было.
– А мне боязно, – честно признался бывший купец. – Чую: завтра все и решится.
– Отобьемся, – хищно оскалившись, отвечал Николай Сергеевич. – Вон, сколько раз уже Сигизмунду нос утирали! И еще раз утрем!
– Велик князь Московский, – задумчиво пробормотал сурожанин. – Ты, Никола, прости, ежели чего не так.
– Бог простит, а уныние – грех!
Некомат ничего не ответил, лишь, развернувшись, растворился во тьме.
В стенах Вязьмы вовсю клокотала жизнь. Воеводы продолжали обучение ратному делу всех, способных оружие держать. Бабы перевязывали раненых, а юнцов заставили телеги да сани, внутри частокола оставшиеся, к воротам самим стянуть, организовав что-то навроде баррикад, которые в случае прорыва должны были хоть бы и чуть, но задержать нападающих. Вдоль стен полыхали костры, где уже закипала вода да смола плавилась для отражения завтрашнего приступа.
За всей этой возней измотанные ожиданием люди теряли ощущение реальности, гася в себе разум, оставляя только лишь тела, наполненные решимостью и безудержной ненавистью к неприятелю. Оболочки, не способные ни к чему, кроме как крушить, рвать и стоять, если потребуется, до последнего, не чувствуя ни усталости, ни боли, ни жалости, ни страха. Даже священник местный, ходивший вокруг с кадилом, в конце концов, перекрестившись, поспешил уйти прочь, не в силах более видеть этого. За заботами провели ночь. За ними же и рассвет встретили, для многих, если не для всех, обещавший стать последним.
Ягайловцы ждать не стали. Едва лишь наступило утро, они, собравшись небольшими группами так, чтобы максимально усложнить задачу московским бомбардирам, двинулись в атаку.
– Мож, пальнуть, князь?! – засуетился Николай Сергеевич. – Глядишь, сразу и побегут.
– Рано, – сжимая рукоять меча, отвечал Дмитрий Иванович. – Пусть ближе подойдут. Заедино и глянем: есть порох у ворога или нет. Две подводы потеряли задарма, где же еще взять? А ты не зевай да наводи, – прикрикнул муж на рыжего бомбардира, отвлекшегося от орудий и напряженно вглядывавшегося в строй неприятеля. Чертыхнувшись, тот вернулся к орудиям, где под его контролем четверо холопов, вооружившись жердями, передвигали тяжеленную конструкцию так, чтобы неприятель постоянно находился под прицелом.
Словно бы в ответ на вопрос князя, люки, защищавшие расчеты от стрел, мелких черепков да небольшого размера ядер, поднялись, и хищные стволы выплюнули по порции тяжелых ядер, направленных на частоколы. Впрочем, расстояние оказалось велико, и смертоносные заряды лишь на излете достигли частокола, лишь потревожив бревна.
– Во как литовца запугали, – усмехнулся Донской. – Что без бомбард боязно выходить! Не замай! – остановил он рыжего своего пушкаря, уже схватившего факел. – Грохоту с них да дыму. А как к стенам подойдут, так и самим нелепо станет! – оторвавшись от частокола, расхохотался князь.
Литовцы, поняв ошибку, с воем бросились вперед. Укрываясь щитами, они обрушили на защитников крепости дождь из стрел, большая часть из которых застряла в забороле, укрепленном в предыдущие дни.
– А ну, – зычно прокричал Донской, обращаясь к бомбардиру, – угости ворога!
– Вот вам! Выкусите, а не Вязьму взять! – азартно проорал пушкарь, разряжая пушку в неосторожно собравшихся в кучу литовцев. – Кукиш вам! – тыча неприличными фигурами из пальцев в сторону наступавших, хохотал он, глядя на рассыпавшиеся строи.
Литовские бомбарды ответили дружным залпом, впрочем, с тем же успехом, что и в первый раз. Более того, зарядив, похоже, большим количеством пороха, вражеские бомбардиры сами себе устроили ловушку: не выдержав напряжения, ствол одной из бомбард лопнул, выпуская энергию и калеча собравшихся вокруг орудия воинов.
– А ну, бей! – проорал князь. – Ишь, шельмы, удумали чего!!! Бей!!!
– Нате!!! – взвыл рыжий, выпуская в толпу еще один заряд. – Заряжай, родимый, заряжай!!! – не умолкая, выл рыжий, не сводя глаз с толпы и уже заранее прикидывая, куда выпустить следующий заряд.
Доверившись скорее инстинктам, чем командам и логике, нападающие ринулись вниз, попутно растекаясь вдоль берега и растягивая и без того немногочисленных защитников вдоль частокола, снижая кучность стрельбы. Яростно раздавая приказы, на конях туда-сюда носились литовские воеводы, все чаще тыча куда-то в сторону противоположного от крепости леса.
– Чего удумали, шельмы?! – распределяя людей по частоколу, яростно проорал Дмитрий Иванович. – В оба гляди мне! – выхватив меч, он приготовился к лютой сече.
Лунки, спасшие зажатых в крепости в первый день штурма, за три дня промерзли, и теперь лед, кроме места гибели части армии в первой атаке, представлял собой монолитную глыбу. Да и литовцы теперь не рискнули выпустить на него конников. Живо перемахнув на противоположный берег, они, таща за собой приставные лестницы, ринулись прямиком на насыпь, однако здесь скорость наступления резко снизилась. Заранее щедро политая водой, та представляла собой ледяной панцирь, перемахнуть который быстро не было никакой возможности. Впрочем, и дистанция до частокола теперь была такова, что лучники, а паче немногочисленные арбалетчики литовского воинства принялись обстреливать укрывающихся щитами московских дружинников. Летящие по прямой траектории стрелы теперь доставляли большие хлопоты защитникам. Прикрываемые стрелками, ягайловцы побросали на лед приставные лестницы, которые теперь послужили своеобразными настилами, и двинулись к цели.
Мгновение, и первые отчаянные смельчаки, достигнув частокола и приставив лестницы, ринулись вверх. Но защитники, прикрываясь от смертоносных стрел, орудуя кто чем, поотбрасывали тех прочь. Литовцы огрызнулись новой порцией стрел. Схватившись за пронзенное горло, с хрипом вывалился за частокол хозяин надела, за ним на растерзание ягайловцам тут же слетели двое верных холопов князя Вяземского.
Воспользовавшись замешательством, литовцы ринулись в новый штурм, растоптав и князя, и тех, кто бросился ему на помощь. С ходу прижавшись к самому частоколу, ягайловцы и в этот раз вынуждены были откатиться назад, угодив под льющийся на их головы кипяток и бурлящую смолу. Побросав визжащих от боли обваренных товарищей, литовцы вновь отлетели на исходные позиции, однако кипяток сыграл и против защитников, растопив лед насыпи и пробив тропки, по которым к стенам тут же полетели атакующие. Перегруппировавшись и снова ринувшись вперед, литовцы изменили тактику. Закинув на заостренные колья петли, они, разом натянув канаты, ринулись назад, вырывая бревна из частокола.
– Тятька! – потеряв равновесие, вслед за одной из жердин полетел вниз княжич.
– Васька! – ринулся к месту трагедии князь.
– У, шельмы! Держись, что ль!!! – с неожиданной легкостью выдирая попавшуюся под руку оглоблю, Некомат сиганул вслед за молодым человеком. – Пригнись!!! – широко замахнувшись, тот наотмашь, да так, что сам едва сохранил равновесие, обрушил свое неказистое орудие на бросившихся в атаку литовцев. – Всех, что ль, как одного!!! – с безумным хохотом шуруя во все стороны дубиной, тот, выбивая мечи, круша черепа и ломая кости атаковавшим, ринулся в самую гущу прущего вперед воинства. Словно языческий какой-то шаман в смертельной своей пляске, тот, бросаясь из стороны в сторону, так ловко орудовал оглоблей, что литовцы, растерявшись, снова свернули атаку, а дружинники Москвы, пользуясь замешательством, принялись ожесточенно поливать стрелами подступавшего к стенам неприятеля.
– Уж я тебя! – выхватив кинжал Милована, пенсионер рванул вниз на выручку Василия Дмитриевича.
– Стой, холоп! – оскалившись, ему навстречу вылетел подоспевший к парню литовец. – Молись! – широко замахнувшись мечом, тот медленно, словно в заторможенной съемке, двинулся в атаку. Чувствуя, как знакомая боль волнами растекается по затылку, трудовик, сделав несколько широких шагов навстречу, ловко перехватил кисть неприятеля и, коротко полоснув клинком по податливой шее, выхватил меч у обмякшего ратника.
– Прочь, – оскалился пенсионер, в глаза глядя следующему летящему на него воину. Уже на бегу тот, не выдержав яростного взгляда, стушевался, и преподаватель, пользуясь моментом, мощным ударом снес тому голову, краем глаза успев подметить, как зверем рычащий и мечущийся туда-сюда Некомат, уронив смертоносное свое орудие, вдруг выгнулся дугой и, закинув руки назад, волчком завертелся на месте, пытаясь дотянуться до ужалившей в спину стрелы. На секунду замерев, он, вдруг расслабившись, бухнулся на колени и через мгновение, раскинув руки, расстелился на утоптанном снегу.
– А ну, Никола! – вернул пришельца к действительности чей-то мощный рык. Мгновение, и кто-то в охапку сгреб разошедшегося трудовика, оттаскивая назад. – Поднимайся! – прямо в харю проревел верный Тит, не пожелавший остаться безучастным и бросившийся на выручку.
– Пусти! – Николай Сергеевич попытался вырваться. – Княжич!!!
– На частоколе княжич! И ты – туда же! Живой нужнее! – охнув, Тит вдруг разом осел, точно в висок пораженный литовской стрелой.
– Наверх, Никола! Отвлечем окаянных! – на помощь замешкавшемуся мужчине со стен слетели Плющ с Микулой. – Во славу Божию! – откинув в стороны щиты, дружинники ринулись навстречу атакующим.
– Никола!!! – проорали сверху пенсионеру.
Не медля ни секунды более, пенсионер ухватился за спущенную вниз веревку, махом оказываясь на стене. Уже там, в относительной безопасности, трясучка напала, лишь только сообразил пенсионер, что сейчас вытворил; дрожь проняла, да такая, что в лихорадке не во всякой пробьет.
– Не боись, Никола! – азартно проорал рыжий бомбардир, перекрикивая вой атаки. – Работают! Работают науки твои, милый!
Толпа ягайловцев, дрогнув, начала откатываться, и защитники крепости, азартно свистя и переругиваясь, ринулись догонять воинов.
– Назад!!! Назад!!! – бросился за ними Николай Сергеевич, но было поздно. Выманив оборонявшихся лжеотступлением, литовцы рванули в атаку, грозясь смести к чертям тонкую цепь защитников.
– А ну, вниз все! – в секунду одну оценив обстановку, Иван Родионович принял единственно верное решение и, увлекая за собой всех остальных, очертя голову[107], ринулся в атаку.
– Конница!!! – взревел один из воевод, тыча в сторону летевшей на противоположные ворота города крупной группе всадников, облаченных в литовские кафтаны.
– У, православные! За мной все! Костьми ляжем!!! – Видя, что дружина попала в ловушку, Дмитрий Иванович сиганул с частокола вниз и с такой яростью ринулся в самую гущу сражения, что, казалось, один только его напор способен остановить любую, даже самую мощную армию. Вслед за ним, ни на шаг теперь не отставая от отца, бросился малолетний княжич, наотрез отказавшийся схорониться и занявший свое место в рядах защитников крепости. Этот порыв удесятерил силы попавших в капкан дружинников, и те, поняв, что терять уже нечего, последовали за правителем, атакуя и выдавливая назад ошалевшего от такой ярости противника.
– Владимир Андреевич!!! Он, родной!!! – сам не ведая как, пенсионер разглядел летящего в голове отряда человека, одетого в черную футболку с аляпистым пятном на груди: Iron Maiden[108].
Литовцы, увлекшись маневрами и не подозревая о готовящейся ловушке, получив подкрепление, снова ринулись в атаку. Не обращая внимания ни на то, что конница, на всем скаку изменив траекторию, готовясь к лютой сшибке, полетела прямо на увлеченно спускающиеся с обрыва части неприятеля, ни на то, что воины Дмитрия Ивановича, воодушевленные нежданной подмогой, с удесятеренной силой и яростью бросились в бой, ошалело рубя и кромсая вражеских воинов, ягайловцы снова двинулись в бой.
А конники, молча нацелив копья на атакующих, с бешеной скоростью приближались к цели. Лишь за несколько секунд до столкновения, почуяв неладное, ягайловские всадники попытались перестроиться, чтобы лицом к лицу встретить новую опасность, однако было поздно! На всем ходу врубившись в неровный строй неприятеля, конники, круша щиты и вспарывая тяжелыми копьями доспехи, разносили не успевших прийти в себя литовцев. Матерки, крики и свисты участников сшибки, яростное ржание прущих в атаку боевых коней, грохот вновь проснувшихся московских пушек, ударивших по оставшимся на том берегу атакующим. Задорные вопли и витиеватые матерки рыжего как сам черт бомбардира. Все, все смешалось в одну бешеную симфонию, имя которой – сама смерть!
Владимир Андреевич, налево и направо круша противника мечом, неумолимо прорубался в самый центр литовского соединения. За ним, яростно орудуя обагренными кровью клинками, шли несколько сотен всадников в островерхих шлемах. Не ожидавшие столь свирепой атаки ягайловцы дрогнули. Кто полетел с пригорка на лед, кто, развернувшись, побежал назад к шатрам. Остальные же, затянутые в воронку лютой сечи, очумело вращая головами, пытались отбиваться от молниями сверкающих тут и там клинков. Удар! Меч Владимира Храброго, не выдержав, разломился, но это ни на секунду не задержало ратного мужа. Что-то крича следовавшим за ним воинам, тот принялся крушить щитом, помогая себе обломком меча, сея смерть среди вражеских рядов, а затем, на секунду поднырнув, выхватил из гущи новый клинок и, творя им страшный вред, двинулся дальше.