Интересно, а если посмотреть со стороны — я то сам относился и отношусь к своим женщинам — по справедливости?
Опять двадцать пять.
Юлия…
Я не сомневался в том, что чувства испытывал к ней я, и чувства испытывала ко мне она. Но сейчас — я все отчетливее понимал, что сойтись вновь — непоправимо загубить их, возможно даже стать врагами. И дело совсем не описать банальной фразой «лодка любви разбилась о рифы быта», тут все и сложнее и больнее. Почти двадцать лет мы жили друг без друга. И каждый из нас вкусил от яблока с древа зла, каждый из нас научился хитрить, юлить, увиливать. Смешно — но каждый из нас, после того, как мы расстались — пошел по одному и тому же пути: стал разведчиком. Точнее даже шпионом… разница между разведчиком и шпионом есть, и она вовсе не в том, что разведчики свои, а шпионы — чужие, она есть… Шпион — это человек, который не просто влезает в чужие души, это человек, который умеет менять свою душу, свои взгляды, свои убеждения как перчатки. Это человек, который перестал быть самим собой, потому что этого требует его ремесло, даже выше — его искусство. Это высшая степень отречения от добра во имя добра же — но только для своей страны, для своей Родины. Вот только бесследно это не проходит, и шпион как палач — став им, нормальной жизнью жить уже невозможно.
Потому нам с Юлией не стоит и пытаться. То, что объединяет нас — ничто по сравнению с тем, что нас разъединяет. Годы мрака — разведчики говорят «холода», когда каждый из нас жил своей жизнью — и куча мин в прошлом каждого. Наступишь — и порвет. Больно. А не хочется, чтобы было больно. И не хочется причинять боль друг другу. Поэтому — живешь как есть и радуешься тому, что есть. Говорят — в семье не должно быть два юриста или два чиновника. Добавлю — два шпиона тоже не должно быть.
Ксения…
Ксения, это человек, с которым невозможно нормально быть больше часа времени. Иногда даже меньше. Я не знаю… как и когда она стала такой, и гоню от себя мысль, что и сам несу долю вины за это. Но все это так… утром она объявляет войну всему миру и ведет ее, не беря пленных. Никак иначе не получается.
Марианна…
Марианна — человек совершенно не моего круга, не моего воспитания… она совершенно из другого мира. Испанки… особенно испано-американки — не такие как мы. Они умеют радоваться жизни… не верите — зайдите как-нибудь в веселое заведение в Гаване. На набережной Малекон, где соленая волна с размаху бьет в кованый гранит берегов, вздымая вверх сверкающие на солнце брызги разрывов. Там вы увидите девчонок, которые танцуют, даже на столах… нет, не за деньги, это не профессиональные танцовщицы гоу-гоу, которых полно и севернее, и за океаном, в просвещенной и сильно развращенной Европе. Они танцуют потому, что им это нравится, они радуют себя и радуют людей. А Марианна умела еще и любить, давать, ничего не требуя взаимен и не ставя условий. Марианна — типичная испанка… я надеюсь на это. Потому что иначе — это я получаюсь типичным безрогим козлом.
Кристина…
С Кристиной — я пробыл меньше всего, но почему-то выделяю ее из всех. Сам не знаю, почему. Может, потому что она не типичная англичанка? Или наоборот — слишком типичная. Откуда и что мне знать про Англию? Иногда меня посещает мысль, что она — подстава британской разведки, и просто ведет игру, долгосрочных целей которой я просто не понимаю. А иногда — что я просто дурак, и упустил очередной свой шанс. Как бы то ни было — кажется, Кристина единственная, с которой мы расстались «по нулям». Модное сейчас выражение — по нулям. Это значит, что ни ты не причинил боль ей, и ни она не причинила боль тебе. Все нормально, и можно даже остаться друзьями. Вот это — по нулям. Страшно становится тогда, когда понимаешь, что из таких вот нулей — будет складываться итог твой жизни.
Ну и Анахита. Люнетта. Маленькая Луна…
А вот про нее — ничего не буду говорить. Конечно, наркоман может рассказать о полетах почти что наяву… но много ли в этом будет правды? И стоит ли ему в этом случае верить?
Но наркоман никогда не откажется по собственной воле от дурмана…
Маршрут был уже привычным…
Трасса до Бухары, знакомые повороты. Какой-то певец в магнитоле, не помню имя. Мелодия, качающая как в колыбели… я все лучше и лучше понимаю фарси. Чтобы быстрее учить незнакомый язык — если у вас нет возможности жить в этой языковой среде, купите песни на этом языке и слушайте их. Это не заменит нормальных, академических занятий — но постепенно вы начнете понимать текст все лучше и лучше. И вам будет приятно от этого…
Машин было относительно немного, двигались в основном в обратную сторону — от Бухары к Ташкенту, там даже пробка была. Оно и понятно — в Бухаре прошла пятница, исламский день отдыха — и теперь те, кому нечего делать, перемещаются отдыхать в европеизированный Ташкент.
Я обогнал разлапистый, на полторы полосы вездеход, прибавил скорость, и тут…
Попал…
В зеркале заднего вида синим заполыхали огни. Дорожная полиция…
Интересно, чего это я нарушил. Не припоминаю. Обогнал… если только скорость превысил? Да нет… кажется.
Этого только не хватало.
Дисциплинированно сбавил скорость, перестроился в крайний ряд. С полицейским эскортом дополз до кармана… просто так на трассе останавливаться нельзя, трасса скоростная, даже по приказу полиции…
Зашарил по карманам… наличные деньги были, но не мешало убедиться. Штрафы за нарушение ПДД были очень серьезные, хотя как то не приходилось платить их последнее время. Почему то вспомнилось, как Майкл гнал по крымскому серпантину, нас поймал дорожный полицейский, и вместо того, чтобы оштрафовать — отпустил. Сейчас — на это рассчитывать не стоит, здесь меня не знают…
Открыл окно. Полицейский шел ко мне, в дурацком белом кителе… здесь белый цвет очень уважают, белая форма у всех, у кого только возможно…
— Здравия желаю, старший инспектор Хабиби. Документы, документы на машину…
— Машина прокатная… — я подал свои документы
Инспектор начал просматривать их, с фонариком. Было темно… час до наступления нового дня и семь — до рассвета
— Простите, я что-то нарушил? — спросил я. Дворянину вообще то не пристало задавать такие вопросы, просто я действительно спешил.
Инспектор не ответил. Он просто сунул мои документы в карман
— Извольте проследовать…
Нет, это черт знает что.
Оружие у меня было… конечно, второй раз я такой оплошности не допущу, и моему старому доброму партнеру по лихим играм, двенадцатому графу Сноудону, Егермейстеру Его Величества — врасплох меня не застать. Но применять оружие против дорожных полицейских…
Но я ведь ничего не нарушил!
Утешив себя тем, что по законам Империи проловившимся на взятках дорожным полицейским полагается порка[29] — я покатил следом за машиной дорожной полиции…
Полицейский участок — был уродливым…
Нет, где-то в другом месте он бы смотрелся бы как нельзя лучше… как местная достопримечательность, предмет авангардистского искусства — или что-то в этом роде. Но только — не как полицейский участок.
Мешанина стекла, хромированной стали, бетона, кривые, рожденные безумием чьего-то гения линии… господи, ведь за это — казна платила деньги. И немалые. Рядом — машины дорожной полиции, на трассе Ташкент-Бухара обычные для этих мест ФИАТы сменили на «Скороходы» фабрики в Ростове на Дону. Рядом с ними — ярко-алая Феррари одной из последних моделей, видимо, задержанного за превышение скорости и еще чуть дальше — внедорожник Штейр, явно после переворота. Двигатель V8, высокая посадка, рама и сто пятьдесят километров в час — не лучшее сочетание…
Вышел из машины… печет совершенно безумно, сорочка моментально промокает, даже белая. Солнце здесь злое, совсем не как в России. Оно не сушит, оно жжет…
— Сюда, сударь, прошу…
Я молча зашел в участок. Взятку этот кретин явно брать не собирается, говорить с ним — не о чем и не за чем. В каждом участке — есть дежурный офицер. Вот с ним — и есть смысл разговаривать, он за все отвечает…
Но дежурного офицера видно не было — он куда-то удалился, и даже оставил на столе журнал регистрации, заложенный ручкой. На его месте — с начальственным видом сидел некий субъект, явно из местных, в дорогом костюме табачного цвета и туфлях… кажется, аж из крокодиловой кожи. Выглядел он — как нувориш, быстро разбогатевший, возможно, кого-то обворовавший и теперь живущий по принцип «бери от жизни все». Таких, кстати очень легко распознать — и знаете как? Они голодные. Не доевшие в детстве, они живут много и жадно, даже не замечая того, что какими-то своими действиями оскорбляют других людей, выглядят глупо и жалко. Какой например смысл тратиться на туфли именно из крокодиловой кожи, если из бычьей, сшитые по ноге хорошим сапожником — айсором[30] ничуть не хуже.
Но дежурного офицера видно не было — он куда-то удалился, и даже оставил на столе журнал регистрации, заложенный ручкой. На его месте — с начальственным видом сидел некий субъект, явно из местных, в дорогом костюме табачного цвета и туфлях… кажется, аж из крокодиловой кожи. Выглядел он — как нувориш, быстро разбогатевший, возможно, кого-то обворовавший и теперь живущий по принцип «бери от жизни все». Таких, кстати очень легко распознать — и знаете как? Они голодные. Не доевшие в детстве, они живут много и жадно, даже не замечая того, что какими-то своими действиями оскорбляют других людей, выглядят глупо и жалко. Какой например смысл тратиться на туфли именно из крокодиловой кожи, если из бычьей, сшитые по ноге хорошим сапожником — айсором[30] ничуть не хуже.
Оставался вопрос — кто это такой и что он делает в присутственном месте. И почему — дорожный полицейский стоит так, как будто готов выскочить из кабинета?
Молчит. И смотрит на меня так, как будто я ему задолжал проигранное в карты поместье. Ну-ну… в такие игры я играл и десять лет назад и двадцать лет назад. Я так могу простоять вечность, с независимым видом смотря на тебя — и чем дольше я буду молчать — тем больше у тебя будет счет ко мне. Счет, который никогда не будет оплачен.
И выдержки у неизвестного — не хватало, восточный все-таки человек. На исходе второй минуты — он порывисто вскочил и подошел ко мне вплотную. Моложе меня, но ненамного. Максимум лет на пять.
— Вы знаете меня, сударь?
— Не имею чести — спокойно ответил я
— Я Саид Алим-Хан, наследник Бухарский, ротмистр гвардейской кавалерии
— Александр Воронцов, князь, адмирал русской службы.
— Нам… — было видно, что он нервничает и от нервов подбирает слова — нужно поговорить. Немедленно.
— Извольте.
Наследник глянул мимо меня — и судя по звуку ног дорожный полицейский выскочил как ошпаренный. Наверное, следом за коллегами и даже за дежурным. Восток — остается Востоком, а Азия — остается Азией. Здесь нет деления, обычного для цивилизованного мира на бедных и богатых, здесь есть деление на господ — и рабов. И с этим — ничего не поделаешь. Даже разбогатевший раб — в душе остается рабом. Вот почему — в Ташкенте почти нет местных крупных купцов, владельцев заводов, все — либо евреи, либо русские. Местные, разбогатев, первым делом — уезжают.
— Сударь, какие у вас намерения относительно госпожи Анахиты?
— Простите?
Можете не верить — но я в самом деле не понял, о чем речь. Я называл ее Люнеттой, и никак иначе.
— Не делайте вид, что вам неизвестна эта женщина. Вас видели в ее дворце и не раз! Вы и сейчас туда направляетесь.
— Дворце? Ах, да, понял. Сударь, а вы уверены в том, что имеете право спрашивать?
— Если я спрашиваю вас об этом, значит, я имею на это право!
— Сударь, если вы не потрудитесь сменить тон, здесь не найдется желающих отвечать на ваши вопросы…
Вместо ответа — Наследник выхватил пистолет…
Как я уже говорил, пистолет у меня был — на входе в участок меня не потрудились обыскать. Это был короткий шестизарядный Смит-Вессон калибра триста пятьдесят семь магнум с титановой рамкой, заказным стволом всего в полтора дюйма длиной и спиленным курком. И рука уже была на рукоятке… вот только что прикажете делать? Стрелять в наследника Бухары? Рискуя тем, что и здесь — польется кровь: право же, я видел ее достаточно, что бы рисковать еще раз, пусть даже мне придется оставить на кон свою собственную жизнь. И не столь же безумен наследник Бухары, чтобы стрелять в меня?
Или все же достаточно безумен?
— Послушайте. Что. Я. Вам. Скажу — сказал наследник, четко выговаривая каждое слово — это не ваша земля. И вам здесь делать нечего. Уносите отсюда ноги и забудьте сюда дорогу. Здесь нет ничего вашего. Я все сказал.
Рискнуть?
— Хочешь стрелять?
Шаг вперед.
— Стреляй.
Еще шаг. Пистолет упирается почти что в лоб. Пистолет хороший — Зиг Зауэр 228 или 229, рекомендован для ношения вне строя.
— Ну?
Идиот… Это я ему — не понял, теперь извини. Резкий шаг вперед и в сторону — теперь, он не сможет выстрелить мне в лоб, даже если очень захочет — пистолет где-то на уровне моего уха. Левой рукой, получается, что и плечом — фиксирую пистолет, правой — как следует в горло, удар называется «Клюв сокола», по моему, за него на ринге немедленная дисквалификация, но здесь — не ринг. Оглушительно гремит выстрел, оставляя неприятный звон в ушах. Еще одно движение — и «наследник», не выдержав боли, выпускает пистолет, он глухо стукается об пол. Звон в ушах, кислый запах порохового дыма и злость на весь мир.
— Слушай сюда, обезьяна. Это твоего здесь — давно уже ничего нет, все давно наше. Все, что твое — это твой церемониальный наряд и доля, которую мы платим тебе, чтобы добывать нефть и газ. Но знай свое место, гнида. Мы захотим — и завтра твой сраный эмират не найдут ни на одной карте, понял?
Отступаю. Пинаю пистолет, так чтобы он закатился под стол — пусть ползает на карачках и достает. Немного унижения — лишним не будет.
— Адьюс, амиго. Возьми несколько уроков этикета. Подойдешь еще раз к моей жене — это я выделил тоном — или к моему сыну — закопаю, тварь.
Спокойно выхожу из участка. Сажусь в машину. Бросаю взгляд на Феррари… чисто мальчишеское желание сделать что-то плохое — но делать этого нельзя. Слова одного британского джентльмена — мы должны быть безупречно вежливыми хотя бы для того, чтобы отличаться от черного народа. Вот и я — должен чем-то отличаться от этого кретина.
Полиция? Да пусть попробует…
Сдаю назад — и с пробуксовкой доворачиваю машину на дорогу. Впереди — только два дня, и я намерен прожить каждую минуту сполна. Никакая мразь не испортит мне общение с Люнеттой и сыном. Даже — наследник Бухары…
Афганистан, КабулШах ду Шамшира
21 октября2016 года
Приметы последнего времени…
Злоба, подозрительность, страх, недоверие. Мир, расколовшийся на две части — один, стремительно идущий в двадцать первый век, с его космическими полетами и освоением планет, и второй, стремительно тонущий в пучине оголтелой злобы и дикости, мракобесного средневековья. Мир раскололся на две части, невидимые линии разлома пролегали по континентам и странам., только вот линии эти — не увеличивались, как и было положено при разломе, и половинки бывшего целого — не отходили друг от друга, а наоборот — стремились друг к другу, сходясь все быстрее и быстрее на контркурсах. Вопрос был в том, кто и что уцелеет при столкновении.
Их было двое. Одного звали Саша, но он был осетин, а не русский, а другого звали Зураб, но он то как раз считал себя русским. Потомок грузинских дворян, родившийся в Москве и в юности — победивший на лицейском конкурсе поэтов. Но так получилось, что поэтам в новом мире было некомфортно и неуютно — и Зураб пошел в армию, где и встретил осетина Сашу, который готовился к службе с детства. Как то так получилось, что они нашли общий язык, чистый «ботаник» оказавшийся неплохим стрелком и гениальным «вторым номером», наизусть помнящим десятки баллистических таблиц — и потомственный военный в шестом поколении, не представлявший себе какую-то иную карьеру кроме армейской. Возможно, дело было в том. что выросший в городе Зураб тосковал по горам, а Саше — было что рассказать о них — ведь он в них вырос. Как бы то ни было — теперь они составляли единое целое. Точнее — отдельную снайперскую, разведывательно-диверсионную группу специального назначения парашютно-десантных войск, подчиненную командиру второго батальона, триста сорокового парашютно-десантного полка. В отличие от обычных пехотных частей — парашютисты имели отдельные, выведенные из состава подразделений снайперские группы уже на уровне батальона. Каждому командиру батальона — непосредственно подчинялись пять таких групп.
Каждый из них был профессионалом, окончивший вначале снайперскую школу под Новгородом, а потом — еще и прошедшие четырехмесячные курсы переподготовки горных стрелков в Кушке. Каждый из них, как и положено снайперу — парашютисту — мог поражать неподвижные цели с расстояния в одну тысячу пятьсот метров или подвижные с расстоянии в шестьсот метров с вероятностью ноль-девять, знал приемы и методы маскировки, умел десантироваться с вертолетов, легких и тяжелых транспортных самолетов, знал приемы и методы маскировки на местности, умел прожить минимум неделю на «подножной пище». Каждый из них владел основами военной топографии, знал правила колонновождения, умел пользоваться всеми техническими средствами связи, разведки и целеуказания, включая знаменитые лазерные целеуказатели для управляемого оружия, владел навыками активной и пассивной разведки и мог при необходимости — самостоятельно или в группе провести разведку зоны сброса, определить основные источники опасности и передать точную информацию в штаб для корректировки плана высадки. Все это они знали, потому что это было необходимо для их работы — быть глазами и ушами, а если потребуется — и хирургически точным скальпелем в руках командира их батальона, которому они были подчинены напрямую. Проблема была в том, что почти ничего из этого — им сейчас не было нужно. А что было нужно, чтобы это все прекратилось…