Юлия сидела в темноте, внутренне собираясь с силами. Наконец она решилась и начала готовить свой гримуар.
Прах с гроба мертвеца в аббатстве Сан-Пьетро ин Монторио на Яникульском холме. Калибан сказал ей, что мертвец сей погиб насильственной смертью, и это лишь усиливало свойства ингредиента.
Корень девясила, истолченный в порошок.
Мертвая отжившая кожа…
Этот ингредиент нужно было «вырастить» на собственном теле. Юлия не ходила делать педикюр. И ночью, при свете черной свечи, она корячилась на кровати, срезая загрубевшую мертвую кожу со своей пятки маникюрными ножницами. Это было так неприятно, но она старательно собрала желтые ошметки и сложила их, как и прах с гроба, и порошок корня девясила, в медную чашу.
Эту чашу вместе с рецептом передал ей Калибан, пояснив, что чаша – важный элемент ритуала.
Последний ингредиент – вещь, которой ОН касался своими руками.
Юлия недолго ломала голову, что это будет за вещь. Днем, следя за ним и застав в галерее вместе с другими, она незаметно выкинула свой трюк – разорвала нитку у тибетских четок. Бусины посыпались на пол. Он всегда отличался вежливостью и хорошими манерами, Юлия знала, что он бросится собирать для нее эту дрянь с пола. Бусины кинулся собирать также мальчишка – сын Капитолины по имени Миша. Юлия, благодаря и принимая от них обоих собранное, приложила максимум усилий, чтобы не перепутать бусины. Те, что собрал мальчишка, она сразу выбросила в унитаз в туалете, едва выйдя из галереи, а те, которых касались его руки, сохранила.
И ночью положила их в медную чашу. Налила в чашу крепкого виски и, согласно ритуалу, подожгла.
Пламя вспыхнуло синим. Спирт горел, и она заторопилась сделать все как надо: коснулась краев чаши и повела пальцем против часовой стрелки, не боясь обжечься, тихо читая заклинание на латыни, которое выучила наизусть.
Еще один круг вдоль края чаши.
Третий круг.
Синее пламя погасло.
Погасла, затрещав, и черная свеча.
Юлия в темноте скорчилась на постели. Теперь дело за жертвой.
Без жертвы это все пустота.
Вся эта темная хрень…
Это колдовство…
Жертва должна быть принесена Тому, на кого она уповает сейчас.
А кто он?
Все это случилось ночью. А сейчас наступило утро. И в дом у водохранилища внезапно явилась полиция.
Юлия Смола лихорадочно суетилась в своей спальне, убирая с глаз долой то, что не следовало видеть другим.
Она ждала результата. Не веря, она все равно надеялась и ждала.
Она взяла чашу и, прихрамывая, пошла в ванную, роскошную, в королевском стиле, отделанную натуральным розовым мрамором, с новомодным унитазом на фотоэлементах. Она начала осторожно выскребать из чаши горелую субстанцию, похожую на смолу. Пихала в рот и глотала, глотала, запивая водой из-под крана.
Казалось, ее вот-вот вывернет наизнанку от этого варева ночной кухни.
И в тот момент, когда она страшилась извергнуть все вон и все испортить, дом-дворец потряс нечеловеческий вопль.
Юлия Смола уронила медную чашу на пол ванной.
Глава 19 Колыбельная
Вопль поверг Катю и Мещерского в шок, эхом отозвался под сводами вестибюля – крик ужаса и горя. А женщина кричала уже в истерике: МЕРТВЫЙ! УБИЛИ! РЕБЕНКА УБИЛИ!
Грохнули, распахнувшись, белые двери, из банкетного зала вылетел Феликс Санин, а за ним полковник Гущин. Оба бросились к лестнице на второй этаж. Катя и Мещерский ринулись следом.
На втором этаже тоже хлопали двери, раздавались тревожные испуганные голоса. По коридору в сторону детской неуклюже бежала Капитолина.
Но Феликс опередил всех, он пронесся по коридору и ворвался в детскую. Гущин едва поспел за ним. Катя вбежала следом.
То, что она увидела, повергло ее в шок.
Седая женщина в форме горничной обернула к ворвавшимся в детскую бледное, искаженное гримасой страха лицо, указывая пальцем в сторону детской кровати под голубым балдахином с золотыми лилиями. На такой кровати в сказках спали маленькие принцы. Рядом с кроватью валялась подушка с кружевами. Голубое атласное одеяльце сбилось на сторону.
В кроватке лежал ребенок – маленький мальчик в белой пижамке. Что-то неестественное было в его позе – пугающе безвольное, бессильное, обмякшее, словно из маленького тела вышла вся энергия, словно душа покинула маленькую оболочку и улетела прочь.
Голова малыша повернута набок, личико синюшное, одутловатое. Глаза закрыты, ручки раскинуты, светлые волосенки разметались по подушке.
Феликс с криком бросился к сыну. Но Гущин удержал его. В детской воцарилась мертвая тишина. Лишь седая горничная, потерявшая голос после вопля, потрясшего дом-дворец, судорожно тыкала пальцем в кроватку, в подушку на полу. Язык не повиновался ей, вместе со словами из горла вылетали какое-то бульканье, кашель:
– Уб-б-били… я вхожу, а на нем… подушка на нем… задавили п-п-подушкой.
Гущин подошел к кроватке.
– П-подушка на нем лежала, – всхлипывала горничная. – Я пришла его будить, а он мертвый… п-подушкой з-задавили…
Гущин коснулся крохотной ручки малыша, пытаясь нащупать пульс.
– Сынок… Аякс. – Феликс медленно подошел к кроватке.
Катя глянула на Гущина, на Феликса – в их лица, серые как пепел.
Маленькое бездыханное тело.
Как волна накатила – черная, душная, страшная. Катя сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
Ребенка убили…
Гущин коснулся шеи малыша за ухом. В тот момент Катя не поняла, что он так неуклюже ищет сонную артерию. Внезапно он обернулся, как раненый медведь, его глаза впились в Катю, и он хрипло прошептал, словно боясь что-то спугнуть, что-то чрезвычайно важное:
– Пудреница есть?
Эта нелепая фраза повергла Катю в ужас – ей померещилось, что Гущин спятил.
– Зеркало, – прошептал он.
И тут только до нее дошло. Она начала лихорадочно рыться в сумке, вырвала из хаоса пудреницу с зеркалом, открыла трясущимися руками и протянула Гущину. Тот взял осторожно, как драгоценность, наклонился над маленьким Аяксом и почти прижал зеркало к его посинелым губам.
В следующую минуту он уже срывал с себя пиджак. Он действовал как безумный – они все впали в ступор.
Гущин сгреб малыша в охапку, укутал в свой пиджак.
– Дышит! – крикнул он хрипло и с ребенком на руках бросился вон из спальни.
– Катя, сторожи детскую! – крикнул он уже из коридора. – Никого сюда не пускай!
Он как смерч пронесся по коридору, буквально отшвыривая своим массивным корпусом всех, кто загораживал дорогу. Сверзся по лестнице вниз, крепко прижимая к себе закутанного в пиджак мальчика. Феликс бежал за ним, что-то кричал, спотыкался.
Гущин выскочил по двор, ринулся к полицейским машинам, навстречу бежали оперативники.
– В Истру, быстрее, в реанимацию! – рявкнул он, передавая ребенка с рук на руки сотруднику Истринского розыска. – Врубай сирену! Скорее в реанимацию, в больницу! Если что, звоните в МЧС, вертолет… нет, с ними не договоришься… Я сейчас нашим в ГАИ, вертолет вызовем, если надо в больницу в Москву! Он еще жив!
Оперативник схватил ребенка, сел в гущинский внедорожник – шофер газанул с места, врубил сирену.
Во вторую машину сели оперативник и Феликс, кричавший, что он не оставит сына.
Гущин кричал, в свою очередь, подчиненным:
– Глаз с него не спускайте!
Вой полицейской сирены…
Гущин трясущимися руками начал искать в телефоне номер начальника областного ГИБДД.
Вертолет… если для транспортировки понадобится вертолет…
Катя, повинуясь приказу, вытолкала из детской всех – и рыдающую горничную, и Мещерского. За дверью в коридоре – лица, лица… Смазанные, словно на плохой фотке – селфи… Это от слез, что застилают глаза.
Она утерла слезы рукавом. Не время!
Захлопнула двери детской и прислонилась к ним спиной, готовая умереть на пороге, но никого не впустить до прихода Гущина и экспертов-криминалистов.
Улики… Здесь улики, их необходимо сохранить, выявить.
Ребенок жив. Как он там? Довезут ли его живым до реанимации?
Она смотрела на детскую Аякса – большая комната для маленького принца, просторная, светлая, богатая. Весь дальний угол отдан под игротеку. Есть даже оранжевая пластиковая горка, с которой можно скатываться прямо на разрисованный смешными гномами ковер.
Подушка валяется у кровати.
Она вспомнила, как Гущин срывал с себя пиджак – он не мог ничего взять, чтобы закутать ребенка, ни одеяльца, ни простыней. Все это улики для экспертов.
Катя стояла на страже до тех пор, пока не услышала за дверью его голос. И лишь ему одному открыла.
Гущин вошел – без пиджака. Катя сделала то, что никогда не делала раньше – уткнулась лицом ему в грудь. Ноги подкашивались.
– Еле теплится, – тихо сказал он ей. – Жизнь… искорка… Может, спасут.
Сжал сильно ей плечо.
– Соберись, – попросил, словно умоляя. – У нас впереди много работы.
Сжал сильно ей плечо.
– Соберись, – попросил, словно умоляя. – У нас впереди много работы.
Глава 20 Объективные данные
Эксперты-криминалисты, следовавшие в Истру, по приказу Гущина вернулись с полдороги. За ними следом в деревню Топь прибыла усиленная бригада из областного ЭКУ.
Катя из окна смотрела на невероятное количество полицейских машин с мигалками, скопившихся на подъездной лужайке перед особняком Феликса Санина. Прибыли все сотрудники отдела убийств областного Главка, не занятые по срочным делам. Полковник Гущин объявил большой сбор.
Из Истринского УВД привезли большую брезентовую палатку, используемую обычно для размещения судейского жюри в ненастную погоду во время соревнований кинологов. Ее поставили на берегу водохранилища – здесь должен был расположиться временный оперативный штаб. Гущин не хотел размещать штаб в доме-дворце, ему необходимы были нейтральная территория и свобода маневра. Оперативники разложили походные судейские «кинологические» столы, расставили складные стулья, подключились прямо к линии Мосэнерго, подсоединив провода, розетки, компьютеры – все для работы криминалистов и оперативников.
Приехала передвижная криминалистическая лаборатория. Прибыл следователь следственного комитета, сунувшийся было распоряжаться. Но Гущин лишь злобно рявкнул: «Не пускать сюда эту следственную жопу!»
Все свидетельствовало о том, что он до предела взвинчен и все еще никак не может отойти от жуткой сцены в детской. Катя и сама себя чувствовала так, словно ее переехало колесом. Она жадно ловила каждую новость о нем – о малыше.
Гущин звонил оперативникам каждые полчаса. Аякса довезли до больницы в Истре, но там только сделали рентген и сразу заполошно засуетились – тяжелейшее состояние, ребенок без сознания, у него сломана гортань, сломана нижняя челюсть, подъязычная кость, проблемы с дыханием. Нужна срочная операция, а в местной больнице нет специалиста.
Гущин снова позвонил начальнику областного ГИБДД, тот ждал звонка, и уже через пять минут полицейский вертолет ГИБДД поднялся с аэродрома и взял курс на Истру. Через сорок минут Аякса доставили по воздуху в НИИ неотложной детской хирургии и травматологии. Там уже ждала бригада хирургов и реаниматологов.
Феликс Санин вместе с оперативниками отправился в НИИ, в Москву, на машине. Гущин этому не препятствовал, не требовал, чтобы Санина доставили назад в деревню Топь. Лишь снова предупредил оперативников: глаз с него не спускайте.
С допросами Гущин не торопился.
– Сначала нужны объективные данные, – сказал он притихшей Кате. – Эксперты должны сделать свою работу по максимуму. Собрать все, что возможно: волосы, частицы кожи, отпечатки, всю органику для идентификации ДНК. Я хочу знать, кто был в этой детской помимо мальчонки. И на их показания мне плевать, я хочу знать голые факты.
Четыре эксперта, разбив детскую на сектора, методично осматривали каждый квадратный сантиметр площади. Два эксперта обрабатывали коридор и примыкающую к детской комнату няни Светланы Давыдовой.
Еще трое криминалистов были заняты забором биообразцов у всех, кто находился в доме, для сравнительного анализа ДНК.
Гущин попросил домоправительницу Капитолину Павловну составить подробный список всех присутствовавших – как гостей, так и домочадцев и прислуги. То же самое сделали оперативники – переписали имена и фамилии, проверили документы.
Сожителю Капитолины Спартаку Ракову Гущин поручил помочь оперативникам составить подробный план дома-дворца – всех трех этажей, пристройки с бассейном и подсобных помещений.
Затем он снова позвонил оперативникам, находившимся вместе с Феликсом в НИИ неотложной детской хирургии. Операция Аякса началась, врачи пока отказывались от каких-либо прогнозов и комментариев.
– Как он выжил в асфиксии? – спросила Гущина Катя. – Если его душили подушкой?
– Время нападения мы не установим, – ответил он. – Я на это и не рассчитываю. Мальчонка спал, когда на него напали, а когда доступ воздуха оказался перекрыт, он мог проснуться и повернуть голову набок. Только это все объясняет – и то, что он не задохнулся, и его повреждения, чудовищные переломы. Убийца давил на него сверху, стремился задушить. Но вся сила сдавливания пришлась на челюсть. Малыш дышал, но не мог кричать. А затем потерял сознание. Может, и дальше повезет, а? – Гущин спросил это у Кати с каким-то отчаянием. – Может, спасут? Может, выкарабкается? Вон крохи в завалах в землетрясение выживают – мать умирает, а они многие сутки живут.
Сцена в детской снова встала перед Катиными глазами – как Гущин прижимал зеркальце пудреницы к губам малыша, как лихорадочно сдирал с себя пиджак, кутая маленькое тельце, как бежал, несся – кто бы ждал такой быстроты и стремительности от толстяка!
Она ведь считала Гущина увальнем и толстяком. А еще стариком… А сейчас она глядит на него другими глазами.
– Федор Матвеевич, мальчика хотели задушить. А за полтора суток до этого задушили его няню, – сказала она.
Гущин молчал.
Он внимательно изучал список находившихся в доме. Передал список Кате. Среди фамилий она увидела бывшие у всех на слуху: популярный актер, известная телеведущая кулинарного шоу, скандально известная дама полусвета и скандально известный питерский политик. А еще не менее скандально известный пранкер – мастер телевизионного розыгрыша и одновременно младший брат отца жертвы.
Дальше шли не столь известные имена: горничная Вера Семеновна Бобылева, горничная Валентина – ее племянница, домоправительница Капитолина Павловна Касаткина, ее двенадцатилетний сын Миша Касаткин, ее гражданский муж Спартак Раков – военный пенсионер, сотрудник клуба «Только Звезды» Артур Мелконян, по профессии бармен, и… Сергей Мещерский. В своем списке Капитолина обозначила его как «князь – консультант, приехавший по приглашению хозяина».
– Как его сюда занесло? – спросил Гущин, указывая на фамилию Мещерского.
Катя подробно рассказала, что успела узнать: коллекция карт и дневников путешественника Вяземского, дальнего родственника по генеалогическому древу князей Мещерских, желание Сережки подработать «фрилансерством». Обычно он крайне редко пускал в ход свои аристократические фишки, а тут вот козырнул перед Феликсом.
– Подозреваемый, как и все, – заметил на это Гущин.
Катя не спорила. Что тут скажешь? Мещерский невольно влип в такую историю! Гущин его знает как облупленного, сколько раз в прошлом помогал. Гущин к нему благоволил, внимательно слушал всегда – даже когда Сережку с его логическими выкладками и идеями здорово заносило. А сейчас Мещерский в круге первом – в круге подозреваемых. У него, как и у всех остальных, эксперты взяли биообразцы для анализа ДНК.
Забор образцов не обошелся без эксцессов. Больше всех недовольство выражали питерский политик Арсений Клинопопов и Евдокия Жавелева. Клинопопов орал, что «не останется в преступном логове ни минуты» и немедленно уедет в Питер. Евдокия требовала, чтобы ей дали возможность связаться с ее адвокатами.
Гущин в этот конфликт не встревал. По его приказу оперативники, помогающие экспертам, коротко объяснили, что это дело – покушение на убийство трехлетнего ребенка, и если кто-то из присутствующих откажется сотрудничать с полицией на стадии получения биообразцов, этот отказ немедленно через массмедиа предадут огласке.
Дело о попытке убийства трехлетнего ребенка… Кто из сильных мира сего рискнет вмешиваться публично, выгораживать подозреваемых и чинить препятствия?
Все это были лишь пустые слова, финт, но на какой-то срок он сработал. Негодующие вопли и протесты утихли. Все – и подозреваемые, и полиция, и сам дом-дворец – словно до поры до времени затаились, ожидая дальнейшего развития событий.
Гущин ждал первых результатов работы экспертов в детской. Сравнительного анализа.
Он еще раз просмотрел список присутствующих. В нем не хватало Феликса, и он самолично его туда вписал. Затем показал Кате на одно имя – Миша Касаткин, двенадцать лет.
– В доме еще один ребенок.
Вызвал оперативника и попросил приглядывать за мальчиком.
– Вы полагаете, что в доме маньяк-детоубийца? – спросила Катя.
– Дело не в маньяках, – ответил Гущин. – Когда звонили из больницы в Истре после рентгена, я спросил насчет состояния тела малыша. У сына Феликса Санина нет никаких признаков ни сексуального насилия, ни травм, кроме тех, что причинены в результате асфиксии.
– И, тем не менее, вы полагаете, что этот Миша двенадцати лет сейчас тоже в опасности?
– На детях порой отыгрываются, когда не могут отыграться на взрослых, – сказал Гущин.
Больше он эту тему пока не поднимал. Начал звонить в Истру патологоанатому – насчет вскрытия тела Светланы Давыдовой. Патологоанатом только приступил к работе.