Она чуть улыбнулась:
– А кто его научил?
Он буркнул:
– Георгий и Джордж как-то заходили. Теперь только пыль убирает, а мыть пол отказывается.
– Переналадь, – предложила она. – Это просто. К нему есть инструкция.
Он отмахнулся:
– У меня и так чисто. А кто убирает, не знаю. Может быть, кофемолка по ночам слезает на пол и шурудит веником.
Она чуть повела глазами из стороны в сторону:
– Да откуда у тебя взяться грязи?.. Вещей почти нет, появляешься здесь, как говорят, только к ночи, да и то не каждый день…
Он сказал зачем-то:
– Вообще-то обычно ночую дома. А иногда на работе.
Она отхлебывала мелкими глотками, как он и велел, но без заметных пауз, придраться не придерешься, даже если хочется, держится предельно скромно, совсем не та светская львица, даже здесь, вне стен лаборатории, словно все еще там и все еще простая лаборантка.
Вот ею и будь, сказал он про себя. Меня не разжалобишь напускным смирением. У вас уловок много, и хотя раньше привыкла просто брать все, что возжелается по праву финансовой мощи своего отца, то это не значит, что не сможешь прикидываться лисичкой или вовсе зайчиком, когда понадобится.
Глава 3
Она смирно и благодарно допила сок, но ему показалось, что сглотнула голодную слюну, обратил внимание на ее впалые щеки. В самом деле похудела, с этой чертовой работой сам не помнишь, ел что или нет, а хватаешь со стола только тогда, когда из живота доносится голодное завывание, на которое обращают внимание в радиусе огромной лаборатории.
– Пирожное хочешь? – спросил он.
Она посмотрела несколько трусливо, словно подозревает жестокую шутку, скажет «да», а он с хохотом ударит по голове и объявит, что такое у них в лаборатории пирожное.
– Если есть готовое, – ответила она нерешительно. – Я не хочу вас задерживать, Максим Максимович.
– Готового нет, – ответил он, – но автомат приготовит любое. Назови свои любимые.
– Вечерний Мистраль, – сказала она, – можно Северное Сияние, но это огромная редкость…
Он повернулся в сторону кухни.
– Северное Сияние!.. Две штуки. И покрупнее.
Она улыбнулась несколько неуверенно, он смотрит так серьезно, что можно подумать, будто его простенькая кухня сумеет создать такой шедевр, но на панели заблистали цветные огоньки, донеслось едва слышное жужжание.
– Целых три минуты, – сказал он с досадой. – Что за формула дурацкая, почему так долго?
Она вымученно улыбнулась.
– Там нужно трижды пропекать, потом особым кремом, снова пропечь… а что еще, не знаю, все держится в секрете.
Он хмыкнул с таким видом, что еще бы, от некоторых и спички нужно держать в секрете.
– Ладно, возьми пока что вот там пирожок.
– Правда? – спросила она в нерешительности. – Откуда у тебя еще и пирожки?
– Как-то купил в кафешке внизу, – ответил он. – С месяц тому. Ничего, он не испортился, там все ненастоящее.
– Я подожду три минуты, – сказала она и вымученно улыбнулась. – Вытерплю.
Со стороны кухни донеслась нехитрая мелодия. Максим вскочил и направился туда с таким видом, словно верит в то, что кухня приготовит именно то, что он заказал.
Она отвернулась и склонилась над поверхностью стола, там назойливо всплывают картинки новостей, но, как она ни старалась увидеть, что же происходит в мире моды или развлечений, фильтр отсеивает все, что не касается медицины, да и то показывает не все, а отдает предпочтение тому, что делается в нейрофизиологии.
Дать команду поискать моду не решилась, квартира явно не признает ее, а стол вообще может послать грубо, у этих ученых свой юмор.
А Максим взял с выдвинувшегося подноса пирожное, хотел переложить на блюдце, но оно, проклятое, обожгло пальцы и выскользнуло, как живая рыбка.
Подхватить не успел, шлепнулось на пол, он торопливо подхватил и снова положил на блюдце. Ничего не прилипло, пол идеально чист, а само пирожное достаточно плотное и твердое, форму не потеряло.
Аллуэтта обернулась, когда он вошел в комнату, брови в сильнейшем изумлении взлетели вверх.
– Как?.. Твоя кухня… сумела?
Он сдвинул плечами.
– Наверное, сумела бы и твоя. Но тогда ваши повара потеряют сверхдоходы? А пока рассказывают лохам и лохиням о некой необыкновенной уникальности, что неповторима…
Он поставил перед нею блюдце с пирожным, которое подобрал с пола, а себе то, что не падало, Аллуэтта тут же схватила, блеснули ее ровные белые зубки, вгрызлась с хрустом, замерла, подняв на него огромные, как блюдца, изумленные глаза.
– Все в точности!.. Все оттенки!..
Она изумилась: Северное Сияние считается верхом изысканности, всего три повара в мире могут их готовить, а тут простой автомат, или не совсем простой, но все равно…
Он ел свое пирожное быстро и равнодушно, словно огурец, а она наслаждалась изысканнейшим вкусом, все еще не понимая, почему он не ценит, почему ученые вообще такие люди.
– Сомневалась? – спросил он понимающе.
– Извини…
– Да все норм, – сказал он великодушно. – Мир меняется стремительно. Не все успевают.
Он говорил уверенно, благодушно даже, мужчина всегда должен быть чуточку, а то не чуточку, покровительственным к женщинам, детям и животным, но вдруг ощутил себя несколько хреново. Самую чуточку, но все же, все же… И было бы из-за чего, а то эта мелочь, что уронил пирожное на пол, а потом положил его на блюдце Аллуэтты, начала грызть, как будто совершил какое преступление.
Мусора на полу нет, вовсе нет, ну совершенно, а если и было бы что, то абсолютно не повредило бы, человек устойчив ко всему привычному, у нас просто запреты на всякое-разное. Никто не будет есть, когда ему в тарелку плюнут, но если это сделает повар или официант у себя на кухне, а потом принесет и поставит на стол, то сожрешь и не заметишь, потому нет ничего страшного, если что-то упадет на пол, а ты поднимешь и съешь… хотя мы так обычно не делаем.
Но все-таки положил ей, оправдывая себя тем, что она ж не видела, когда пирожное упало на пол, где только что прошли, и потому съест без всякого отвращения и даже предубеждения, а вот он видел, ему было бы не так уж и вкусно.
Она осторожно хрустела пирожным, откусывая, как белка, по крохотному ломтику с краешка, а он мрачно подумал, что живем в мире, который совсем скоро все сделает явным. Сперва сможем читать мысли друг друга и видеть, кто что думал раньше… да надо верить, что моя будущая жена простит мне, что иногда все же трахался с ее подружками, и сам ничего не скажу, узнав, что она с кем-то из парней, уже встречаясь со мной, занималась любовью или просто трахалась на скорую руку.
– Господин, – сказала Аллуэтта шутливо, – вы о высоком мыслите? Или об очень высоком?
Он очнулся, возвращаясь из мира философских идей и понятий в мир простой и человеческий.
– Что? Почему?
– Очень уж вид мудрый, – объяснила она, – и величественный. Словно вы открыли, почему вселенная существует и какая у нее цель…
– М-да, – пробормотал он, – в самом деле…
Знала бы, что примитивнее и трусливее его мыслей, наверное, и не бывает. Смущает не столько то, что поднял с пола пирожное и не себе положил, а дал ей, а трусливенькое понимание, что все покровы в будущем будут сброшены и это вот откроется.
Это не так стыдно, если бы она узнала, что он, к примеру, повязался с ее сестрой, подругами и даже ее мамой. Ну да, какой-то высокий стыд, чем-то да объясняемый, а здесь нечто мелкое, гаденькое, трусливое.
Судя по книгам, фильмам и вообще всей мировой классике, мужчина лучшее должен отдавать сидящей рядом женщине, даже если ее и не знает вовсе. Твердо знал это и готов был так поступить, окажись, к примеру, на необитаемом острове, но почему-то сейчас так мелко и гаденько?
Говорят, на виду и смерть красна, на виду он всегда благороден, но сейчас, когда никто не видит, как-то нехорошо себя повел, крайне мелочно.
Или взял верх инстинкт, что все лучшее – для себя, а остальное – другим?
Он покачал головой. Нет, все-таки он говно. Даже сейчас больше беспокоит то, что Аллуэтта об этом узнает, а не то, что он поступил не совсем как бы хорошо.
– Ты что не ешь? – спросила она шепотом. – О чем таком страшном думаешь?
Он заставил себя улыбнуться как можно беспечнее.
– Да так. О ерунде всякой.
– Да? О какой?
– О тебе, – ответил он любезно.
– Как лестно…
– Как тебе здесь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, пояснил: – Без ночных клубов и беспробудных пьянок?
Она ответила очень осторожно:
– Ночные клубы… это какая-то часть жизни. Хотя, когда мама выпускала меня во взрослую жизнь, она строго наказывала «Только не пей и не кури».
– И что? – спросил он.
– Я не пила, – ответила она и уточнила: – Кроме легких коктейлей, и никогда не курила.
– Но все равно, – сказал он, – нет клубов – нет жизни?
Она вздохнула:
– Ты все еще не веришь?.. Нет жизни там, где нет тебя. Есть там клубы или нет, это неважно… Нет, ты не отводи глазки. Я же не домогаюсь больше. Я, как ни странно, но уже счастлива в твоем мире. Мне нравится Френсис, Георгий, Джордж, Евген, Анечка… и даже все остальные, которые скоро прибудут в твою разрастающуюся команду, хотя в первые пару дней я их люто ненавидела…
Она вздохнула:
– Ты все еще не веришь?.. Нет жизни там, где нет тебя. Есть там клубы или нет, это неважно… Нет, ты не отводи глазки. Я же не домогаюсь больше. Я, как ни странно, но уже счастлива в твоем мире. Мне нравится Френсис, Георгий, Джордж, Евген, Анечка… и даже все остальные, которые скоро прибудут в твою разрастающуюся команду, хотя в первые пару дней я их люто ненавидела…
– Они тебя уже полюбили, – сказал он поспешно.
– Я их тоже, – ответила она. – Но дело в другом… Знаешь ли, чем больше проходит времени, тем больше понимаю, какой была дурой. Нет, не тогда в отеле!.. Тогда я была сама собой. Но потом, когда все это началось…
Она смотрела на него расширенными глазами, он ждал, но она молчала, и он спросил с неловкостью:
– Да, я понял… некоторое несоответствие. Ну, так получилось. Но потом прошло? Сейчас уже выветрилось?
Она вздохнула.
– Я же сильная, понимаешь? У меня дед – скала, отец – стальной человек, и я у них была сильным ребенком, готовым к жестокой жизни, где я всех нагну и буду править!.. Но когда потом в отеле осталась одна, злилась и не знала, что делать, мне все больше хотелось, чтобы ты взял меня… нет, подобрал меня, как дрожащего под холодным дождем щенка.
Он пробормотал:
– Ну-ну, ты не щенок… Ты не палец – всю руку оттяпаешь.
Она грустно улыбнулась.
– Другому – да, а к тебе готова всю жизнь подлизываться. Я же говорю, наваждение какое-то!.. Я немножко сдвинулась.
Мягкий женский голос, в котором она узнала свой, произнес с дружеской настойчивостью:
– У вас учащается сердцебиение. А артериальное давление выше нормы… Дышите чаще.
Максим сказал с неловкостью:
– Извини, что-то он начал лезть не в свое дело. Наскачивал, гад, апдейтов, пока я на работе.
Она сказала с удивлением:
– А почему у меня дом не такой? И даже у моего отца?
Он сдвинул плечами.
– У тебя потому, что ты… слишком умная, а отцу твоему эти ухищрения и не нужны. Он бизнесмен, а дом для него всего лишь нора для сна и отдыха.
– А ты?
Он развел руками:
– Что я… Дом смотрит за мной, а я постоянно смотрю за ним. И вовремя поправляю, налаживаю, устраняю баг. Ты же знаешь закон, что каждая лампочка перегорает раз в полгода. Когда в дома одна, то нет проблем, а когда их тысяча… Так вот в таком ультрасложном доме постоянно где-то что случается. Я могу поправить, а ты?.. Нет, ты дома не ночуешь, а твой отец? Будет всякий раз вызывать бригаду инженеров– наладчиков и терпеть, когда они ползают вокруг него и что-то отсоединяют, меняют…
Она прервала:
– Постой, что значит дома не ночую?
Он ухмыльнулся:
– Ты же золотая молодежь.
– Я ночую в гостиничном номере, – напомнила она. – Это, правда, не дом, но и не чужие квартиры, так на что ты намекнул?
– Я разве намекнул? – удивился он. – Мне кажется, сказал то, о чем судачат в прессе открыто.
Она фыркнула:
– И ты веришь прессе?
Он ухмыльнулся шире:
– Нашей? Разумеется. Я всегда могу определить, проникают эрасты в митохондрии или нет.
– Тогда тебе живется проще, – протянула она. – Хотела бы жить в твоем мире…
– Да? – спросил он. – И что бы ты в нем делала?
Вопрос прозвучал жестоко, он сам ощутил и посмотрел почти виновато, но она ответила просто:
– Кофе тебе подавала бы. Тапочки. Если хочешь, в зубах бы за тобой носила.
– С ума сошла? – спросил он испуганно. – Меня феминистки за такое разопнут.
– Тогда что я буду делать? – спросила она. – Не в лаборатории, а в нашей квартире?
Он взглянул на нее в упор:
– Все-таки решила дожать хилого интеллигента? Не понял, зачем это тебе?
– Даже не знаю, – призналась она, – что будет, когда потеряю эту… цель. Мир рухнет. Мой мир… Нет, мой мир уже рухнул, но закроется вход и в другой мир, твой.
– Подумаешь, – сказал он, – прекрасно жила и без него.
– Когда-то ты прекрасно жил и без митохондриков, – возразила она. – Но ты меняешься, почему нельзя мне?
Он поспешно оторвал взгляд от ее коротких волос. Как ни придавай им форму, но короткие – все равно короткие, а длинные – все равно круто и здорово, а еще и дико красиво. Дура перед ним редкостная, взял бы и прибил. Но вот только она и сопротивляться не будет, дескать, хочешь – прибей…
– Запад есть Запад, – сказал он, – Восток есть Восток, и вместе им не сойтись…
Она спросила недовольно:
– Это кто у нас Запад?
– Я Запад, – пояснил он, – так как ученый. Ну, как кот, хотя тот был больше преподавателем. А ты – Восток, прекрасный, загадочный и нерациональный.
Она покачала головой:
– А ты хоть помнишь концовку этой поэмы? «Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род, если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?!»
– Ого, – пробормотал он. – Кто бы подумал…
– То-то, – сказала она победно, – не надуешь. Я, вообще-то, и училась хорошо, и мой диплом искусствоведа Сорбонны получен честно!
– Кто бы подумал, – сказал он с недоверием. – А-а-а, вот почему ты красивая… Искусствовед, значит?
– Да, – ответила она с достоинством. – Почему у крупного молодого ученого не может быть жены-искусствоведа?
– Действительно, – согласился он. – Да только где их взять?
– А я?
Он оглядел ее с головы до ног.
– Ты?
– Да, – подтвердила она. – Почему бы тебе не жениться на мне?
Он пробормотал:
– Мне кажется, слово «жениться» вообще не прозвучит. Такие, как ты, просто выходят замуж. Или, еще точнее, вступают в брак. Сочетаются. Подписывают брачный договор.
– Я старомодная, – сообщила она.
– Ух ты. С каких пор?
– Когда увидела рядом с собой пустую постель, – ответила она. – Тогда еще не поняла, чего хочу, потом дошло… Чтобы ты взял меня замуж! Чтобы женился на мне. Не я вышла за тебя, а ты взял меня.
– Да понял, понял, – буркнул он, – не совсем еще глухой. Что за бзык… Все мы стараемся быть хозяевами ситуаций. Это инстинкт.
– А женщины хотят, – пояснила она, – чтобы решали за них… Это тоже инстинкт. Но, правда, чтоб решали так, как им хочется!
– Им?
– Нам, – согласилась она.
– Ну да, – сказал он саркастически, – чтобы потом мы были еще и виноватыми.
Она вскинула брови:
– А как иначе? Вы ведь мужчины! Вы принимаете решения. Даже если их принимаем мы.
Ей показалось, что так бы он смотрел на рассуждающего о митохондриях бурундука. Неважно, что говорит, главное, вообще что-то пищит членораздельное и размахивает лапками.
– Очень удобно, – согласился он.
– Мужчины не возражают, – напомнила она.
– Еще бы, – сказал он, – хотя бы видимость лидерства… Вообще-то, интересная проблема. Вот мы с тобой два таких примитивных примата, руководимых только простейшими инстинктами, у которых, правда, на службе послушный головной мозг с хорошо развитыми лобными долями… И вот оба знаем, что перед нами распахивается… нет, не сам по себе, а мы сами его распахиваем, новый мир! И в этом мире не будет, как мы предполагаем, места инстинктам вообще.
Она затаила дыхание, Максим наткнулся на интересную идею или просто неожиданный поворот, теперь только бы перед ним не опозориться, влезть в обсуждение зайчиком, подвякивать и поднявкивать вовремя, вроде и она что-то да понимает, тогда у него язык не повернется ее выгнать.
– А почему не будет? – спросила она. – Тогда наш инстинкт нас туда не пустит!
– Но сингулярность на марше, – напомнил он. – Она вот-вот… скоро все рванется быстрее пули… И тогда как?
– Может быть, – предположила она робко, – в сингулярности тоже инстинкт?
Он посмотрел на нее, как на вылезающую на четвереньках из пещеры дурочку в грязной звериной шкуре.
– В сингулярности?.. Инстинкт?.. Что за дикость… Если, конечно, не предположить совсем уж дикое, что сама вселенная развивается инстинктивно…
– А почему не предположить? – спросила она отважно, еще не понимая, что именно он предположил. – У нас вся жизнь теперь такая дикая… А твоя чудо-кухня кофе тоже делает?
– Да, – сказал он, – прости, что не предложил. Уже темнеет, а тебе лучше взбодриться перед выходом.
Она посмотрела в сторону окна, за которым догорает красочный закат, небо уже в фиолетовых тучах на темно-багровом бархате.
– Пожалуй, – сказала она как можно более просто и буднично, – мне проще остаться у тебя. Ты почти рядом с научным центром, а мой отель на дальнем краю города.
– Вызвать такси? – предложил он.
Она посмотрела с великой обидой.
– Ты меня настолько ненавидишь?.. Я лягу на диванчике.
– Не поместишься, – отрезал он и добавил: – У тебя ноги длинные.
– Я ниже тебя на два дюйма, – напомнила она. – Кстати, считается, это самые идеальные параметры для пары.
– Брехня, – сказал он твердо. – У нас ничего не может совпадать.
– Ладно, – решила она, – если боишься, что диванчик развалится, лягу в кресле. Если согнусь, то… помещусь. Потерплю.
Он поморщился:
– Ладно, ложись на диване. Только…