– Как что? – спросил Максим, посмотрел на друга, махнул рукой. – Ладно… Передай мне то печенье рядом с тобой, что с изюмом.
– Это не изюм, – ответил Френсис.
– А что?
– Тебе лучше не знать, – сообщил Френсис. – Просто ешь и наслаждайся.
– Нет уж, – отрезал Максим, – сам ешь. Тогда передай вон те коричневые палочки… Если скажешь, из чего сделаны, – убью!
Глава 7
Евген насытился первым, установка по щелчку его пальцев и приказу нейроинтерфейса синтезировала легкое красное вино, неделю назад его в очередной раз объявили полезным и нужным для тех, кто хочет жить долго и счастливо.
Хвастливый лозунг «Умереть на бегу» и американский вариант «Умереть в своих башмаках» начали выходить из моды ввиду показушности, потому все производители товаров в первую очередь поспешно подчеркивают их необходимость для здорового образа жизни и непременного продления на радость себе и обществу.
– И что, – сказал Максим, усиленно стараясь не коситься на цветущую радостью Аллуэтту, – мы хорошо проводим время или как?
– Смотря откуда зреть, – ответил Евген. – С точки зрения интеллектуального меньшинства, к которому принадлежу я и еще несколько человек в мире, просто замечательно. С точки зрения Ани Межелайтис, яркого выразителя абсолютного большинства, мы просто придурки.
– Придурки, – согласился Джордж, – меняющие мир.
Он шевельнул над головой пальцами, словно показал кому-то рожки, стена напротив вспыхнула экраном новостей во множестве окошек.
Джордж небрежным жестом вывел одну на всю стену. Там сыпались сообщения, что правительства европейских стран наконец-то выделили дополнительные средства из бюджета, чтобы оплачивать крионирование всем желающим.
– Ну как? – спросил он с иронией. – Спохватились наконец!
– Ну да, – согласился Френсис, – когда крионирование оказывается почти ненужным или устаревшим.
Посмотрели на Максима, тот сказал рассудительно, он же не просто Максим, а заведующий лабораторией:
– А как иначе, народ только сейчас массово поверил в крионику. Раз уж появились сообщения о первых благополучных опытах по размораживанию теплокровных, то да, теперь можно рискнуть, как они считают, хотя какой теперь риск?.. Хотя уже видно по результатам, что подопытные полностью сохранили память, привычки и наклонности. Но если бы какое правительство выделило деньги на крионирование раньше, его бы сразу в шею без выплаты пенсии!
Джордж сказал с тоской:
– Вот только теперь начнут спешно строить добавочные хранилища, создадут комиссии по распределению фондов…
Максим покачал головой:
– Все равно массового перехода от погребения в земле или сжигания в крематориях не произойдет.
– Уверен? – спросил Евген.
– Полностью, – ответил Максим. – Дело даже не в религии. Большинство не в состоянии выйти из накатанной колеи. Как поступали деды, так, дескать, и мы…
Аллуэтта оторвала взгляд от экрана, она чувствовала, что, если заговорит, на нее будут смотреть, как на щуку, которую вытащил из проруби Емеля, но все равно сказала, чувствуя, как голосок вот-вот задрожит:
– Но количество желающих крионироваться сразу увеличилось на два порядка! Уж не тысячи, а миллионы готовы… А это значит, проблема с размораживанием примет несколько иные масштабы.
Максим смолчал; снова показалось, что у Аллуэтты нечто на уме, зато Френсис просто расцвел, как майская роза под теплым солнцем.
– Аллуэтта!.. Поздравляю с полноценным членством в нашем тесном коллективе высоколобых. Во-первых, ты пришла на работу в выходной, что делает тебя членом элитнейшего клуба, во-вторых, ты приняла участие в обсуждении на равных… Не завидую тому, за кого изволишь выйти замуж. Красивая, да еще и умная!.. Просто адова смесь.
Максим нахмурился, все дружно посмотрели на него и как будто в самом деле пожалели, хотя кто их знает, ценности и приоритеты меняются причудливо.
– Миллионы, – сказал он, – это разве много?.. Из десяти миллиардов, или сколько нас сейчас?.. Нет, мы еще не скоро скажем, что разумны. Что наконец-то разумны.
Аллуэтта смотрела исподлобья, предполагая каверзу, а Френсис, все уловив, сказал неожиданно мягко:
– Шеф прав, хоть и шеф, что удивительно… даже сейчас, когда строим коллайдеры, все еще руководствуемся инстинктами, и только инстинктами. Все у нас направлено на удовлетворение базовых инстинктов: продление рода, экспансия на новые территории эт сетера.
Она проговорила с опаской:
– А как иначе?
– Сперва перейдем, – пояснил Френсис, – на иную платформу. На кремний, металл или в волновые поля, это уже не так важно. Лишь тогда избавимся от древнего наследия животных… Да и то сомневаюсь, сумеем ли избавиться полностью? Или хотя бы в весьма значительной мере? Но все-таки, все-таки…
Евген сказал гордо:
– На меня не кивай, я уже сейчас почти сингуляр. Элитный, украинский!.. Ты вот за кого болеешь?
Френсис ответил равнодушно вежливо:
– Спасибо, я здоров.
– Я тоже здоров, – возразил Евген, – я спросил, за московский «Спартак» или киевское «Динамо»? У них завтра сшибка в финале!
– Ты нездоров, – ответил сухо Френсис, – давай отсядь от меня, а то еще заразишь.
Евген картинно изумился:
– Чем?
– Дуростью, – ответил Френсис сердито. – Дуростью почему-то легко заразиться, а вот умностью нет. Как думаешь, почему?
Громко заржал Георгий:
– Ну ты нашел у кого спрашивать… Он же пока дрозофильщик недобитый! Вот перейдет на мышей…
– Сам ты дрозофил, – сказал Евген. – Я вообще не понимаю, что было бы, если бы я был, скажем, в этом существе с разинутым ртом на той стороне стола, которое именует себя почему-то Георгием?.. Это было бы ужасно. Нет, это немыслимо, невозможно!..
Френсис фыркнул:
– Почему?
– Не знаю, – тоскливо, но с достоинством ответил Евген. – Только чувствую, что ну никак не мог быть в его глупом теле. Или вообще быть им. Я должен был оказаться здесь! И только здесь. В этом теле.
Георгий рассматривал его беззлобно, повернулся всем корпусом к Максиму:
– А вообще интересный вопрос… Я тоже иногда не понимаю, почему я именно здесь?.. И в этом времени?.. Я же мог быть в теле римского легионера или египетского раба на постройке пирамид!.. Но я здесь, на самом краю времени!.. Это слишком невероятное совпадение, чтобы позади меня миллионы лет, а впереди – ничего, чтобы именно я оказался на этом постоянно сдвигающемся острие времени!.. Нет, чего-то мы еще недопонимаем.
– Невероятно, – согласился со вкусом и Джордж. – Вообще невероятно, что при необъятности вселенной и времени мы оказались в этой вот точке.
– Вот именно, – воскликнул с жаром Георгий. – В этой, а не в конечной, когда все уже позади, как должно быть хотя бы по теории вероятностей, а мы бы только наблюдали пришедший к концу мир…
Джордж медленно проговорил, растягивая слова:
– А может быть, так оно и есть?
Аллуэтта прошептала Анечке тихо:
– О чем это они?
– Умничают, – обиженно сказала Анечка. – Образованность все хочуть показать!.. А мы как бы ничего не поняли, что значит – две дуры такие глазами хлопаем.
Аллуэтта шепнула еще тише:
– Пусть так и думают. Но мы же знаем, как на самом деле?
Анечка посмотрела на нее с подозрением, потом заулыбалась:
– Ну да, конечно!
На экране среди новостей мелькнула грандиозная панорама ВВЦ, которую старшее поколение все еще называет ВДНХ. Там затеяли полную реконструкцию, когда снесут все старинные помпезные здания, олицетворяющие мощь и достижения СССР, а выстроят вот это, смотрите, просто чудо, Православный Комплекс Приобщения к Иисусу.
Торжествующие телеведущие радостными голосами рассказывали о всенародном энтузиазме при известии о начале демонтажа последнего из знаковых примет режима сталинской эпохи, из-за которого Россия теперь вынуждена каяться перед всем миром до конца веков, величественнейшего из фонтанов «Дружба народов».
– Был там в детстве, – сказал Максим с непонятной ноткой в голосе, – там по кругу, как говорят теперь, представители всех республик того времени…
– А между ними, – подхватил Джордж, – проложены снопы золотой пшеницы и пучки конопли, основных сельскохозяйственных культур царской России и СССР. Я знаю, я же не русский, потому там был несколько раз.
Максим шумно вздохнул, а Георгий сказал мечтательно:
– Мир был чище…
– Еще бы, – сказал Френсис с иронией, – поля засевали маком и коноплей…
– И что? – возразил Максим. – Из мака зерна на лекарства и маковые пироги, из конопли самые лучшие веревки.
Евген подтвердил с готовностью:
– Куда прочнее льняных! У нас целые области коноплю выращивали! Никто и не знал, что это адский наркотик. Из нее еще бумагу делали, одежду, обувь, нитки, канаты и тросы… А семена ели… А что сейчас?
– Прогресс движется зигзагами, – сказал Максим. – Вперед, но с небольшими… маа-а-ахонькими скачками вбок и даже назад. Но все же…
– Прогресс движется зигзагами, – сказал Максим. – Вперед, но с небольшими… маа-а-ахонькими скачками вбок и даже назад. Но все же…
– Ага, – сказал Евген, – махонькими. Ну да, совсем.
Дальше он заговорил, что не только мак и конопля, но из аптек исчезли безобиднейшие таблетки и микстуры, которыми привыкли пользоваться при простуде и кашле, но Аллуэтта дальше уже не слушала, присматривалась к Максиму.
Тот допивает короткими глотками кофе, взгляд уже сосредоточенный, сейчас встанет из-за стола и всех погонит на работу, хотя остальные еще бы посидели, все-таки выходной, можно бы чуть и полегче…
– А правда, – спросила она отважно, но ощутила, как от испуга сжались все внутренности, – что здоровое полноценное общество не может существовать без развитой преступности во всех сферах деятельности и всех ветвях власти?
На нее уставились с изумлением, а Евген сказал с одобрением:
– Настоящая дочь своего отца!
Максим дернулся, а Джордж сказал мягко:
– Ну что ты, Женечка, ты прям расист!
– Я генетик, – парировал Евген. – А яблочко от яблони… Это даже народ знает и запечатлел.
Аллуэтта сказала почти твердо:
– Если нет преступности, то можно сказать с уверенностью, что в такой стране отсутствует демократия и политические свободы. Вспомните, при диктаторских режимах преступность везде сводилась к нулю!
– Верно-верно, – заинтересованно сказал Джордж. – Человек должен развиваться всесторонне, именно это гуманно и демократично! А это значит то, что и значит, не нужно разъяснять, все мы знаем, какие стороны есть у человека, какие инстинкты, какие подспудные желания и что мы ох как развиваем в первую очередь.
Георгий повернулся к Максиму:
– Не будем брать его в сингулярность?
– Может, – сказал Максим, – сперва в исправительную колонию? На каторжные работы с утра до ночи?.. Исправят во имя демократии и гуманизма, и нам польза?
Джордж охнул, по-детски округлив глаза.
– На каторжные работы? А у нас здесь что?
Глава 8
Томберг вернулся из кратковременного отпуска здорово похудевшим, бледным, с вытянувшимся лицом и какой-то растерянной улыбкой. Сразу же до лаборатории докатились слухи, что и он прошел иммортализацию.
Хотя, конечно, вовсе не иммортализация, но как хочется, чтобы она была, да и чем черт не шутит, а вдруг на этот раз в самом деле удалось поотключать все механизмы, ведущие к старению?
Те счастливчики, у которых удалось отключить хотя бы несколько, уже переходят в стан долгожителей. У Томберга еще на прошлой операции заблокировали около двух десятков, таким образом продолжительность его возможной жизни даже из специалистов никто не решается называть точно. Где-то, как говорят, прибавка составит лет тридцать, может, даже семьдесят, но никто не решится настаивать на своей цифре, дело абсолютно новое.
В мире сотни тысяч лабораторий, обмениваясь друг с другом результатами, упорно штурмуют проблему со всех сторон. Рапорты о достижениях, успехах и прорывах сыплются лавиной, но пока что радикальное продление жизни дается трудной ценой.
Трудной в буквальном смысле: несколько высококвалифицированных специалистов несколько недель готовят пациента к операции, беря у него пробы, модифицируя гены и вводя обратно, потом послеоперационный период, уже короткий, и наконец, выписка из больницы… На все уходит около двух месяцев, а работают над одним человеком даже не подготовленные врачи, а сами авторы методики.
Так что даже ей, Аллуэтте, далекой от науки, понятно, это только успешные опыты, и даже когда объявят, что достигнуто бессмертие человека, то еще не значит, что такое дорогое бессмертие будет доступно всем и каждому.
Максим первым встретил директора, едва тот переступил порог, Анечка бросилась к Томбергу с букетом цветов, Аллуэтта подошла и улыбалась, больше ей по рангу лаборантки не положено, но Томберг всех поблагодарил, а Аллуэтту поцеловал в щеку, то ли отечески, то ли в благодарность за ККК-3С и щедрое частное финансирование.
В честь возвращения пригласил весь коллектив лаборатории в кабинет. Вообще-то, как директор НИИ, мог бы пригласить и работников всех лабораторий и отделов, но именно их лаборатория после получения первого же гранда в двадцать миллионов долларов начала пользоваться особым вниманием.
Аллуэтту со старомодной учтивостью сам усадил в кресло, поставив его поудобнее, что Аллуэтта приняла с королевским величием, хотя пугливо, и повела взглядом в сторону Максима, вдруг тот возненавидит ее еще больше.
Джордж сказал с восторгом:
– Данил Алексеевич! Поздравляем! Поздравляем с бессмертием!
Томберг кисло улыбнулся:
– Может, я и бессмертный, не хочу умалять труды наших коллег. Хотя, вообще-то, все мы бессмертные, пока не умрем.
Джордж заверил:
– Но вы-то уже не умрете!
Томберг пожал плечами:
– Как знать. Не говоря уже о несчастных случаях, которых у человека с долгой жизнью должно быть больше, можно вспомнить и о всякого рода новых болезнях, которых еще нет, но точно будут, все-таки вирусы мутируют очень быстро… К тому же кто знает, не захочется ли мне самому закончить жизнь, подчиняясь древнему инстинкту, что заложен в каждое живое существо?
Джордж сказал горячо:
– Не захочется!
Томберг грустно усмехнулся:
– Кто знает, кто знает… Еще никто не шел по дороге бессмертия. Во всяком случае, достаточно долго. Так что на самом деле я совершенно не чувствую разницы: быть смертным или бессмертным. И потому ничего не хочу оставлять на потом. Вдруг все равно не успею?
Евген сказал с хищной улыбкой:
– Да и другие обгонят! На Украине сейчас создан целый НИИ для продления жизни нашего президента…
– Да, – сказал Томберг, – конечно. Вообще-то, я, сказать честно, разочарован. Это не миллион долларов получить наличными прямо в руки. Там сразу видно… А с бессмертием то ли получил, то ли не получил. Все только на практике!
– Да и потом, – сказал Френсис рассудительно, – то ли бессмертие, то ли просто очень продленная жизнь… Нет уж, сингулярность, только сингулярность!.. А насчет «генов суицида», Данил Алексеевич, можно почти не беспокоиться. Евген уже в шаге от того, чтобы определить самые запрятанные. А там я по доброте своей несказанной помогу ему отключать.
Томберг коротко усмехнулся:
– Спасибо. Вообще-то, я даже предположить не могу, что во мне могут проснуться такие механизмы, характер вроде бы не тот, но… когда-то я не верил, что постарею. Что у вас за это время? Как адаптация нашей новой лаборантки?
Максим нахмурился, этот вопрос можно бы задать в конце, все-таки существует субординация, но смолчал, а сама Аллуэтта, все улавливая, сказала скромно:
– Спасибо, Данил Алексеевич. Все хорошо.
– Не обижают?
– Все хорошо, – повторила она, – Данил Алексеевич.
– Ну вот и ладно, – сказал он добродушно. – Передавайте поклон батюшке. Скажите, у него хорошая дочь.
Она скромно опустила глазки и не ответила, а у Максима едва не вырвалось уточнение, что красивая – это еще не значит хорошая, но смолчал: сейчас Томберг не великий создатель метода генной терапии, а директор, болеющий за финансирование возглавляемого им института..
Часа через два после обеденного перерыва она все чаще проходила, словно невзначай, мимо стола Максима, вдруг ему что понадобится, наконец решилась принести ему кофе без его просьбы и услышала, как прямо из экрана прозвучал заботливый женский голос:
– Максим, ты устал, начинаешь ошибаться. Выпей кофе, закрой глаза и немного отдохни…
– Заткнись, Мата, – попросил он и снова склонился над трубками микроскопа.
Аллуэтта осторожно опустила край подноса на его стол и начала переставлять чашку с кофе, блюдце с поджаренными гренками и кусочками сахара.
– Мата?
Он зыркнул в ее сторону.
– Да, Мата. А ее прабабушку звали Сири.
Аллуэтта усмехнулась:
– У меня в детстве была Сири. Сири тогда была у всех на смартфонах. А почему правнучку назвал Матой?
– Была шпионка Мата Хари, – пояснил он. – Эта тоже обо мне все знает и все равно шпионит.
– Ей виднее, – сказала Аллуэтта. – Вон твое сердце в уголке экрана бьется, гемоглобин падает… Она умная, о тебе заботится.
Он усмехнулся:
– Ученые твердят, что компьютер вообще никогда не пройдет тест Тьюринга, но население твердо уверено, что их домашние приборы вполне разумны.
– Ты обо мне или о Георгие? – спросила она. – Он потому и не женится, что спит со своей кибермоделью?
Максим ответил равнодушно:
– Да кто из мужчин не… скажем так, не подоминировал над своими разговаривающими вещами? Но практически никому это не мешает жениться.
– А потом и женатыми бегать по чужим женам, – сказала она.
– Верно, – согласился он. – Но Георгий не считает, что его кибермодель разумна. Да и зачем? Мужчины редко требуют от жен наличие разума.