Видя все это, оставшиеся в резерве ягайловцы, открывая тыл, бросились на подмогу. Впрочем, опасаться было нечего. Из леса им на подмогу уже бежали два отряда человек по сто пятьдесят. Даже на бегу прикрываясь выгнутыми, почти во весь рост, щитами, они, держа на плечах длинные копья, нацелились вроде как на самую гущу лютой сшибки.
Почуяв неладное, шедшие последними возрастные воины войска Ягайло принялись, отчаянно жестикулируя и крича, махать мечами в сторону надвигающихся частей. Пытаясь привлечь внимание легких конников, пешие, валко развернувшись, двинули наперерез пополнению, целясь в центр надвигающимся силам. Чуть пометавшись, словно бы решая, двинуться на немногочисленные полки пеших или же атаковать дерзких конников, литовские всадники решительно ринулись в самую гущу отчаянной сшибки, где люди Владимира Храброго уж слишком уверенно перли, работая мечами и щитами, кромсая, оглушая и проламывая мечущихся туда-сюда воинов войска Сигизмунда, оставив самозванцев на пеших воинов.
У стен крепости дело также начало принимать неприятный для жмуди оборот. Увлекшись атакой, те сгруппировались и, вместо того, чтобы растягивать немногочисленные силы защитников Вязьмы, наоборот, сбились в кучу, словно бы одним мощным броском планируя прорвать оборону, разметав во все стороны людей Дмитрия Донского. И разбросали бы, если бы не посыпавшиеся с крутого берега их же товарищи по оружию! Давя на задние ряды, те создавали сумятицу, в результате которой идущих впереди буквально силой выбрасывало прямиком на не знающих жалости мечи и копья пришедших из Москвы. А тут еще и бомбардиры Дмитрия Донского, с удовольствием растрачивавшие остатки пороха, поливали литовские полки смертоносными ядрами, разнося тех в прах.
Бросив силы на удержание рвущихся в бой людей Владимира Храброго, ягайловцы совсем упустили из внимания приближающиеся с тыла соединения. Те, сблизившись с литовцами, резко перестроившись, построили три детинца. Секунда! И укрывшиеся в самом центре лучники, прицелившись, отправили навстречу идущим рваной цепочкой литовцам первый залп, выбивая приличное количество человек, с короткими криками повалившихся на снег, пораженных беспощадными стрелками. Остальные, сбавив ход, тут же сгруппировались, сбившись в четыре шеренги и закрывшись щитами, боевым строем продолжили движение вперед, готовясь массой проломить защиту детинцев. Короткий свист разом оживил фигуры, и те, раскрывшись, огрызнулись еще одним залпом теперь уже по прямой траектории. Две из подошедших почти вплотную шеренг неприятеля с воплями рассыпались на десятки отдельных воющих фигурок, но это не остановило остальных, благо расстояние до детинцев уже позволяло жмуди броситься в атаку.
По команде свистка замки снова закрылись, а из их центра в сторону летящих в атаку литовцев полетели увесистые мешочки, в которых Булыцкий признал те самые картечные гранаты, начиненные порохом. Заряды те, впрочем, даже и не долетели до цели, тяжко приземлившись в снег на пути у неприятеля, даже раззадорив последних. Так, что за несколько шагов до ощетинившихся копьями боевых строев те, рассыпавшись в цепь, рванулись вперед.
С десяток коротких взрывов в самой гуще наступающих разметали цепь, заметно ее проредив. Не понимая, что произошло, оглушенные, в мясо посеченные чугунными черепками разорвавшихся мешков наступающие, вмиг смяв боевой строй и забыв про атаку, рассыпались в стороны, пытаясь спастись от рвущих доспехи и плоть чушек, становясь легкой добычей московских лучников.
Очередная трель свистка, и, рассыпавшись, ратных дел мастера яростно ринулись в атаку на обезумевших от страха и боли литовцев. Не щадя никого, кромсали потрепанного деморализованного противника, буквально опрокидывая оглушенных бойцов, валя на снег и мощными ударами вспарывая доспехи, щедро поливая кровью утоптанный снег.
Видя очередной провал, побежавшие из-под русских ядер воины с воем ринулись на обидчиков, ведомые целью поквитаться с относительно немногочисленным противником. Подчиняясь очередной команде свистка, те, выстроившись в одну шеренгу и держа щит к щиту, плотной стеной ринулись на жмудь. Окончательно запаниковав, атакованное со всех сторон войско Сигизмунда, озадаченное больше целью выжить, принялось рассыпаться на отдельные тикающие с поля боя фигурки. Развернувшись в шеренгу, мужи, до того действовавшие плотным строем, с радостными воплями ринулись прямиком на дезориентированного противника, тесня и действуя вместе с конницей Владимира Андреевича Храброго, сбрасывая остатки неприятеля с крутых берегов Вязьмы.
Лед, застонав от такой нагрузки, просел и со страшным треском начал проламываться, как в первый день атаки, губя окончательно запаниковавших литовцев.
– Назад все!!! На берег давай!!! – зычный крик Дмитрия Ивановича разом привел в чувства увлекшихся боем защитников крепости, и те, прикрываемые оставшимися на стенах лучниками и отчаянно сдерживая в ужасе напиравшую толпу, дружно двинулись назад, медленно покидая опасный участок.
– А ну, православные! Кули!!! – Один из дружинников войска Владимира Андреевича, присев на колено и высекши огнивом искру, широко замахнувшись, отправил на лед плотно набитый мешочек. Его примеру тут же последовали и остальные, забрасывая лед смертоносными зарядами, целясь в еще не поврежденные его участки. Несколько мгновений, и воздух распорол сухой треск серии взрывов, разметавших и без того сбитых с толку ягайловцев, попутно оставляя знатные воронки.
Лед, и без того подточенный немалой нагрузкой, пошел серией зловещих – от воронки к воронке – трещин и, со стоном лопаясь и тут же крошась на десятки небольших кусков, разом потопил большую часть мечущегося войска. Те же, кому повезло успеть добраться до относительно неглубокого участка, теперь, побросав оружие и вытащив товарищей, шумно отплевываясь, выбирались из ловушки. Всего – около полутора сотен человек. Еще – около тысячи деморализованных и дезориентированных, уцелевших на поле боя и тех, кто не успел скатиться на лед. И несколько сотен раненых, из которых – несерьезно десятка четыре. Остальные, принимая во внимание уровень медицины, условия гигиены и отсутствие у Великого князя Московского большого желания тетешкаться с неприятелем, – с достаточно сомнительными шансами выжить. Разгромленные многократно уступающим в размерах русским войском и оттого полностью деморализованные, они, побросав оружие и молча пялясь под ноги, теперь покорно ждали решения князя.
– С этими займитесь! – жадно хватая воздух ртом, Дмитрий Иванович осел на промерзшую землю.
– Князю худо! – завидев это, забрызганный кровью пенсионер бросился на помощь. – Живо в хоромы его! Ложись! Ложись, кому говорят!
Следующие полчаса живо напомнили про памятную битву с Тохтамышем: Булыцкий носился туда-сюда, с трудом поспевая между ранеными и Дмитрием Донским, которого прихватил очередной приступ, с той лишь разницей, что в этот раз аптечки уже не было. Впрочем, и не важно то. Ведь и с Фролом случай уверенности добавил, да и народ рядом был, так что живо Донского правильно уложили да в теплые хоромы снесли, где он быстро пришел в себя. Да и народу меньше значительно было. В общем, к вечеру уже и управился: и князя в чувства привел, и за ранеными присмотрел, чтобы всех перевязали да по лавкам разложили. Ну а там и разнос от правителя.
– Кто дозволил заряды дьявольские?! – придя в себя и управившись с пленными, убитыми и ранеными, да собрав с поля боя трофеи, Дмитрий Иванович, собрав в хоромах воевод, устроил «разбор полетов». – Была воля княжья: не замать?!
– Была, – нестройно прогудели в ответ те.
– Кто свою волю превыше княжьей поставил, а?! – насупившись, поглядел на присмиревших мужей Великий князь Московский.
– Я наказал, – смело шагнул вперед Милован.
– А ведь сказано было: долой с глаз! – бросив взгляд на дружинника, у пояса которого болтался запечатанный в кожаный мешочек с коротким фитилем кувшин.
– Как пойдет рать на рать, так, мож, и не пригодятся, – прогудел в ответ тот. – А как горстка на гору цельную, так и беда без них.
– Еще раз кто ослушается – поруб!
– Будь по-твоему, – коротко кивнул Милован.
– Так вот, наперед наказ строжайший, – упершись ладонями в столешницу неторопливо, чтобы услыхал каждый из присутствующих, проговорил Дмитрий Донской. – Дружинникам без зарядов дьявольских в походы, а паче в сечи – не выходить! Пусть ворог любой в страхе будет, лишь завидев рать русскую. Кто ослушается, на себя и пеняйте! Все слыхали?
– Все, – отвечали дружинники.
– Как споро так добрались-то? И не уповали на то, что раньше третьего дня, – сменил тему Николай Сергеевич.
В следующие несколько минут Владимир Храбрый в двух словах поведал о событиях, предшествующих генеральной схватке. Ивашка Вольгович и впрямь оказался спор да вынослив. Ну и фарт кровавый в руку… Ведь и гонцов литовцы поприметили да вслед направились, по одному беглецов вылавливая. Вольговичей тоже приметили. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не Стенька. Поняв, что вот-вот в западню попадут, на себя внимание и отвлек, брату возможность дав утечь. Ивашка же, прорвавшись сквозь кордоны ягайловцев и не дожидаясь наступления утра, припустил по обратной дороге, да так, что аж пятки засверкали. Бог весть как не заблукал в ночи, да со зверем диким не повстречался, да сдюжил, но без остановок расстояние уму непостижимое преодолев, уже к восходу до сполоха домчал, тревоги сигнал подав. Там, в себя чуть придя да на всякий случай инструкциями снабдив ямщика, у лошаденки на шее повиснув, дальше помчал и, коней на ямах меняя, так гнал, что уже к вечеру того же дня встретился с войском, на сечу вышедшим.
В следующие несколько минут Владимир Храбрый в двух словах поведал о событиях, предшествующих генеральной схватке. Ивашка Вольгович и впрямь оказался спор да вынослив. Ну и фарт кровавый в руку… Ведь и гонцов литовцы поприметили да вслед направились, по одному беглецов вылавливая. Вольговичей тоже приметили. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не Стенька. Поняв, что вот-вот в западню попадут, на себя внимание и отвлек, брату возможность дав утечь. Ивашка же, прорвавшись сквозь кордоны ягайловцев и не дожидаясь наступления утра, припустил по обратной дороге, да так, что аж пятки засверкали. Бог весть как не заблукал в ночи, да со зверем диким не повстречался, да сдюжил, но без остановок расстояние уму непостижимое преодолев, уже к восходу до сполоха домчал, тревоги сигнал подав. Там, в себя чуть придя да на всякий случай инструкциями снабдив ямщика, у лошаденки на шее повиснув, дальше помчал и, коней на ямах меняя, так гнал, что уже к вечеру того же дня встретился с войском, на сечу вышедшим.
Там уже, измученного, померзшего да в трясучке бьющегося, – ибо на лошадях сроду не ездил, – гонца кое-как стащили с загнанной скотины, где он и поведал, что да к чему. И бежал пока, отрядов несколько литовских позаприметил и, человеком будучи грамотным, посчитать смог количество да князю Серпуховскому о том поведать. А раз так, то, оставив позади основные силы, самые выносливые части московской дружины вперед бросились. Верхом по двое, да рядом пешие – бегом. Меняясь поочередно, за два дня достигли на замордованных лошадях окрестностей Вязьмы. Сначала думали пешими в бой идти, да по вечеру на потаенную часть литовскую, лагерем перед Вязьмой остановившую, напоролись, в засаде которая стояла и готовилась в спины русским силам ударить. Литовцы, уверенные, что засады ждать не стоит, даже и сообразить не успели, что да к чему, как перебиты оказались. Той же ночью, без роздыху, дружинники, переодевшись в кафтаны литовские, пошли к лагерю Сигизмунда, на костры ориентируясь. Так что к утру добрались, да сразу – в бой. А дальше – сам видел.
Тысячное войско русичей побило почти пятитысячное войско Сигизмунда благодаря диковинам Николиным, сметке ратной Дмитрия Ивановича, молниеносности и дерзости атаки Владимира Андреевича да усилиям Дмитрия Михайловича Боброка, вслед за потешниками осваивать взявшегося премудрости боевых построений.
То ведь тоже – счастье, что Милован разговор про картечные мешки мимо ушей не пропустил да перед выходом самым сообразил остатки пороха для зарядов этих использовать. А ведь без них как бы все развернулось – Бог ведает.
– Дружину оставшуюся кто ведет? – выслушав, мрачно поинтересовался Дмитрий Иванович.
– Остей и ведет. Ольгердович, – отвечал Владимир Андреевич.
– Ольгердович… – призадумался Великий князь Московский. – С Кейстутовичами вроде на ножах, хоть и братья. Гедиминовичи… Да кто его разберет, как оно там…
– Чего удумал? – Владимир Андреевич поглядел на брата.
– На Смоленск идти надо. Дай Бог, там Витовт будет.
– И что?
– Перетолковать надобно.
– На что он тебе? Что Ягайло, что он – лисы знатные, – поморщился Владимир Андреевич.
– Хитер зверь, да шкура с него добрая.
– На что тебе шкура Витовта? – усмехнулся в ответ его брат.
– Булатом да порохом набью да шляхтичей стращать буду.
– Доброе пугало!
– Дружину ждем и выходим, – подвел итог князь, на том совет и закончился.
Подсчитав трофеи да с пленными, среди которых, к огорчению князей, не оказалось Фрола, разобравшись, принялись ждать. А тут от людей верных и весточка прилетела: Корибут на Вязьму войско шеститысячное собрал и не позднее дня третьего к стенам подойдет крепости. Ягайло же с пятнадцатью тысячами в Польшу пошел. Вроде как к шляхте за помощью.
– Ну, воеводы любезные, – собрав всех на совет, поинтересовался Дмитрий Иванович. – Ягайло Корибута сюда направил. Видать, дюже головы наши надобны ему, что аж братца своего от себя отпустил. С тобой сколько вышло? – муж обратился к Владимиру Андреевичу.
– Пять тысяч. Да вперед одна оторвалась. Да пушек пяток катим.
– Пять с половиной против шести, – задумчиво прогудел князь. – Уже, кажись, и в нашу пользу.
– Никак нельзя из крепости выходить, – проворчал Владимир Храбрый. – Корибут – не Сигизмунд. У того преданности кроме собачьей – в деле ратном ох какова сметка! Зазря людей не растеряет. Оборону держать надобно. А с Ягайло… Пятнадцать тысяч, а сам к шляхтичам на поклон, – проворчал Владимир Храбрый. – А Витовт-то где твой?
– Шкуру, знать, готовит. Подороже чтобы сторговать.
– Шкуре той грош цена, – скривился брат.
– А почем знать, на уме у него что? – усмехнулся в ответ Дмитрий Иванович. – Уговор у нас был, что он придет на помощь, ежели беда. Вот только, лис, не торопится. К концу самому. И передо мной, если врага одолею, – чист. Мол, пришел же! И к Ягайло, случись что не так, на поклон всегда можно: отличился.
– Чего молвишь?
– Того, что оба шельмы порядочные. И Витовт и Ягайло. Ягайло – предатель, а Витовт – паче Ягайло. Хоть и меч против нас не поднимал, а все одно: то у Тевтонов – холопом, то у Ягайло. Где, вишь, слаще, там и он.
– Дело говоришь, – кивнул Владимир Храбрый.
– Ягайло с войском не просто так идет в Польшу, – еще помолчав, негромко пояснил Великий князь Московский. – Шляхтичей припугнуть и в то же время преданность показать; мол, не с пустыми руками пришел, хоть и с Литвой пока – беда.
– Примут, думаешь?
– Примут… И Витовту сейчас выбор свой делать: с кем он. Вот и узнаем.
– Так, погоди. Ягайло в Польшу тикает, а Корибут – на Вязьму идет.
– Надоел он до смерти Ягайло.
– Ох как оно все.
– Лисы, – подытожил Дмитрий Донской. – Утро вечера мудренее. Почивать давайте.
– Мож, частокол укреплять да народ готовить?
– И без того умаялись. Роздых надобно.
– Тоже дело, – согласился князь Серпуховской.
– Да и сердце чует, не быть беде.
С утра начались хлопоты. Ожидая ведомую Остеем рать, защитники крепости вновь принялись за раненых да на всякий случай частокол править. А еще – топить баню, как понял Булыцкий, к приходу гостей.
За суетами пролетел остаток дня и весь следующий день. Тут уже и выяснилось, что потери в схватке – неполные четыре сотни человек ратных да около трех сотен – жители города, полегшие при штурме. То священник тут же чудом Божьим окрестил, ибо «не можно быть такому, чтобы тысячи у ворога полегли, да сотни у защитников». Трофеи – четыре чугунные бомбарды, два десятка арбалетов да пороху несколько бочонков, глядя на которые Булыцкий в очередной раз чертыхнулся, вспомнив идиотский тот напевчик про городок Самару. А чертыхнувшись, вдруг расхохотался, да так, что окружающие поспешили перекреститься: уж не случилось ли беды? Мож, сказился пришелец из грядущего-то?!
– Князь, а князь! – чуть угомонившись, трудовик поспешил в хоромы Дмитрия Ивановича.
– Чего тебе? – удивленно глядя на раскрасневшегося от смеха преподавателя, подозрительно поинтересовался вышедший на крыльцо князь. – Случилось, что ли, чего?
– Помнишь, песенки похабные напевал тебе, а? Ну, про Самару?! Ну эту, – не в силах больше смех сдерживать, напомнил Николай Сергеевич.
– Тьфу, а не песни твои!!! – сплюнул тот.
– А там… В краях тех сера[109] и есть! Из земли сама выходит!
– Где это? – насторожился князь.
– Прости, что как угорелый, – зачерпнул снега, и натерев им физиономию, Николай Сергеевич пришел в себя. – Весь год душу ела, а тут – на тебе, и вспомнил с чего бы то. Гляди! – Вооружившись прутом, тот живо накидал примерную карту, где по памяти примерно и указал искомое месторождение.
– Так Орда[110] же, – князь задумчиво поскреб бороду.
– Тут, Дмитрий Иванович, дело княжье. Тебе видней, как оно лучше. Я только так скажу: других серных мест не помню поблизости. Еще есть, но те – под монголами или под Тимуром.
– Так ежели, то вернее и к Тохтамышу. Родственнички, как-никак. И, как говаривают, в походе на Тебриз удачу поймал. Мож, задобрить его чем, а мож, и силой отобрать.
– Силой вернее, – порывшись в памяти, отвечал учитель. – Тимуру поход Тохтамышев обидой большой будет. Ох, как предателя гонять будет!
– На два ворога воевать негоже, – чуть подумав, отвечал князь.
– Зачем тебе на два ворога-то?
– Затем, что и у Орды отбивать, выходит, надобно земли с серой, а Васька теперь стараниями твоими морем грезит да против тевтонов мечи поднять желает.
– Поперву бы лучше с Ордой, – неуверенно ответил учитель. – На двух врагов воевать, ты прав, не годится. Ты пока роздых возьми, а там, глядишь, серу добудем, и порох сами робить начнем, и пушки чугунные наловчимся лить. А там и озаботимся Орды усмирением. Вон, Витовта, ежели предать решит, как братец, и стравим; нехай идет. И сам спеси подрастеряет, и ордынцам – урон. Оно, главное, чтобы Тамерлана не обозлить.