– Проект очень хороший, но есть одно «но». Я бы ни за что не согласилась жить в этом поселке. Я считаю, что молодежь должна жить со стариками, а родители воспитывать детей. Очень уж похоже это все на фабрику. Сплошная возрастная технология. Я думаю, что когда автор, которого я очень уважаю, доживет до моего возраста, он согласится со мной.
Я не смог ей ничего ответить. Мудрая Ирма Бернар-довна слыла у нас большим эрудитом. Она знала несколько языков и проектное дело. Она была супругой самого знаменитого в Киеве специалиста по инженерной геологии – Дранникова. По странной причуде судьбы два ведущих киевских специалиста по инженерной геологии носили фамилии Дранников и Дранишников.
Проект прошел Госстрой и благополучно лег на полку. Спустя много лет я вспоминаю ее слова и думаю, как же она была права. Особенно я это ощущаю, когда прихожу в нашу синагогу. Туда приходят целыми семьями, дети учатся там же в школе, они посещают библиотеку и музей, и поэтому они более воспитаны, чем их сверстники, а старики не так чувствуют одиночество.
В нашей же синагоге мы познакомились со вторым моим representative. Он сказал, что видел мои работы, что согласен мне помочь, и чтобы мы приехали к нему, захватив холсты, посвященные памятникам Филадельфии.
НЕСКОЛЬКО ШТРИХОВ К ПОРТРЕТУ МАСТЕРА
Мой новый representative был довольно известным адвокатом. Он жил в Elkins Park – богатом пригороде Филадельфии. Я ехал к нему по одной из магистральных улиц – Old York Road. Как это бывает, когда едешь по незнакомым местам в малознакомой стране, я ехал осторожно, внимательно глядя на дорогу. И вдруг… я понял, что должен немедленно найти парковку и остановиться.
Все мое внимание было приковано к огромной пирамиде, сияющей на солнце многочисленными гранями подобно гигантскому кристаллу. Когда я оказался внутри этого сооружения, я был потрясен еще больше. Огромное пространство уходило ввысь. Весь шатер, поддерживаемый паутиной изящного каркаса, светился мягким светом. Это была синагога Beth Shalom, построенная Фрэнк Ллойд Райтом еще полвека назад. Я очень любил творчество Райта, но об этом здании не знал ничего – в советских изданиях не очень стремились освещать строительство синагог.
Ни одному из американских архитекторов не было посвящено такое количество книг и исследований, как Фрэнк Ллойд Райту. Его деятельность была бесконечно многогранна. Он был и градостроитель, и теоретик, и архитектор, автор многочисленных жилых и общественных зданий, педагог, философ. Но главное, что привлекает к его творчеству, это не стилевые особенности его архитектуры и даже не постоянное новаторство, а блестящее чувство организации пространства внешнего и внутреннего, экстерьера и интерьера, создающее настоящую архитектуру – богатую, цельную, органичную.
Личную жизнь мастера тоже трудно назвать спокойной. Его буйный темперамент и крутые творческие порывы приводили к постоянным неожиданным поворотам. Жизнь Фрэнка Ллойд Райта была полна взлетов и падений, бурь и катаклизмов. В 1889 году он женился на милой девушке по имени Кэтрин, построил собственный дом в пригороде Чикаго в Оук Парке, у них родилось шестеро детей. Затем в 1909 году произошел неожиданный разрыв с семьей, и начался бурный роман с женой богатого заказчика. Пуританская Америка не могла этого ему простить. Началось общественное осуждение, появилась резкая статья в «Чикаго Трибюн». Он уезжает в Италию и Германию, где занимается в основном чтением лекций. По возвращении в Америку он строит архитектурную школу-коммуну Тейлизин, которую в 1914 году поджег сумасшедший слуга, и она сгорела дотла. Но мастер не отчаялся и построил Тейлизин-2, который тоже сгорел в 1925 году. Незадолго до этого он женится на Мириам, которая оказалась хронической наркоманкой. Опять не повезло, опять развод. Строительство Тейлизин-3. В 1928 году он женится на русской предприимчивой молодой женщине Ольге Ивановне (Olgivana, как называют ее американцы). Она была моложе его на 32 года и осталась верной подругой до последних дней жизни Мастера. Ольга Ивановна в молодости жила в Грузии, в Тифлисе и в Батуми. Там она вышла замуж, и у нее родилась дочь Светлана. После революции она с мужем и дочерью эмигрировала в Америку и поселилась в Чикаго, встретилась с шестидесятилетним Райтом, покорила его, развелась с мужем и вышла замуж за Мастера. Некоторые биографы утверждают, что идею организации артистической коммуны Тейлизин привнесла именно Ольгиванна, взяв за основу Груджиевскую школу гармоничного человека во Франции, где она одно время училась.
Выход из всех этих жизненных бурь, личных конфликтов и финансовых неурядиц Мастер находил в безудержном творчестве. За 70 лет работы он создал свыше 700 зданий, не считая нескольких сот неосуществленных проектов. И во всех этих проектах он всегда ищет и, как правило, находит оригинальные, необычные решения. В течение всей жизни он оставался постоянным новатором.
Он писал: «Пусть никто из вас на вступает в архитектуру ради того, чтобы зарабатывать себе на жизнь. У вас ничего не получится, если вы не любите архитектуру, как живой принцип, если вы не любите ее ради нее самой. Готовьтесь быть верным ей, как матери, другу, самому себе».
Все свои бесчисленные идеи он стремился передать своим ученикам в Тейлизине, хотя и не любил, когда его называли учителем. «Я не учитель, никогда не хотел учить и не верю, что можно научить искусству». Как возникло слово Тейлизин, и что оно означало? «Друид Тейлизин был членом Круглого стола короля Артура. Он пел славу изящным искусствам, так что коммьюнити носит его имя». Там жили, учились и работали его ученики. Это был дом-комплекс-школа в штате Висконсин. Там они находились в течение семи теплых месяцев. А на пять холодных месяцев они перебирались в Тейлизин-Вест, расположенный в пустыне на плоскогорье в Аризоне.
На лекциях, прочитанных в Лондоне в 1939 году, Райт рассказывал о жизни своего товарищества. Никто из учеников не отказывался ни от какой работы. Молодые люди работали на стройке и на кухне, в хозяйстве и в проектной мастерской. Они могли один день работать на тракторе, а на следующий день – каменщиками на стройке. Но каждый день они находили время для работы над проектами. Все время, не занятое проектированием и обслуживанием, они проводили на стройке. Некоторые юноши отказывались от ланча, чтобы не прерывать работу, когда они были особенно увлечены, а увлечены они были всегда.
Райт получил признание довольно рано. И, несмотря на некоторые спады в творчестве в 20-е годы, он считался одним из основных создателей современной архитектуры.
После смерти Райта Ольгиванна стала президентом фонда Райта, президентом архитектурной школы и проектной фирмы, находившейся в Тейлизине. Творческими вопросами занимался архитектор Вильям Питерс, Вэс, бывший при жизни Райта его правой рукой. Он женился на дочери Ольгиванны, Светлане. Ольгиванна была женщиной очень энергичной и властной. Тем не менее дела фирмы после смерти Мастера резко ухудшились. И тут произошло несчастье. Светлана, беременная дочь Ольгиванны, погибла в катастрофе вместе с сыном. Вэс был в глубокой депрессии, выход из которой он находил только в работе. Ольгиванна искала ему новую супругу. Одновременно она хотела поправить дела своей фирмы. И, наконец, ей показалось, что она нашла такую кандидатуру. Ей удалось пригласить в Тейлизин дочь Сталина Светлану Аллилуеву и женить на ней Питерса. Светлане, которая в то время была достаточно состоятельной женщиной, пришлось выплатить все долги Питерса. У них родилась дочь Ольга. Однако их брак оказался недолгим, и они расстались. Ольгиванна надеялась, что этот брак, так широко освещенный во всех средствах массовой информации, привлечет новых заказчиков. Но этого не произошло. Заказчики признавали только великого Райта.
Когда в 1933 году в Милане проходило международное триеннале архитектуры, были представлены 12 персональных экспозиций ведущих архитекторов мира. Соединенные Штаты представлял только один архитектор – это был Райт. Следует отметить, что СССР представлял тоже только один архитектор – Константин Степанович Мельников. Они были очень разными, и, в то же время имели много общего во взглядах на творчество.
ТРУДНАЯ СУДЬБА ТАЛАНТА
В 1965 году мне посчастливилось дважды побывать у Константина Степановича, побеседовать с ним и выслушать его неординарные суждения об архитектуре. Он принял меня в своем оригинальном доме в Кривоарбатском переулке. Очень интересно было посетить и осмотреть этот необычный и интереснейший дом.
Свидание с ним мне устроил мой хороший знакомый, молодой архитектор Константин Страментов, умница и эрудит, за что и был наказан еще в институтские годы. Костин отец был крупным инженером. Он занимал ответственный пост на Украине во время пребывания Хрущева секретарем ЦК КПУ. В те времена он один осуществлял функции почти всего Госстроя. Потом он перебрался в Москву, где Костя поступил в Московский архитектурный институт. Костя получил отличное образование и свободно владел английским языком. Естественно, он стремился к общению для совершенствования языка. А вот этого ему не могли простить, обвинили в связи с американцами (надо же ему было где-то практиковаться) и исключили из института. В газете появился ядовитый пасквиль, обличающий его связь с иностранной журналисткой. Ему также не могли простить то, что во время расследования этого инцидента на вопрос: «Вы что, после института собираетесь стать профессором?», он ответил положительно.
Для того чтобы продолжить образование, ему пришлось год отбывать трудовую повинность на лесосплаве в Карпатах. Он не все свое время посвящал лесосплаву, а частенько появлялся в Киеве, возбуждая любопытство знакомых крайне импозантной внешностью, очками в удивительной оправе и шапочкой-пирожком из шкурок неродившегося моржонка. Нас познакомили во время одного из его приездов в Киев. Это было очень интересное знакомство. Мы проводили долгие осенние вечера у моего друга архитектора Юрия Паскевича, который недавно женился и, оказавшись в малометражной квартире с женой и тещей, пытался создать по собственным чертежам агрегат в виде чертежного стола и станка для живописи, который бы складывался до размеров этюдника. Мы беседовали и слушали пластинки с джазовой музыкой Дейва Брубека, которые Костя привез с собой.
Впоследствии, уже в Москве, он представил меня своей будущей супруге – дочери известнейшего собирателя и коллекционера Костаки – очаровательной Лиле Костаки, и мне удалось ознакомиться с частью коллекции ее отца, с работами художников, которых мы тогда просто еще не знали – Зверева, Поповой… У ее отца была обычная малометражная квартира, стены которой были сплошь увешаны живописными работами, а фанеры Поповой – ученицы Кандинского – просто стояли прислоненными к стене. У него в доме я увидел холст Пикассо с дарственной надписью, а также керамику Пикассо и уникальную негритянскую резную скульптуру. Когда Костя и Лиля поженились, они купили однокомнатную уютную квартиру на Юго-Западе. На стене висел холст Пикассо, свадебный подарок отца. Костя оказал нам ряд любезностей, которые могут сделать только москвичи со связями. В частности, он достал нам билеты на американскую выставку в Сокольниках. И вот, когда я приехал в Москву на конференцию, он любезно предложил мне устроить свидание с Мельниковым.
Вернемся к дому Константина Степановича. Мы видели собственные дома зарубежных архитекторов – Райта, Нимейера, Мендельсона, а советских как-то не приводилось. Намного позже, в 1984 году, при посещении Виченцы в Италии, я побывал в доме великого зодчего Палладио. Нас привел туда без приглашения хозяев доктор Росси. Это был худенький невысокий итальянец в сильных очках. Он был стремительным и фанатичным. Доктор Росси, вместе с группой архитекторов, ворвался в гостиную на втором этаже, где как раз хозяева садились завтракать, и, не дав им опомниться, начал экскурсию. При нашем появлении аристократичные вежливые итальянцы не проявили никакого недовольства. Доктор Росси, абсолютно не смутившись, вел свой монолог, рассказывая, когда был построен дом, какая в нем планировка и т. д. На мое замечание: «Может, это неудобно», он заметил: «Незачем селиться в произведениях архитектуры, а раз уж поселились, то терпите». «И вы устраиваете экскурсии во всех домах Палладио, не считаясь с хозяевами?» «К сожалению, нет. С театром «Олимпико» у нас есть договоренность, а вот виллу «Ротонда» хозяева обнесли забором и никого не пускают».
Константин Степанович жил в своем собственном доме и приглашал к себе того, кого хотел. Мне открыл дверь его сын – художник Виктор Константинович Мельников и, когда я представился, прокричал: «Папа, это к тебе». Сверху по лестнице спустился худенький пожилой человек с усиками, в белой вязаной фесочке на голове. Я представился. Он показал мне все интерьеры своего дома. В одном из помещений первого этажа очень плотно и не совсем удачно разместились его архитектурные работы.
– Простите, Константин Степанович, – поинтересовался я, – а чем вызвана такая неудобная для осмотра экспозиция?
– А это вызвано идеологическими шатаниями, – ответил он. – Меня попросили подготовить выставку архитектурных работ к определенному сроку, а когда я подготовил, мне позвонили и сообщили, что все-таки существует мнение, что я формалист, и руководство против этой выставки. Так она и стоит, подготовленная, в ожидании, когда мнение сильных мира сего повернется опять на 180 градусов.
Мы поднялись на второй этаж в круглую мастерскую-кабинет с огромным окном. Там находился рабочий стол, была представлена его живопись. На мольберте стоял подрамник с перспективой клуба имени Русакова, выполненной углем. Он показал мне роскошный диплом Миланского триеннале, и я поинтересовался его мнением о знаменитых коллегах. О Корбюзье он отозвался резко отрицательно, сказав, что тот сделал много плохого для архитектуры, больше, чем Жолтовский. К Райту он отнесся намного мягче. Когда я заметил, что у него с Райтом много общего в понимании творчества, он ответил:
– Да, но ему же не запрещали проектировать. Когда я пришел на первый съезд архитекторов в Дом Союзов, то обнаружил, что немного опоздал. Я прошел на балкон, отодвинул портьеру и увидел Алабяна, стоящего на трибуне. Сначала я не понял, о чем он говорит. Но когда я услышал: «эти формалистические выпады архитектора Мельникова…», мне стало все ясно.
– Таковы превратности судьбы, – сказал я. – При первом нападении на архитекторов Алабян расправлялся с вами за клуб имени Русакова, при втором – Хрущев расправлялся с вами за тот же клуб и с Алабяном за Театр Красной Армии. Он обвинил его в тех же грехах, в которых Алабян обвинял вас. Правда, это служит слабым утешением.
– Да. У меня отобрали мастерскую и запретили проектировать, а у Райта в это время только начинался творческий подьем.
– А как же вы жили все эти годы без проектирования?
– Я ушел в живопись. У меня осталось достаточное количество друзей в мире искусства. Я писал их портреты. Многие мои архитектурные идеи использовали все, кому не лень. Так, например, когда я был в Париже на авторском надзоре при строительстве Советского павильона на Международной выставке, префектура Парижа предложила мне разработать проект многоэтажного гаража для такси. Я был не совсем уверен, имею ли я право это делать, и обратился к нашему послу Красину. Он мне сказал, что не видит в этом ничего плохого. Если мы продаем товары на экспорт, то можем продавать и архитектурные идеи. Я сделал этот проект как здание вантовой конструкции, совместив его с мостом над Сеной. Гараж так и не построили. А недавно я увидел проект Роллей – арены в США, и понял, что мою идею реализовали другие. А вы, если не секрет, по какому вопросу приехали в Москву?
– На Всесоюзное совещание по архитектурной климатологии. Я делал доклад по расчету инсоляции и естественного освещения зданий.
– Ах, молодой человек, молодой человек! Вот это вы делаете напрасно. Все науки, связанные с прикладной математикой, крайне неопределенные и поверхностные, а архитектура – наука точная.
Книга о творчестве Мельникова, вышедшая в серии «Мир художника», редактировалась 17 лет. В ней были переделаны и сокращены многие высказывания Мастера. Анна Годик приводит выброшенные строки: «В эти годы (1917) мы, русские, сами или нам подстроили, взорвали наш дом, и расходившиеся волны швыряли нас от голода к голоду. Было страшно за нас всех… Получив высшие знания, я оказался строителем пропасти».
Насчет Триеналь ди Милано он рассказывал так: «В 1932–1933 годах я часами просиживал в кабинетах знатных коллег, напоминая им каждый раз о тяжелом голоде, безработной жизни. Позор мой вдруг резко сменился неожиданностью – я оказался из всех нас единственным достойным занять персональное место на международной выставке. Идя на почту, я держал в одной руке письмо, а в другой сумку с пустыми бутылками, набранными для продажи, чтобы отправить письмо в Милан». В Италию его так и не пустили, уехали только его работы, а он восклицал: «Как я одинок, будучи в букете знаменитостей!».
Я запомнил эти афоризмы блестящего интуитивиста. Райт также начал свои лекции в Чикаго с афоризма: «Человека, одержимого идеями, всегда подозревают в ненормальности». У этих двух мастеров, действительно, было что-то общее. Это и отношение к своему дому как к образцу архитектурного творчества, это и интуитивное чутье конструктивных и технических решений. У Мельникова – это гараж для Парижа с применением конструкций, которые были реализованы только через 30 лет. У Райта – это гигантский шатер синагоги, а также много других объектов, среди которых «Империалотель» в Токио, который чуть ли не единственный уцелел во время землетрясения 1923 года. Широко известна каблограмма, полученная Райтом от мэра города Токио: «Отель стоит невредим, как памятник вашему гению, предоставляя совершенное обслуживание сотням бездомных». В этом отеле Райт применил конструктивные новшества, которые он почувствовал чисто интуитивно благодаря своему таланту. В результате здание не только не рухнуло, но в нем продолжали работать все системы.
9 апреля 1959 года закончился творческий путь Райта, и священник, отпевавший его, читал 121-й Псалом: «Господь создал его из небытия и вернул в грядущее навсегда».
Жизнь архитектурных произведений Райта продолжается и после его смерти. Его проекты продолжали строиться. Начинается реконструкция знаменитой «Виллы над водопадом», которая стала Меккой для туристов. За год ее посещает 150 тысяч человек.