— Голохватова нынче десятилетку кончила, — пояснил Шуленков. — Бойкая дивчина, смышленая.
— Да? Ну, подумаем. У начальника смены какое мнение?
— Такое же, как у мастера, — сказал Долинин. — Умная девушка и энергичная. Справится.
— Ладно, пусть зайдет ко мне, поговорим, — сказал Королев. — Все, что ли? По технике претензий нет?
— С вагранкой, — начал было Долинин.
— С вагранкой решили, — перебил его начальник цеха. — В субботу ставим на ремонт. Еще?
— Есть еще один вопрос, — заговорил Долинин отчетливо и твердо, и Сергей Александрович насторожился, чувствуя, что Долинин по этому неизвестному вопросу принял решение и не отступится от него.
— Что за вопрос?
— У Михайловой Марии Антоновны, формовщицей работает…
— Знаю.
— Муж возвратился.
— Откуда возвратился?
— Из заключения.
— А, да… Я слышал.
— Он работал раньше на хлебозаводе.
— Ну вот пусть туда и отправляется. За воровство, кажется, сидел?
— За воровство.
— Человека должен воспитывать коллектив, который его знает.
— Мария Антоновна просит принять его в наш цех, — продолжал Долинин, словно он и не слышал того, что сказал начальник цеха.
Сергей Александрович демонстративно вздохнул. Ох, уж эти ходатаи! Адам Иванович Храпов уловил настроение начальника и решил его поддержать. Он, впрочем, высказывал личные соображения, просто они случайно совпали с мнением Сергея Александровича.
— Я не понимаю, зачем нам в цехе преступники, — брезгливо проговорил Храпов. — Еще устроит поножовщину. Они там, в тюрьме, один от одного набираются. У нас своих хватает и пьяниц и бузотеров, и еще таких же брать…
— Мы должны помочь Михайловой! — упрямо продолжал Долинин. — У нее трое детей. И она верит, что муж исправился. Он слабовольный человек, поддался влиянию собутыльников…
— Пьяница? — вставил Храпов. — Так и знал!
— Я возьму его в свою смену, чего вы беспокоитесь, Адам Иванович? — спросил Долинин.
— Я не про одну свою смену думаю, я про весь цех думаю! — воскликнул Храпов.
— Не рано ли? — усмехнулся Долинин.
Храпов покраснел. Он в самом деле рассчитывал занять место Григория Григорьевича и в душе уже чувствовал ответственность за весь цех.
— Если он будет работать вместе с женой, она лучше сумеет на него повлиять. Она хорошая женщина. И коллектив поможет, — вел свою линию Долинин.
— Вы боретесь за звание смены коммунистического труда, а сами подбираете преступников! — недовольно проговорил Королев.
— Он не преступник, — резко возразил Долинин. — Он был преступником и за это понес наказание. А теперь он хочет честно работать, и мы должны ему помочь.
— Уж из таких честные… — хихикнул Храпов.
— Вы ручаетесь за него? — спросил начальник цеха, в упор глядя на Долинина.
— Нет, — сказал Долинин. — Не ручаюсь. Я его еще в глаза не видел. Но я сделаю все возможное, чтобы этот человек больше не свихнулся.
«Ох, упрямый, — подумал Сергей Александрович, — упрямый, как осел».
— Ну ладно, — не скрывая недовольства, сдался Королев. — Примем обрубщиком. Больше нет вопросов? На этом закончим.
Все поднялись и стали расходиться.
Григорий Григорьевич
Последним из кабинета выходил Храпов. Когда все дружно поднялись, он еще посидел, выжидая, не задержит ли его начальник цеха для душевного разговора наедине. Он даже первую фразочку приготовил на этот случай. «Доброе у вас сердце, Сергей Александрович, — собирался сказать Адам Иванович. — Трудно с таким сердцем работать. Всех вы жалеете, всех хотите под своим крылышком обогреть».
Но Сергей Александрович никак не намекнул на то, что желает побеседовать с Храповым наедине, как случалось иной раз. Начальник цеха смотрел мимо Храпова, и Адам Иванович нехотя встал с дивана. У самой двери он еще раз оглянулся, но Сергей Александрович и на этот раз не заметил его преданного взгляда, и Храпову пришлось удалиться.
Королев и Авдонин остались в кабинете вдвоем.
Григорий Григорьевич сидел все так же неподвижно, как нахохлившийся филин, и смотрел прямо перед собой скучающим взглядом. Он мог так сидеть и молчать часами. Он не любил вмешиваться в жизнь цеха, когда она шла размеренным ходом, и не докучал мастерам и начальникам смен вопросами и указаниями. Но как только где-нибудь заедало, выходил из строя станок, или начинал капризничать кран, или на каком-то участке не справлялись с работой, Авдонин оставлял свой угол, становился энергичным и подвижным, вызывал нужных людей, приказывал, и сам не отходил от выбившегося из ритма производственного звена, пока не удавалось вернуть ему нормальный ход. Тогда Авдонин возвращался в кабинет и опять принимал унылую позу, словно был совершенно лишним человеком в цехе и не было у него тут никакого дела.
Сергей Александрович в душе сожалел, что Авдонин уходит на пенсию. Старик вполне его устраивал как заместитель. Он знал производство лучше, чем самого себя, был предан цеху, в котором провел большую часть своей жизни, и не пытался в чем-либо ущемлять авторитет Сергея Александровича, занявшего его кресло. Он работал тихо и незаметно, и это только выгодно подчеркивало бурную деятельность молодого начальника цеха.
— Значит, скоро будем поздравлять вас с заслуженным отдыхом, Григорий Григорьевич? — сказал Королев, полагая, что напоминание это приятно Авдонину.
Григорий Григорьевич шевельнулся, скрипнув стулом.
— Бросьте, — угрюмо буркнул он. — С чем поздравлять? С тем, что старость пришла?
— Пятьдесят пять — не старость. Будете отдыхать в свое удовольствие…
Григорий Григорьевич шумно вздохнул, помолчал, наверное, не хотел говорить на эту тему. И не утерпел, заговорил:
— Не умею я отдыхать! И никогда не умел. Вся жизнь прошла без отдыха, так теперь уж вроде и не к месту он, отдых. Книжки читать не приучился. По телевизору все больше ерунду какую-то показывают, ни погоревать, ни посмеяться не над чем. Сад-огород не развел. Что остается? В подкидного со старухой играть? Так ведь целый день не наиграешь. Были бы внуки — другое дело. Нету. Сын погиб на войне неженатый. Мне бы погибнуть-то, а ему жить. Нет, судьба иначе распорядилась. Ему смерть безо времени, мне — жизнь без радости.
— Напрасно вы так хмуро на свое будущее смотрите, Григорий Григорьевич.
— Какое там будущее! Холм могильный. Далеко ли, нет ли мне до того будущего?
— Другие пенсионеры находят себе дело. И отдыхать умеют, и работают по общественной линии.
Королев уж и не рад был, что завел этот разговор. Хотел развеселить человека, а разбередил старые раны.
— Верно, другие и отдыхать умеют и дело находят. У кого душа спокойная. А у меня ушибленная. Не бандит я, не разбойник, а жизнь человеческая лежит на моей совести. Виноват. Притомился, ослаб, стал задремывать на своем командирском посту. Говорили ведь мне, что Баранова неладную жизнь ведет, мужиков меняет и выпивать начала. А я отмахнулся. Лишь бы работала, а как там живет, когда из проходной выйдет, — дело не мое. И случилась беда.
— Хватит вам себя казнить.
— Маленькое пятно заведется на совести — и от него бывает мука. Кто не уберег свою душу в чистоте — не будет тому ни покою, ни радости.
Эти сентиментальные стариковские поучения были Сергею Александровичу совсем уж ни к чему, и он круто повернул разговор.
— Как вы думаете, Григорий Григорьевич, кого мне на ваше место заместителем поставить?
Авдонин опустил глаза.
— Я тут советов давать не могу, — угрюмо отозвался он. — Вам работать, вам виднее, на какое плечо опереться.
— Вы все-таки опытнее меня, лучше разбираетесь в людях, — настойчиво проговорил Королев.
— Опыт мой теперь никому не нужен. Я свое отслужил. Долг перед Родиной выполнил. Теперь в утиль иду вместе со своим опытом.
— Напрасно обижаетесь, Григорий Григорьевич. Не хотите идти на пенсию — пожалуйста, оставайтесь, будем работать дальше.
— Нет, — упрямо сказал старик, — не останусь.
— Смотрите сами. Как вы думаете, если Долинина назначить заместителем?
— Долинина?
Григорий Григорьевич с интересом, точно на незнакомого, взглянул на Королева. Слабая улыбка — не то одобрительная, не то ироническая — тронула бледные губы Авдонина.
— Долинин — человек колючий.
— Но — умный.
— Мало сказать — умный. Умников много, да не у всех он, ум-то, в правильную сторону повернут. А Долинин к заводу сердцем прирос, он в дело влюбленный, фальши никакой не потерпит — вот он какой человек. Потому и колючий, что мимо неполадок не может пройти. Другой отвернется да пройдет, а этот не пройдет. Этот будет воевать, пока либо порядка не добьется, либо сам не упадет. Он себя не бережет, ему не должность — ему дело дорого…
Королев удивленно глядел на оживившегося старика. Ему казалось, что Григорий Григорьевич не любил Долинина, говорил с ним только по делу, сухо, коротко и угрюмо. А выходит, он пристально наблюдал за молодым специалистом своими глубоко посаженными глазами и ценил в нем те качества, которыми сам не обладал. Григорий Григорьевич не умел воевать, протестовать, и мимо неполадок мог пройти, если эти неполадки не грозили немедленной бедой.
— Я тоже считаю Долинина талантливым человеком, преданным производству.
— Вот, верно: преданным производству. Не одному человеку, не начальнику, а производству. Он никому в угоду мнением своим не поступится. Тяжело тебе будет с ним. Смотри, не раскаешься ли? Он — хороший, а ты лучше его должен быть, ты выше стоишь, тебя больше людям видно. И если ты какой грех допустишь, рядом с тем человеком втрое грешнее покажешься. Его сильно в цехе уважают.
— Вы считаете, что я… что мне трудно равняться с Долининым?
Сергею Александровичу неприятно было задать этот вопрос. Но его интересовало мнение Авдонина, который только теперь, когда становился пенсионером, решился быть откровенным, а прежде своего мнения о людях никогда не высказывал.
— Ты?
И на «ты» он тоже никогда с Королевым не говорил, и Королева немного коробила эта фамильярность.
— Ты — неровный, вот в чем твоя беда. Ты для цеха много сделал. Я тебе больше скажу: умней моего руководишь. Я, бывало, где поворчу, где прикрикну, а чуть на меня цыкнут — сам крылья сложу. Ты смелей меня. Это хорошо. Руководителю без смелости невозможно. И к людям подход понимаешь, люди тебя уважают. Не без того, чтобы недовольных не было, недовольные всегда найдутся, а коллектив тебе доверяет. Но ты со своей линии можешь сорваться. А почему можешь сорваться? Потому, что паршивых людей, которые тебе льстят, со вниманием слушаешь. Лесть — она привязчивая, к ней, как к водке, неведомая сила человека тянет.
— Напрасно вы, Григорий Григорьевич, так обо мне думаете. Я лести не люблю.
— И правильно. Лесть тому нужна, кто правды боится. А ты не бойся! Долинина ты удачно себе в помощники выбрал. Он не подведет. Вдвоем вы на большую дорогу цех сможете вывести…
Григорий Григорьевич ободрился, забеспокоился, ему что-то даже на месте не сиделось.
— Пойду посмотрю, как там… — сказал он, тяжело поднимаясь со стула.
И отправился в цех.
Чужая удача
Оставшись один, Сергей Александрович подписал какие требовалось бумаги, отодвинул их на край стола и немного посидел, задумавшись.
Мысли текли вяло, беспорядочно. Об Авдонине. Никакая не совесть виновата в его вечной угрюмости, а просто старость. Старики вечно дуются и ворчат. О вагранке — как бы не подвел четвертый цех, надо будет завтра опять позвонить, напомнить, чтоб заранее заготовили кожух. О Павлике и о жене. Все-таки Таня совершенно не права, что не хочет отправить Павлика в Артек. Ведь это был бы для парнишки праздник детства, и он остался бы в памяти на всю жизнь. Может быть, занять денег и все же выкупить эту путевку? Пусть Таня посердится…
Сергей Александрович позвонил председателю завкома и попросил подержать путевку до завтра. Ему обещали, и Королев стал думать, у кого занять денег. В цехе не хотелось одалживаться. Позвонил в отдел главного металлурга одному технологу.
— Да что у тебя, сберкнижки нет? — удивился технолог.
— Жена принципиально против накоплений.
— Надо воспитывать жену, — сказал технолог.
Но тут же спросил, сколько надо денег, и обещал завтра принести.
Королев был доволен, что все так устроилось. Его только смущало, как он объяснится с Таней. Но, в конце концов, нельзя же без конца идти в поводу у жены. И почему, если они не сходятся во мнении, непременно ее мнение должно быть решающим?
Неизвестно, как далеко завело бы бунтарское настроение Сергея Александровича, если бы не попал ему на глаза вырванный из школьной тетради слегка измятый листок. «Чье-то заявление», — подумал Королев, взял листок и перевернул. На обороте оказалось не заявление, а эскиз. «А, Малахов», — вспомнил начальник цеха.
Он не сразу разобрался в небрежном сплетении линий. Эскиз был выполнен худо очиненным карандашом. Сергей Александрович вздохнул. Вот люди: лень даже вычертить поаккуратней свои пустопорожние проекты, а он должен тратить дорогое время, чтобы разобраться в этой засаленной мазне.
Все же Королев расстелил листок и склонился над ним, чтобы поскорее покончить с этим внеплановым делом. Он внимательнее взглянул на неровные карандашные линии: еще в школе привык добросовестно относиться ко всякой работе и не изменял этой привычке до сих пор.
Так… Что он тут такое напетлял? Ага, это опока. Опока для отливки секции котла — здесь написано. А это литниковая чаша. Вот она нарисована отдельно. Чаша как чаша. Чего же он хочет? Размеры… Так вот в чем дело! Он предлагает уменьшить размеры литниковой чаши. Ерунда!
Королев небрежно отбросил малаховский эскиз в сторону и уже потянулся к кнопке, чтобы вызвать нормировщика и выяснить с ним кое-какие вопросы по фонду заработной платы, но вдруг передумал и снова подвинул к себе тетрадный листок.
— Ерунда, — вслух повторил Сергей Александрович.
Малахов предлагал изменить размеры литниковой чаши совершенно произвольно, без всяких расчетов, в то время как нынешняя чаша была рассчитана технологами по определенным нормативам. Тут, казалось бы, нечего говорить и нечего раздумывать. Но Сергей Александрович смотрел на неряшливый эскиз и чутьем опытного литейщика чувствовал, что в предложении Малахова есть несомненная целесообразность.
Нетерпеливо порывшись в бумагах, Королев выдернул какую-то синьку и, не поглядев, что за чертеж ему попался, перевернул листок и стал чертить на обороте. Карандаша под рукой не оказалось, он работал авторучкой, воспроизводя малаховский эскиз аккуратно и приблизительно в масштабе. Листок быстро покрывался сплошными линиями, они ложились уверенно, прямо, четко, словно инженер проводил их по линейке.
Когда-то Королев мечтал о работе конструктора. У него были лучшие в группе курсовые проекты, а дипломный он выполнил так, что рецензент отметил в отзыве высокую графическую культуру дипломанта. Королеву нравилось вырисовывать контуры будущей конструкции в своем воображении, потом легкими движениями наносить их на бумагу, видя за карандашными линиями реальную, осязаемую металлическую деталь.
Стать конструктором Королеву помешала его увлекающаяся натура. Интересно стоять в конструкторском бюро за кульманом, но не интереснее ли в цехе претворять в жизнь замыслы конструкторов? В цехе работа живее, разнообразнее. И, пожалуй, быстрее можно проявить себя и продвинуться.
Так рассуждал молодой инженер, выбирая свою лесенку к предстоящей карьере. Если у человека много талантов, неизбежно какими-то приходится жертвовать. В наши дни Ломоносовы немыслимы.
Впрочем, конструкторские способности все-таки сослужили Сергею Александровичу свою службу. За десять лет работы в цехе не раз подсказывал он конструкторам и технологам рациональные решения, десятки рационализаторских предложений были у него на счету, они создали ему славу человека творческого. Он считал эту славу вполне заслуженной, но к чужим удачам относился с неприязнью, словно люди, к которым приходила удача, грабили его, крали его идеи, которые он просто не успел осуществить.
И теперь, все более уверяясь в разумности предложения Малахова, Сергей Александрович в то же время невольно испытывал неприятное ревнивое чувство. Снова его обошли. И кто? Малограмотный рабочий, любитель выпить, обыкновенный, чтобы не сказать — примитивный, человек. Разве он, Королев, сам не мог додуматься до этого простого решения? Мог. Отлично мог.
Допустим, Малахов прав и можно уменьшить литниковую чашу. Тогда… Прикинем, что это даст. На каждой отливке сэкономится… Прежние размеры были…
Сергей Александрович тут же, рядом со своим эскизом, торопливо множил столбиком нужные цифры. Из бокового кармана его пиджака высовывалась маленькая счетная линейка, но Королев совсем забыл о ней и воспользовался для расчетов школьным методом.
Впрочем, расчеты оказались не такими уж сложными. На каждой отливке по малаховскому варианту экономилось килограммов двадцать жидкого металла. В смену по графику изготавливается восемьдесят отливок. За три смены — двести сорок. Двадцать на двести сорок… В месяц это получится…
Цифра весьма значительная. Двое суток в месяц может работать цех на сэкономленном металле.
Сергей Александрович задумчиво почесал кончиком ручки правую бровь. Неплохо! Цех получит порядочную экономию. А Михеич — вполне приличное вознаграждение. На эти деньги можно купить две, даже три путевки в Артек. Но Малахов не пошлет своего сына в Артек, у него уже большой парень, кажется, в девятом классе. Он скорей всего эти деньги пропьет. Определенно пропьет. Тем более, что деньги случайные, сверх зарплаты, вроде выигрыша по лотерее.