Люис улыбнулся.
– Даже если выйдут выталкивать в жизнь миллиардеров, будем сопротивляться?
– И хвататься за откосы, – сказал Максим. – Ты все еще занимаешься темной материей?
Люис сказал мрачно:
– Сейчас пытаюсь доказать замшелым пням в академии, что темной материи не было еще совсем недавно.
– Что?
– Она образовалась, – пояснил Люис, – в процессе эволюционного развития Вселенной. То ли некая часть вакуума изменилась и стала темной материей, наполовину все еще оставаясь вакуумом, то ли темная материя, а с нею и темная энергия, произошла от некой неопознанной пока субстанции Вселенной, что продолжает усложняться и вот наконец усложнилась до такого состоянии, что ее засекли наши примитивные пока приборы.
Максим ощутил, как по спине прокатилась волна холода. Такое бывало и раньше, когда пытался охватить разом Вселенную, понять, осмыслить, а сейчас так вообще чувствовал желание пасть на колени и возопить, что он, крохотная тля, мелкая и жалкая, как смеет пытаться понять такие титанические процессы…
Он даже на мгновение закрыл глаза, чтобы не видеть ужаса, разверзшегося перед мысленным взором.
– Блин, какой же у нас разброс, – проговорил он холодеющими губами. – Меня мое любопытство привело к тому, что, всматриваясь в процессы почти что атомарного уровня, тоже бывает жутко, а ты вон куда глядишь… Лучше пойдем к столу, там все собрались, как дикари у костра, на котором жарят тушу мамонта.
Люис улыбнулся.
– Мамонта вряд ли жарили целиком, но пойдем, нехорошо отрываться от коллектива. Твоя красавица еще взревнует… И еще раз выпьем. Что-то мне в последнее время начинает это нравиться. Везде нахожу оправдание, дескать, в вине много полезных веществ… Пойдем, там появилось что-то особое.
Он улыбался, но в глазах появилась тревога, все же понимает, что рулят нами инстинкты, а мозг только подыскивает оправдания и объяснения.
Пока шли к столу, Максим мрачно думал, что в Библии четко сказано: «Пьяницы да не наследуют Царства Небесного», но человек все еще настолько страшится внезапно и резко возникшего в нем разума, что при первой же возможности старается оглушить его, вернуться в бездумное существование животного, когда ни за что не отвечал…
Потому и все дохристианские религии утешающе утверждали, что у человека нет своей воли, судьба предначертана свыше, ничто не изменить, а это значит – человек ни за что не отвечает, все предопределено, даже жизнь самих богов расписана по минутам…
Христианство утверждает, что человек сам распоряжается своими поступками, сам и отвечает за них и что нет круговорота, или кольца времени, когда все повторяется и повторяется, а есть пугающая прямая линия, уходящая в неизвестность…
…и там, как теперь лучшим умам понятно и даже зримо, загадочная манящая сингулярность, к которой привела, как ни странно кому-то, именно религия и оформившая ее в мощную организацию церковь. Странно потому, что на слабеющую церковь кто только не льет помои, как же: умирающего льва так приятно лягнуть, да и вообще по своей революционности и бунтарству молодости все отрицаем и попираем, еще не понимая, что, вообще-то, это не способ показать себя умнее и лучше.
Беда в том, что церковь все еще претендует на роль факела, что вел народы через тьму дикости и невежества, но сейчас этот факел перешел в руки науки.
И хотя в науку верит еще меньше народа, чем в Бога, но эта меньшая часть наиболее образованна, она ярче и занимает все лидирующие позиции в обществе. И уже понятно даже самой церкви, что ей нужно медленно отходить на задний план. Резко нельзя, образуется опасная пустота, а нужно так, чтобы каждый верующий в Бога заменялся верующим в науку, а еще лучше – работающим на нее.
За многочисленными столами, как-то само собой получилось, хозяйничают Аллуэтта и Анечка, это сам хозяин незаметно указал нанятым менеджерам вечеринки, что для этих двух самое лучшее развлечение – дать поцарствовать, угощая других, и женщинам предоставили свободу действий, а себе оставили вспомогательную роль.
Люис сказал девушкам добродушно:
– Поразвлекались, и хватит!.. А теперь идите поработайте. Аллуэтта… вы та самая?.. Аллуэтта, идите развлекайте босса, а то он что-то помрачнел без вас… Анечка, а ты можешь развлекать меня, я же такой капризный и вечно всем недовольный…
Анечка сказала дерзко:
– Люис, ты давно не мой шеф!.. Еще с универа.
– Могла бы и не напоминать, – ответил Люис с неудовольствием. – А вдруг снова стану? Не рискуй.
Анечка подумала и сказала послушно:
– Вообще-то, да, жизнь наша полна… всего. Так как тебя развлекать? Ты не улыбайся, не улыбайся! Времена универа и общаги прошли.
– Анечка..
– Не смотри с таким укором, – велела она. – Сперва поподлизывайся. Ты же умел раньше!
Люис тяжело вздохнул:
– Понимаешь, когда остаешься наедине со звездами… И никого больше, а они все равно далекие и недоступные..
Она посмотрела на него с сочувствием:
– Ладно, уговорил.
Глава 7
Явлинский обошел столы, менеджеры уже рулят снова, официанты носятся, как нагруженные медом пчелы, два столичных ресторана в полном составе на выезде, и он начал придумывать совсем уж дикие коктейли, поджигал, пугая народ, хотя время от времени это оказывалось нечто абсолютно безалкогольное, к радости одних и сожалению других.
Френсис, веселый и счастливый, подошел к Максиму, кивнул в сторону живо беседующих девушек.
– Наша Аллуэтта хороша… Ты в самом деле к ней абсолютно равнодушен?
– Абсолютнее не бывает, – заверил Максим. – Более того, она меня раздражает одним своим видом.
Френсис потер ладони:
– Отлично.
– Что отлично? – спросил Максим настороженно.
– Приударю за нею, – сообщил Френсис. – Она же здесь лучшая, это все видят. Буду везде водить ее с собой и хвастаться. А может быть, удастся и кое-что побольше… А что? Помнишь ту конференцию?.. Тогда смотрела в нашу сторону и выбирала, кого потащить… Ты приглянулся чисто случайно. Точно так же могла и меня.
Максим проговорил медленно:
– А что… ты прав… Давай, действуй.
Френсис на всякий случай спросил еще раз:
– Но ты точно не против?
– Не против! – рыкнул Максим. – С чего бы я был против?
Френсис довольно заулыбался и пошел через аэродроморазмерное патио, лавируя между танцующими. Максим старался не смотреть вслед, но настроение сразу испортилось, все лампы потеряли половину яркости, цвета поблекли, а музыка показалась чересчур громкой и назойливой.
Все же постоянно видел, куда бы ни смотрел, что Френсис танцует с Аллуэттой, потом ее выдрал из его цепких рук Савчук, а за ним Велет. Максим вроде бы не следил за ними, но так получалось само, куда бы ни поворачивался, через минуту уже снова смотрит на то, как мелькает ее яркое платье, видит ее счастливое лицо и даже слышит ее смех, хотя от грохота этой модерновой музыки болят барабанные перепонки и уже потрескивает череп.
Да что это я, сказал он себе почти злобно. Я же человек, должен человечить, а не инстинктничать, мало ли что кричат гормоны. Но если я создан по образу и подобию, то у Него вряд ли бушуют гормоны, так что я должен и обязан быть выше и шире…
Нет, шире не надо, напротив, пора сузить кое-что, во всяком случае, желательно…
Он заметил, что еще двое ярких и многообещающих работников в мире науки Ходкинсон и Чумаченков хоть и веселятся во всю, но время от времени ревниво поглядывают друг на друга. Оба, как знал Максим, претендуют на самый высокий гранд за прорыв в исследованиях. Ходкинсон сумел получить устойчивую температуру ниже нуля, при которой все вещества начинают вести себя необычным способом, даже можно получать темную материю и темную энергию, а полученную антигравитацию реально приспосабливать для промышленности, а Чумаченков экспериментирует со скоростями выше скорости света, тоже получая странные результаты, что не вписываются ни в какую теорию.
Френсис подошел с блюдцем, на котором шевелится что-то красное, сел с Максимом рядом.
– Хочешь попробовать?
– Живое? – спросил Максим.
Френсис хохотнул:
– К счастью, пока нет. Но догадаешься не сразу. Выдумки кулинарных дизайнеров. Это они тоже называют творчеством! Представляешь?
– Все равно не хочу, – ответил Максим. – Я как бы консерватор. В привычках и вкусах. А ты почему уже не отплясываешь?
Френсис сдвинул плечами, отправил в рот деликатес, пожевал, ответил с набитым ртом:
– Даже не знаю… Вроде бы не старый… Малость подвигал ногами, стало скучно. А ты?
– А я не знаю, – ответил Максим честно.
– Староват?
– Да вроде бы нет, – ответил Максим серьезно. – Люди науки стареют медленнее бездельников, не нагружающих мозги, и живут дольше. Но вот на танцы не тянет…
– Мы слишком умные, – сказал Френсис. – А танцы идут от доминирования рефлексов. У нас же это задавлено.
– Похоже, – согласился Максим.
Френсис откусил еще, пожевал, забросил в рот последний ломтик и вытер пальцы о хрустящее блюдце.
– А все-таки, – сказал он со вкусом, откинулся на спинку лавки и закончил: – Хорошо иногда вот так, когда далеко от работы. Голова освобождается, появляется некая философская легкость… Вот я в таких случаях начинаю, как в детстве, задумываться: почему я?.. Почему я во мне?.. Вон ходят мои товарищи, почему я не Вовка Чернов или Шурик Тюпа?.. Я вообще мог бы, наверное, оказаться в теле девчонки!
– Ну-ну, – сказал Максим с иронией.
– Но я, – сказал Френсис с чувством, – вот я, центр мироздания. А они только существа, что наполняют этот мир движением, суетой и щебетом. Статисты, как пишут в книгах, а вот я то, на чем все держится. Убери меня – мир исчезнет.
– Ух ты…
– Потом, – продолжил Френсис невозмутимо, – пришло озарение, что эти все, которые остальные, – тоже я, но только я их не чувствую, как вот волосы на теле. У меня с теми людьми что-то оборвано, а так бы я был сторуким и многоголовым существом… Ну, не по-настоящему, а как бы вот так, зато смотрел бы тысячами пар глаз, думал бы всеми головами… Не знаю, когда эти ниточки оборвались, но когда-то были, потому что я и сейчас иногда чувствую некие рудименты общей нервной системы.
Максим проговорил с иронией:
– Что мы за народ?.. Там музыка, коктейли на столах, надо пить и отрываться, но Савчук втолковывает Велету про возможность нуклеизации, а тебя волнует философская проблема метасистемы бытия!
Френсис криво улыбнулся:
– Да вот такие мы… Уже столько выпил, что ноги едва держат, но никак не удается опуститься до уровня простого и даже очень простого человека, ради которого все якобы и делается.
– Ну, мы-то знаем, что ради этого человечка ничего, вообще-то, не делается.
Френсис отмахнулся.
– Да это я так, повторяю общие лозунги.
– Зачем?
– Не знаю. Все так делают. Нужно же что-то делать, как все, иначе щас вообще в психушку.
– Тоже верно.
– Вселенная развивается сама по себе, целиком, потому и мы как бы развиваемся по своей воле, как же…
Максим пробормотал:
– Человечество возникло в результате жесточайшего соревнования. Самое лютого и беспощадного на земле. Люди не только уничтожали все живое вокруг, но и друг друга, сперва из-за добычи, потом расширяя кормовую базу, затем из-за разного толкования священных книг…
Френсис покачал головой, сказал скучным голосом:
– Ну-ну, это понятно, выживали только самые сильные, жестокие, выносливые и неутомимые. Остальные безжалостно истреблялись, либо их оттесняли на обочину, где те исчезали сами. Ты к чему клонишь?
– В человечестве, – проговорил Максим, – происходит беспрецедентный и опасный отказ от принципа, сделавшего людей царями природы и приведшего к вершинам науки и хай-тека!
– Брось, – сказал Френсис, – это опасно только на длинных дистанциях. А нам до сингулярности один рывок. Стометровка, можно сказать! Вон финиш впереди, до него на одном дыхании… Нам нужна стабильность и все, что к ней ведет: толерантность, политкорректность, мультикультурность… лишь бы продержаться эти двадцать-тридцать лет без серьезных кризисов, а там уже хоть трава не расти, уйдем далеко.
– Как говорят наши гуру, – напомнил Максим, – затем будем заботиться об оставшихся в прежнем человеческом обществе.
Френсис отмахнулся:
– Да пусть заботятся. Не думаю, что таких отыщется много. Я точно пойду вперед, не оглядываясь на того, каким я был в этом теле из костей и мяса. А ты?
– Сам знаешь…
Френсис посмотрел с интересом:
– Об Аллуэтте подумал?
– С чего это? – спросил Максим, защищаясь. – Когда впереди такие перспективы!
– Живем пока что здесь, – напомнил Френсис. – И наши привязанности тоже здесь. Я же вижу, как она на тебя смотрит. Даже волосы срезала по одному твоему слову.
– Пусть смотрит, – сказал Максим с неудовольствием. – И пусть видит, ее миллиарды здесь пустой звук.
Френсис ухмыльнулся:
– Ладно-ладно! Я вижу и то, как смотришь ты.
– Я?
– Перестань, – посоветовал Френсис. – В тебе и чувство злости, и вины, и раздражение, и желание как-то выйти из ситуации, не запачкавшись и не уронив чести… но ты все больше жалеешь ее, не заметил? А от жалости один шажок до желания защитить, а от желания защитить до желания спасти и закрыть собой…
– Заткнись, – оборвал Максим. – Ничего такого нет. Просто отрабатываю деньги, что вложил в лабораторию ее отец.
– Иисусик ты наш, – сказал Френсис с чувством. – В жертву себя принес!.. Только вот многие бы хотели оказаться такой жертвой. Даже и не отбивались бы.
– Хватит, – оборвал Максим.
Френсис всмотрелся в его лицо внимательнее:
– Ого, да у тебя серьезно…
С веранды им замахал руками Явлинский.
– Вы о чем там шепчетесь? – заорал он. – Идите отбывать!.. Чтоб как усе люди!.. Веселые и пьяные. Даже поблевать можно, теперь это можно. Возврат к истокам называется.
– Припасть к истокам, – уточнил Френсис, – ибо припадаешь.
– Филолог, – крикнул Явлинский с отвращением и заявил с апломбом: – Филологов и пьяниц в рай… тьфу, в сингулярность не берем! И гурий им не дадим.
Френсис внезапно посерьезнел, потер ладонью лоб.
– А в самом деле…
– Что? – спросил Максим с интересом. – И тебе поблевать восхотелось? Как нормальному человеку?
– Отбор, – проговорил Френсис очень серьезным и мгновенно протрезвевшим голосом. – А ведь в самом деле будет отбор, ты это понимаешь?
– Такое противоречит демократическим принципам, – заявил Максим.
– В сегодняшнем понимании, – уточнил Френсис. – А какое толкование демократии будет на пороге сингулярности?.. Не-е-ет, не верю я, вот не верю, чтоб в царство божье Сингулярности пустили всех с кувшинными мордами.
Максим сказал скептически:
– Ты о чем? Отбор существует и сейчас. В каждом клубе фейсконтроль, и никто не возмущается. На самолет тебя не пустят без билета, а разве это не ущемление прав простого и даже очень простого человека?.. Главное, чтобы нас пустили. Я имею в виду меня, хотя с натяжечкой можно бы и тебя… хотя надо подумать…
Явлинский прокричал громче:
– Там вы идете или нет, любовнички?
Френсис торопливо вскочил.
– Пойдем. Пусть мир и един, но у нас, увы, не Швеция.
Максим тоже поднялся, Явлинский смотрел на них с балкона и ржал во весь голос, очень довольный, что сумел наступить на больную мозоль.
Глава 8
Аллуэтта наконец освободилась от почетных обязанностей чуть ли не хозяйки вечеринки, прибежала и села рядом с Максимом, тихая и послушная, так он и поверил, дай палец – отгрызет всю руку, но когда вот так опускает глазки, то просто скромница, Золушка.
– Как тебе? – спросил он.
– Замечательно, – сказала она восторженно. – Даже не ожидала! Сколько выдумки… Нет, не само шоу, а гости такие придумчивые, своеобычные, все время прикалываются, да так хитро, что и не разберешь!
– Да? – спросил он. – Может и не прикалывались вовсе?
– Что? – переспросила она. – Неужели о таком можно говорить серьезно? Да ты меня сам разыгрываешь!.. Это же вечеринка, а не!.. Или что, я снова впросак?
– Тебе можно, – определил он, оглядел ее оценивающе, как козу на базаре, и повторил: – Тебе можно.
– Потому что дура?
– Потому что красивая, – сообщил он ей потрясающую новость, – вам все можно. Как же эта хитрая эволюция сумела всобачить в нас это странное чувство?.. А казалось бы, слепа и глуха, простой перебор, мутации, то да се, а какой результат! Даже умнейшие люди теряли головы и творили глупости.
– Только не ты, – сказала она, и он не понял, чего в ее голосе больше, грусти или гордости. – Хотела бы я стать митохондриком!
Он засмеялся, неожиданно обнял ее за плечи, и она замерла от счастья.
– Зачем тебе им становиться, – сказал он ласково, – когда они в тебе уже есть? Причем много.
– Сколько? – спросила она.
– Штук двадцать, – ответил он, не моргнув глазом. – А то и тридцать.
– Ого, – ответила она. – А в тебе тоже?
– Увы, – ответил он, – тоже.
– Много?
– Да..
– А сколько?
– Многовато, – ответил он и сразу же спросил: – Как ты сейчас с отцом? Конфликт поколений?
Она помотала головой:
– Как раз нет. Если бы он меня воспитывал, то да, был бы конфликт… но он весь в работе, без выходных и отпуска, домой приходил только рухнуть в постель и поспать несколько часов, а чаще всего вообще в дальних поездках… так что конфликтовать было не из-за чего. Как часто бывает, чувствуя вину, что не занимается воспитанием, компенсировал дорогими подарками. Зато я его всегда любила и люблю, как и в детстве.
Он уточнил:
– А теперь, когда он вдруг так жестко… ну, с его ультиматумом?
Она проговорила медленно:
– Максим, мой отец… умен, как стадо слонов. Ум не от высших образований, которых у него нет, это что-то иное… Он точно ощутил момент, когда можно поменять ситуацию. Нет, не ситуацию, а мое отношение… Или поменять то, что называется высоко и красиво мировоззрением?