– Максим, мой отец… умен, как стадо слонов. Ум не от высших образований, которых у него нет, это что-то иное… Он точно ощутил момент, когда можно поменять ситуацию. Нет, не ситуацию, а мое отношение… Или поменять то, что называется высоко и красиво мировоззрением?
– И ты не стала отбиваться?
– Стала, – призналась она. – У нас был очень крупный, как говорят, разговор… Но его угроза лишить меня всех денег не так подействовала, как мое желание отомстить тебе за то страшное оскорбление.
Он сказал невольно:
– Да ладно тебе! Какое оскорбление?
Она невесело улыбнулась.
– Ты первый, кто мною пренебрег. И то была не игра, ты в самом деле не хотел иметь со мной ничего общего, у тебя свой мир… Помня это, я поспорила с отцом, что я сумею добиться своего. Но хотя отец и выиграл, но мне все равно хорошо… Что деньги? Я счастлива здесь и сейчас.
Он огляделся по сторонам.
– Да, здесь великолепно.
Она чуточку усмехнулась.
– Ты все понимаешь. Этот дворец ни при чем. Кстати, я познакомилась с Фурсенковым, вы с ним учились вместе. Знаешь, чем он сейчас занимается?
Максим покачал головой.
– Не спросил. Поздоровались, обнялись, и нас сразу растащили… Но он не пошел в науку, так что не очень интересен. И не в бизнесе, так что не интересен и тебе…
– Он администратор, – согласилась Аллуэтта. – Конечно, это не круто, но пока что без них не обойтись. Такую профу компьютеры заменят не скоро. Сейчас занимается утилизацией краеведческих музеев и прочих заповедников старины, а эта работа точно не для искусственного интеллекта!
– Ого, – сказал Максим невольно, – и до них дело дошло? Это уже перелом в сознании, согласен. Значит, и самое инертное большинство с трудом и под давлением быстрого роста технологий начинает понимать, что со старым миром вот-вот будет покончено? Ты права, решать надо осторожно, очень осторожно. Тупая масса, которой на самом деле до лампочки все эти памятники старины, но все равно желает их сохранить по принципу «хай будэ», забывая, что на их сохранение требуются о-го-го какие средства и усилия.
Аллуэтта посматривала на него несколько странно, он и сам ощущал, что говорит не то, что нужно, когда рядом красивая и расположенная к нему женщина, очень даже расположенная. Однако если он начнет говорить то, что как бы положено и принято, это поведет его по накатанной тысячелетиями дорожке, а там их ожидает неизбежный финал, к которому его все время старается привести она…
Так что пусть это выглядит глупо, но единственная альтернатива обниманиям, лобзаниям и щупаньям сисек – говорить нудным и правильным голосом, трезвым и без чувственных ноток, о политике, науке, экономике, постоянно придерживая себя, когда руки начинают тянуться понятно в каком направлении, контролировать время от времени учащающееся дыхание и разогретые мысли.
Женщины и мелкие зверьки обладают повышенной чуткостью, Аллуэтта если и не поняла его сдержанности, но ощутила всей сутью, что сейчас нужно только вот так, иначе все рухнет, и сказала ему в тон:
– Ты прав, сейчас даже крупнейшие музеи, как говорит Фурсенков, начали жаловаться на отсутствие посетителей. Местные провинциальные музеи и вовсе посещают лишь сами работники этих музеев.
Максим пояснил напряженно-безразличным голосом:
– В крупных городах их закрывают, ссылаясь на нехватку средств на содержание, в мелких сперва отдают часть помещений под более необходимые для города нужды, а потом либо сносят, либо просто продают тем, кто способен заплатить городу хоть какие-то деньги. А экспонаты… да пусть их разбирают те, кому они дороги.
Она грустно улыбнулась.
– Фурсенков говорит, что даже когда объявили, что сокровища из музеев раздают бесплатно, оттуда взяли меньше трети этих мировых ценностей. Это грустно или… как?
– Кому как, – ответил он. – Мне даже весело. Нет, я не варвар, просто мне так зримее тревожное утро сингулярности.
Она сказала с иронией:
– Одновременно развернулась кампания под девизом, что нужно успеть посмотреть все то, чем восторгалось человечество, перед дальним путешествием, откуда не будет возврата!
– Путешествующих прибавится, – согласился он. – Дураков все-таки много. Хотя это звучит как-то невесело, словно уйти в сингулярность – это умереть, но в самом деле кто из взрослости возвращается в детство, чтобы порассматривать камешки и гвоздики, которыми тогда восторгался? А разрыв между сингуляром и человеком будет на несколько порядков больше, чем между взрослым и ребенком.
– Так на фига смотреть, – спросила она с наивностью, – если потом и вспоминать не захочется?
– Это неважно, – заверил он, – человечек пока что живет в досингулярном мире. Простой человек так далеко не продумывает, он верит умело поданным лозунгам. А денег у него много, отнимать же приходится не напрямую, а со всякими хитростями.
– Пусть смотрят, – сказала она. – Все равно, скорее всего, они все останутся в этом мире.
По виду Максима поняла, что сказала все правильно, и, не удержавшись, прижалась к нему боком. Он, вопреки ее страху, медленно и словно нерешительно обнял за плечи и даже чуточку приблизил еще на миллиметр.
В гостиной, расположившись у низкого столика с коктейлями, Явлинский с хохотом рассказывал, что во всех странах к Рождеству обычно снимают новые фильмы на эту тематику, звезды эстрады готовят праздничные концерты, и у нас уже начали подготовку к Новому году, на котором будут крутить «Иронию судьбы», а на новогоднем праздничном концерте престарелые звезды якобы что-то будут петь шепотом, стараясь не упасть от слабости.
– По данным социсследований, – сказал он весело, – новогодний концерт из Лос-Анджелеса смотрели шесть миллиардов человек, из Нью-Йорка – полмиллиарда, еще по нескольку сотен миллионов набрали концерты, транслируемые на весь мир из Пекина и Дели, миллионов по семь из Англии, Германии, Австралии и Лихтенштейна. А вот новогодний концерт из Москвы набрал триста семьдесят два зрителя, но, говорят, это были сами участники, так как концерт записывается заранее, а также их родня и самые близкие друзья.
Кто-то из гостей заметно огорчился, Явлинский повернулся к Максиму, тот понял безмолвный вопрос и сказал безмятежно:
– Это лишь доказывает, что мир един. Разве это не прекрасно?.. Регина, ты как думаешь?
Регина, настолько красивая и нарядная, что точно из эскорта, капризно надула губки.
– А это не опасно? – спросила она жеманным голоском и таким тоном, что таракану стало бы ясно, бездумно повторяет чьи-то слова, сказанные важно и авторитетно. – Когда вся власть над миром в одних руках? Уже будет ужасно! И недемократично.
Максим не стал отвечать так, как она того заслуживала, тем более как ответить бы хотелось, сказал серьезно, чувствовал, отвечает не только ей, но и десятку гостей, что расположились в глубоких креслах и с бокалами вина в руках, смотрят на него с интересом:
– С этим тотальным контролем все гораздо сложнее, чем подается населению. Да, почти исчезла преступность, но человек только-только расстался с дубиной и звериной шкурой, он все еще остро нуждается в сладостном ощущении нарушения запретов! Мы все индивидуальные животные, одиночки! Это условия жизни на Земле заставили нас сбиться в общество, иначе не выжить в этом страшном мире.
Красотка в недоумении повела взглядом в одну сторону, потом в другую, какой же это страшный мир, когда вокруг столько богатых мужчин.
– Большинство, конечно, – продолжил Максим, – оставались одинокими, и они гибли как в схватках со зверьми, так и при столкновениях с сородичами, что держались группками. Эти малочисленные группки, состоящие в основном из родни, становились родами, а потом племенами, что все-таки вели родословную от одного человека. Но даже так, в родне, ненавидели друг друга, дети старались уйти от власти родителей как можно скорее. Большинство уходили вообще из племени и там гибли, другие же смиряли ярость и оставались, а гнев и бунтарство изливали по мелочам. Самое сладкое бунтарство – это тайком поиметь хоть одну из самок, на которых имеет право только вожак стаи, рода, племени.
Регина загадочно улыбнулась, это она хорошо понимает и без их всякой продвинутой науки, даже непонятно, за что ученым деньги платят, лучше бы у нее спросили.
Явлинский сказал со вздохом:
– Но с тотальным контролем, гм, уже как-то…
– Да, – согласился Максим, – это бунтарство прошло красной нитью через всю историю человеческой цивилизации. Ради этого рисковали жизнями, потому что обиженные имели право защищать свое любыми способами, включая убийство обидчика. Но в последнюю эпоху довольно быстро пошло неожиданное смягчение нравов ввиду появления безопасного секса, и вот уже это почти не нарушение, когда тайком чужую жену…
– И тотальный контроль уже не так опасен? – спросил Явлинский не столько для себя, он-то знает, но для гостей и красотки из эскорта, которую сам не убедит, а вот авторитет Максима, может быть…
– Верно, – сказал Максим, – ценность достигнутого упала резко. Дон-Жуан всю жизнь положил на достижение того, что сейчас считается ерундой и легко доступно любому подростку. Казанова написал вымышленные мемуары, представив себя великим любовником, и тоже это считал своим огромнейшим достижением, мол, вон сколько женщин соблазнил, пусть мне все завидуют, но сейчас это такой пустяк, что совершенно ничего не стоит…
Явлинский сказал намекающе:
– Но свято место пусто не бывает? Человеку необходимо что-то нарушать, чтобы выпускать из себя это звериное чувство иррационального бунта?
– Да, – сказал Максим, – а тут еще полный контроль проклятого правительства, как утверждают бунтари, хотя это вовсе не контроль, а простое наблюдение в целях предотвращения преступлений в интересах того же бунтующего населения. Бунтари умалчивают, что хотя контроль был введен для поиска преступников, но в первые же часы было спасено около сотни жизней тех людей, что были застигнуты инфарктом или инсультом в одиночестве, и только вот такой автомониторинг позволил немедленно послать к ним врачей.
И… что придет на замену?
Явлинский зябко передернул плечами.
– Честно говоря, даже боюсь заглядывать в ту бездну. Во всяком случае, когда у нас такая компания.
Максим намек понял, даже Аллуэтта поняла, а когда Явлинский раскупорил следующую бутылку коллекционного шампанского, она тоже потянула к нему свой фужер.
Явлинский подсел к Максиму с Аллуэттой, ей улыбнулся восхищенно-преданно, так надо, а Максиму сказал доверительно:
– Как ваши клеточные технологии?.. Когда можно будет апгрейдиться? Я уже поднакопил для замены кое-каких проблемных участков…
Велет с другой стороны, медленно отхлебывая вино мелкими глотками, пробасил лениво:
– А я подожду с годик, когда цена опустится вдвое-вчетверо. Пока лучше истратить деньги на расшифровку темных мест генома…
Максим напомнил:
– Ты в прошлом году делал!
– Да, – согласился Велет, – но в этом расшифровали и те участки, которые в прошлом еще не знали, к чему отнести. Разве не так?
– Так, – согласился Максим.
Явлинский спросил заинтересованно:
– Что уже что-то конкретное?
– Да, – ответил Максим.
– Эх, – сказал Велет сокрушенно, – а я такие деньги вбухал! Но получил только общие рекомендации, чего избегать, к чему стремиться…
– С каждым годом все точнее, – согласился Явлинский, – но если ждать окончательный вариант, то можно и… не дождаться. А так я уже пять лет как знаю, что мне грозит диабет просто неминуемо, если я заранее не начну пить А-12, и через десять лет кувикнусь от сердечного приступа, если не буду принимать ежедневно по пилюле Нерц-Герц.
Максим сказал нехотя:
– Но есть и другой путь.
– Ну-ну?
– Поставить имплантат КК-18: он сам проследит за изменениями и сам примет меры. Мало не покажется!
Велет фыркнул:
– Всего-навсего поднимет тревогу заранее, это называется примет меры? Это не наниты…
Глава 9
Явлинский улыбался, а когда Максим спросил шепотом, что за уязвимое место заметил, он же такой, обязательно отыщет и съязвит, но тот сказал удивительно мирно:
– Совсем недавно мы здесь же обсуждали, купить айпад-пять или подождать до выхода следующего, а Велет дергался насчет телевизора нового поколения, помнишь? Каждый месяц выходят модели все круче и круче, а он, наивный, хотел купить, как было в прошлом веке, чтоб раз и навсегда…
– Раз и надолго, – уточнил Максим, – даже такое… утопия. Насколько я помню, он купил тогда не телевизор на всю стену, а очки с телеприемником, а через два месяца ты пришел уже с линзами на глазах…
– Было очень неудобно, – признался Явлинский. – И глаза натирали, и сигнал искажался… Другое дело теперь, когда сразу на сетчатку. Но тогда да, Велет чуть не рехнулся от зависти.
Максим кивнул, хотя это «теперь сразу» не так уж и сразу, просто линзы к этому времени модифицировали, они срастаются с роговицей глаза. Пожалуй, это чуть ли не единственный девайс, что вошел в быт почти без особых нареканий, а с остальными пока много трудностей из-за того, что все стараемся ухватить первыми.
Френсис появился, послушал. Сказал с тяжелым вздохом и бесшабашным голосом:
– Эх, натрахаться напоследок!.. А то скоро придет пора отрезать свои помидоры… хотя не представляю, как тогда жить? И зачем жить?
Голос его звучал так искренне и встревоженно, словно и в самом деле колеблется, Велет даже поверил, судя по его оттопыренной в презрении посвященного губе, а Явлинский даже кивнул и сказал с полнейшим сочувствием:
– Да, это да, я тоже вот не знаю… Нет, траханье могу оставить, конечно, в прошлом диком мире, но, дедушка Зигмунд говорит, что от траханья зависит творчество, изобретательство, креативность, даже усиленное научное мышление…
– Не от траханья, – поправил Велет нравоучительно, – а от выработки гормонов. Можно их тратить на коитусы, а можно и на эту самую науку. Хотя, конечно, лучше на то и другое.
– Вот и я об этом, – сказал Френсис озабоченно. – Гормоны где вырабатываются, в помидорах?.. И как тогда?
Максим покосился на Аллуэтту, она продолжает улыбаться, но как-то напряженно и растерянно, сказал рассудительно:
– Не выказывайте свою дикость при женщине, которая работает в нашей лаборатории и знает, что потерей только помидоров не отделаетесь.
Френсис сказал обрадованно:
– Правда? Тогда точно биоконы за нами в сингулярность не ломанутся. На такие потери не пойдут ни за какое будущее!
Аллуэтта сказала жалобно:
– Что вы все своей сингулярностью пугаете? Как будто все радости придется оставить здесь, а там какая-то тюрьма… или монастырь. Там счастья будет больше, чем здесь!
– Женщина говорит мудро, – сказал Явлинский. – Подумаешь, можно напрямую нажимать на центр удовольствия без всяких прелюдий. И даже детей рожать сразу… из квантового компьютера, сращенного с 4-D принтером. Уже взрослых. С заданными свойствами. Например, точные свои копии, чтоб не было обидно и не называли рогоносцем.
Велет подумал, кивнул.
– Ну а сами и будем создавать свои копии. Не для удовлетворения инстинкта продолжения рода, а дабы быстрее и легче выполнить некие затратноемкие задачи. Несколько личностей, объединенных в одну суперличность, гораздо быстрее справятся с любой проблемой, чем одна…
Френсис помотал головой.
– Не скажи…
– Что не так?
– Но ведь одна личность в состоянии наращивать себе интеллектуальную мощь еще и еще? Хотя бы за счет, как мы сейчас говорим, добавочных чипов, памяти и прочего?..
Френсис спросил, набычившись:
– Хочешь сказать, Борис может вырасти до размеров… ну, дерева? А то и трехэтажного дома?
– И даже пятиэтажного, – сообщил Велет ласково. – И стоэтажного. И вообще, стать размером с материк, а то и с планету.
Явлинский хихикнул из глубины своего кресла:
– А кто мне помешает стать размером с Солнце? Или Альдбаран? Я же такой наглый, посмотрите на меня!
Велет уточнил победно:
– У тебя устаревшие сведения, Альдебаран карлик рядом с Шестой Зебры.
– А Шестая Зебры горошина рядом с А-ЗЕР-21, – крикнул издали кто-то из знающих астрономию.
– Вон видишь? – спросил Явлинский. – Так что все мы сольемся, иначе начнем толкаться плазменными боками в такой тесной для нас Вселенной.
Френсис проворчал с неудовольствием:
– Не хочу с тобой сливаться. Ты противный. А Велет Кафку не читал, с ним тоже не буду.
Велет фыркнул.
– Я с тобой тоже… не очень. Видимо, надо будет разработать законопроект, чтобы всем оставаться в каких-то пределах.
– Это нарушение демократии! – вскрикнул Явлинский.
– В жопу твою демократию, – сказал Велет твердо. – Будем руководствоваться целесообразностью.
– Принудительным равноправием? Да ты коммунист!
– Принудительным, – подтвердил Велет. – Как сейчас принудительно ограничиваем скорость или не позволяем отключать автоводителя.
Регина наклонилась к Аллуэтте, обдав ее запахом пряных духов.
– Они все сумасшедшие? Мы с ними, а они говорят такое?.. Может быть, разденемся донага и станцуем что-то непристойное?
Аллуэтта сказала понимающе:
– Хорошо бы отвлечь, но надо что-то покруче.
– Что?
– Увы, – ответила Аллуэтта, – только клин клином. Сумасшедший разговор можно перебить только еще более сумасшедшим.
Регина сказала кисло:
– Этого я и боюсь. С другой стороны… они все такие надежные. Твой Максим вообще как Монблан, от него идут флюиды вожака стаи. Вы уже в серьезных отношениях или пока только вяжетесь?
– В серьезных, – заверила Аллуэтта. – Самых что ни есть серьезных. Правда, он пока об этом не догадывается.
Регина ответила понимающей улыбкой, кивнула и ушла, расточая улыбки и счастье.
Аллуэтта заметила Анечку, поспешила к ней и сообщила торопливым шепотом, что уже успела по ней соскучиться. И теперь понимает, почему ее так любят в лаборатории, она же становится сердцем любого коллектива.