– А где? – спросила Катя.
– Здесь небольшое расстояние, – сказал Гущин после паузы. – Ну, относительно небольшое. Недалеко от их дома-дворца. Может, наш план и сработает.
Он остановился. Они с Катей находились в ельнике, пахло влажной землей, мокрой корой и хвоей.
– Останься здесь. Я пройду вперед. Все наши здесь, но рассредоточились, чтобы прикрыть путь от дома до лесной дороги. Мне надо кое-что проверить. Не побоишься одна?
Он, тихо ступая, двинулся вперед. И растворился во тьме.
Катя осталась среди елей. Первое, что она сделала, – это достала мобильный и убрала звук.
В общем-то это всего лишь одна из версий… Хотя у Гущина есть основания думать, что эта версия… Но их сколько уже было. Возникают, переворачивают все с ног на голову. Все смешивается, перемешивается снова и снова. Вот и сейчас… Но кража действительно была совершена, вещи из сейфа пропали. Гущин утверждает, что это няня… И что у нее был сообщник или сообщница, который ее и убил. Но в отличие от всех остальных версий, где подозреваемыми выступали все и каждый, эта версия, как бы это сказать… ограничена некими рамками. Трудно поверить, что, например, Феликс или его брат Гарик с помощью няни-воровки ограбили сами себя. И в отношении остальных гостей – клиентов клуба «ТЗ» тоже в это не очень-то верится. Все это люди весьма состоятельные. Зачем им чужие часы? Ну, насчет драгоценных камней можно что-то предположить, но часы… Или у кого-то из них так плохи дела с финансами, что он решился на кражу с помощью Светланы Давыдовой? Кто? Кто из гостей мог знать няню раньше? Только Юлия Смола. Полковник Гущин ее как раз и задержал. Ее лицо…
Катя вспомнила лицо Юлии. Что-то не так, что-то во всем этом не так.
Если не гости и не хозяева, то кто же сообщник или сообщница? Кто-то из обслуги. И в этом у данной версии – слабое звено.
Шорох…
Катя напряженно вгляделась во тьму леса. Нет, показалось… Сколько же она здесь торчит одна? Она достала мобильный – прошел час десять минут с тех пор, как Гущин ушел в ночь. Кате хотелось прислониться к чему-нибудь – к стволу, например. Ноги устали, спина ныла. Но вокруг был только ельник, колючие лапы, хвоя.
Катя раздвинула ветки и увидела совсем другую ночь.
Ночь над водой. Ночь на Истре.
Гладь воды, полоска песчаного пляжа. Огоньки вдали – так далеко, там, за большой водой. Огоньки дачных поселков, отеля «Мистраль», коттеджей, особняков. Все это там, не здесь.
А здесь так тихо…
И эта луна – низко, над самым лесом. Яркая и мутная одновременно, такая внимательная, пристальная, любопытная луна. Она смотрит на свое отражение в воде. На эту серебристую лунную дорогу, которую так любили изображать художники и так любили воспевать поэты… романтики… Эмиль Ожье… И мистики пялились на этот колдовской лунный морок и обсуждали вещи, не к ночи будь помянутые.
Луна словно пульсировала, словно разбухала и потом сжималась. Свет ее то становился предельно ярким, то вдруг мутнел, тускнел. Луна вела себя как диск гипнотизера в умелых руках.
Катя ощутила необъяснимое беспокойство. Что-то словно накатывало из этой ночной тьмы, рассеченной лунной дорожкой, дрожащей, дробящейся на отдельные фрагменты, то обрывающейся, то соединяющейся вновь на поверхности спокойной воды.
Катя почти с трудом отвела взгляд от этой мутной яркости – темнота. Как темно в лесу! Эти тени… недаром кто-то совсем недавно вспоминал Лесного царя…
Неужели ты не видишь, там, там, в этой сумрачной тьме…
Она ощутила, что против воли взор ее снова обращается к воде, вперяясь в отражение светящегося диска. А диск – это утонувшая луна… Нет, лицо утопленника… Лицо Гарика Тролля, когда он умирал, наглотавшись воды… Нет, лицо ребенка, вдыхающего покалеченным горлом свой последний воздух… Нет, чье-то другое лицо… другое, искаженное такой мукой, какую дарит только смерть… удушье…
Mein Vater, und hörest du nicht…
Тихо, очень тихо, почти на ухо интимно…
Шипящие согласные, как и тогда в галерее…
На побережье моем много пестрых цветов…
Песчаный берег, плеск воды. Луна, эта луна-утопленница вот-вот, словно белесый краб, выползет на берег…
Отец, отец, неужели ты не видишь – там, там, в этой сумрачной тьме…
Я ему не отец…
Рябь на воде – словно кто-то бросил пригоршню золотых монет, и они канули… Капли, словно жемчуг, словно перлы… Рябь, рябь, луна двоится, троится, пропадает, возникает там, в глубине…
Это не вода, это память…
Это подсознание.
Нет, это морок, ночное колдовство. Это глюки, это страх, это усталость, это… бог знает что это такое, черт знает что это такое, Лесной царь знает что это такое, и павлины… павлины…
Золото, перлы и радость сулит…
Золото…
Перлы…
Катя без сил опустилась на мокрую траву, уколовшись о хвою. Голова кружилась, и глазам был нестерпим этот настойчивый, любопытный, всезнающий, злой взгляд луны.
Снова послышался шорох. Совсем близко. Хрустнула ветка.
Катя закрыла глаза.
Снова шорох.
Кто-то был совсем рядом. Кто-то подкрался к ней из лесной тьмы.
Она резко вскинула голову.
Тень на фоне кустов.
Тень пересекла узкую прогалину между зарослями и направилась в сторону одиноко стоящего кривого дерева. Двигалась она медленно, очень осторожно.
Остановилась, прислушалась.
Катя медленно поднялась, она вглядывалась во тьму. Тень… это не чудовище с картины… это человек. Человек, ступающий почти бесшумно. Человек, старающийся, чтобы его никто не увидел, не заметил, не остановил.
Вот он быстро и решительно направился к дереву. И остановился возле него. В этот момент луна, как нарочно, осветила дерево, и стало видно, что его старый ствол с обглоданной корой изуродован дуплом – оно зияет как черная рана.
Человек копался в этой древесной ране. Вот он что-то достал, какой-то немаленький, увесистый предмет. Зажал его под мышкой. Огляделся по сторонам – осторожно, как волк, и хотел было нырнуть в кусты…
– Стоять, ни с места!
– Стоять на месте! Иначе будем стрелять!
Требовательные мужские голоса. Голос полковника Гущина. Голоса оперативников.
Лес был не так уж тих и безлюден, как померещилось Кате.
На застывшую фигуру направили лучи карманных полицейских фонарей.
В их неверном свете Катя увидела сначала лишь темное пятно. А потом лицо.
Она узнала его.
Треск ветвей, топот.
К человеку у дерева бежали оперативники. Вот они окружили его.
Он поднял руки. И уронил предмет, зажатый под мышкой, на траву.
Глава 39 Воры
Пятно света от полицейского фонаря ползло по траве и остановилось на упавшем предмете. Это была вместительная женская сумка, похожая на мешок, из бордовой искусственной кожи.
Полковник Гущин махнул фонарем одному из оперативников, и тот извлек из кармана резиновые перчатки, натянул, присел на корточки и открыл молнию сумки – так чтобы все увидели, что там.
Часы, часы, часы – черные циферблаты, усыпанные бриллиантами, часы розового и белого золота, часы из платины, швейцарские хронометры, «ролексы», коллекционные экземпляры. И тут же пластиковый пакет, набитый драгоценными камнями с ювелирными бирками. А еще золотые браслеты, толстые золотые цепи, мужские перстни-печатки.
– Мужские часы, – сказал полковник Гущин, выделив лишь один вид украденного, – я так и думал.
И он резко направил луч фонаря в лицо задержанного.
Спартак Раков сощурился – он не мог прикрыть глаза руками, на него уже надели наручники.
На Ракове были камуфляжная куртка и брюки, на ногах – армейские ботинки. Седой ежик волос стоял дыбом. Раков щурился и мигал, но не произносил ни слова.
– Возвращаемся, – приказал Гущин.
Они вышли на дорогу, там уже ждали полицейские машины, успевшие вернуться по запросу рации. Ракова затолкали в одну из них. Катя на негнущихся ногах подошла к другой. Оглянулась через плечо – луна над темной водой снова стала тусклой, словно размытой.
– Я думал, дольше придется ждать, – сказал Гущин, открывая ей заднюю дверь машины. – Считал, если сообщник и пойдет барахло перепрятывать, то где-нибудь часика в три, а то и позже. А он не вытерпел. Или рассвета побоялся. Решил сразу махнуть в лес, как только мы уехали. Между прочим, те, кто за домом следил, его не видели. Он сумел проскользнуть незаметно и ни главным, ни черным входом не воспользовался. Наверное, прошел через гараж и сразу побежал к лесу. Ты что молчишь?
Катя села в машину. Операция «захват» закончена.
– Ты что притихла? – снова спросил Гущин обеспокоенно и даже как-то ревниво. – Он тебя напугал там, в лесу, да? Или не ожидала, что все вот так просто?
Катя посмотрела на него.
– Я же сказал, они дилетанты. Оба. И нянька, и он. У него – наглость, это не ум и не расчет. Я как узнал, что из сейфа часы пропали, то… В общем, я его и подозревал по большему счету. Он мозг кражи, нянька – исполнитель. Потом он ее убил. Ничего, сейчас приедем, он мне все скажет. Все выложит. И про ребенка тоже. Это отдельная глава.
Катя села в машину. Операция «захват» закончена.
– Ты что притихла? – снова спросил Гущин обеспокоенно и даже как-то ревниво. – Он тебя напугал там, в лесу, да? Или не ожидала, что все вот так просто?
Катя посмотрела на него.
– Я же сказал, они дилетанты. Оба. И нянька, и он. У него – наглость, это не ум и не расчет. Я как узнал, что из сейфа часы пропали, то… В общем, я его и подозревал по большему счету. Он мозг кражи, нянька – исполнитель. Потом он ее убил. Ничего, сейчас приедем, он мне все скажет. Все выложит. И про ребенка тоже. Это отдельная глава.
Катя и тут промолчала.
– Ты можешь присутствовать, – великодушно разрешил Гущин. – На таких уликах я его…
Он не договорил. Катя видела – хоть и бравирует сейчас, хоть и хорохорится, а тоже насторожен, и червь сомнения его гложет. Слишком все просто. Раз, два и задержали. И даже с убойными уликами – сумкой няни, в которой краденое и на которой ее отпечатки.
На подъезде к дому-дворцу Гущин приказал врубить полицейскую сирену. И они подкатили с триумфом, воя и полыхая мигалкой. В доме и так горел свет, но тут вспыхнул ярко – с новой силой. Все засуетились.
Эта суета была лихорадочной, но она разительно отличалась от той могильной, трагической суеты, какой дом-дворец был охвачен в момент обнаружения в детской умирающего Аякса. Эта суета была исполнена совсем иных чувств. И эта противоречивая гамма чувств читалась на лицах пленников дома-дворца – на всех без исключения.
Кате бросилось в глаза белое как мел лицо Капитолины, когда она увидела, как оперативники вводят в вестибюль Ракова в наручниках. Миша – ее сын – был тут же, не спал. Она прижала его к себе, закрываясь им, словно щитом. Но он вырвался из рук матери и глядел на ее сожителя с полуоткрытым от удивления ртом. Рядом стоял Мещерский и тоже казался потрясенным и озадаченным.
Феликс, Гарик, горничные, Клинопопов, Евдокия Жавелева – все они говорили, вопили, трещали как попугаи наперебой и все одно и то же: «Поймали? Это он? Как? Что? Неужели»?
Катя увидела Ивана Фонарева. Актер смотрел на Ракова оценивающе и словно примерял что-то из его облика на себя – походку, выражение затравленное лица, нервный тик. Актеры жадны до подобных впечатлений – подумала Катя, они все собирают в свою копилку, чтобы использовать в ролях.
Ракова привели в каминный зал, и все набились туда. Полицейские этому не препятствовали. На глазах у всех полковник Гущин положил на диван, затянутый тканью Дольче – Габбана, объемистый пластиковый пакет, в который оперативники уже упаковали сумку. Раскрыл его, расстегнул молнию, демонстрируя дальше содержимое сумки.
– Феликс, это ваши ювелирные изделия?
Феликс подошел, глянул.
– Мои, – сказал он и обернулся к Ракову: – Зачем ты моего сына…
– Тихо, тихо, тихо, – оборвал его Гущин. – Все вопросы потом. Сейчас спрашиваем мы. А сумка? Это сумка няни Светланы Давыдовой?
– Да, кажется.
– Эта сумка была у няни Давыдовой, когда вы поймали ее в вестибюле вечером двадцать восьмого мая? – Гущин спросил это у Капитолины.
Она, не отрываясь, глядела на своего сожителя Ракова. На глазах у нее выступили слезы.
– Я к вам обращаюсь. Эта сумка была в руках у няни, когда вы ее остановили? – повторил Гущин.
– Эта самая. У нее другой не было, – ответила Капитолина. – Но я… я ничего не знаю. Я ничего не крала. Феликс, поверь, я ничего не знала обо всем этом!
Феликс не смотрел на родственницу. Он не смотрел и на свое богатство. Он пожирал глазами Ракова.
– Миша, иди к себе, – обратился Гущин к мальчику. – Нечего тебе здесь делать. Капитолина, отведите его наверх. И вы тоже, дорогие гости и хозяева, спокойнее, спокойнее. Расходитесь. А мы займемся своими прямыми обязанностями – мы, полиция.
И с этими словами он кивнул. Оперативники забрали пакет с сумкой и поволокли Ракова в полицейскую палатку.
Катя увидела, что к ней спешит Мещерский, но она боялась упустить хоть что-то из предстоящего допроса и снова лишь махнула ему – ты оставайся, а мне надо идти.
В полицейской палатке оперативники усадили Ракова на стул, сами вышли, но остались у входа снаружи. Катя заняла позицию в самом дальнем углу. Полковник Гущин начал допрос без вступлений и церемоний.
– Как вы убили няню?
Спартак Раков не ответил.
– В каких войсках вы служили? – задал новый вопрос Гущин.
– Во внутренних, – на этот раз дал ответ Спартак Раков.
– Сколько вы уже на пенсии?
– Десять лет.
– В общем-то мне ваши показания не нужны, – сказал Гущин. – Вас с поличным поймали – с ее сумкой и краденым. И как оно все было, я знаю и без вас. Следователь вам предъявит обвинение в убийстве Давыдовой и покушении на убийство малолетнего Аякса Санина.
– Про мальчишку я ничего не знаю, – хрипло сказал Раков. – Это не я.
– Мальчик был в кабинете в тот момент, когда ваша подельница няня открыла сейф, он все видел. Он мог рассказать. Няня решила от греха сбежать. Мальчику она зла не желала. А вот у вас рука не дрогнула.
– Про мальчишку я ничего не знаю. Это не я.
– А няню вы? – спросил Гущин.
Раков молчал.
– В каком звании вышли на пенсию?
– Майора внутренних войск.
– Как ребенка убивали?
– Это не я, сказано вам! – Раков вскинул голову. – У меня самого семья, у меня пацан свой.
– Миша Касаткин вам не сын. Даже не приемный.
Он мне не сын…
Катя ощутила, как холодок пополз по спине. Ей вдруг вспомнились слова Миши Касаткина о малыше Аяксе: «Он все комментирует, что видит, комменты дает».
Они это знали… Няня это знала, Раков это знал. Мальчик непременно прокомментирует то, что видел в кабинете. Прав Гущин – поэтому няня Светлана ударилась в панику и сбежала. А Раков решил остаться и обезопасить себя убийством Аякса.
– Следователь вам не поверит, – сказал Гущин. – И суд. Никто вам не поверит. И я вам не верю. Два убийства – это не…
– Я мальчишку не трогал! – заорал Раков. – А она… эта дура Светка, она сама виновата. Я вовсе не хотел, я хотел по-честному, а она кинула меня!
– Кинула с часами? На часы позарились дорогие, майор?
– А ты что ерничаешь, полковник? – Раков обратился к Гущину на «ты». – Что ты строишь из себя? Ты такой же, как я, служака, тягловый вол. Волочешь свое ярмо, пока со службы не вытурили. А турнут, тоже станешь, как я, на пенсии лапу сосать. Чего ты меня ихними часами попрекаешь? Ты видал эти часы? Они на запястье состояние носят! Видал? Тебе и не снилось столько бабла, сколько эти ихние часы стоят!
– У вас была связь с няней?
– А если и так, то что? Тут, в этом доме, один я мужик настоящий. Ей и глянуть было не на кого – одни пиндосы, гермафродиты, алкаши. Ты бывал тут, полковник, когда компания в Топь наезжает – тусовка? Что тут творилось порой, в этом доме! А Светка баба была как баба. Нормальная. И в постели это самое любила. И хотела. Не я ее соблазнил, она меня. Она и про сейф мне первая сказала – она часто в кабинете с мальчишкой бывала, когда Феликс сейф открывал.
– И вы решили подсмотреть наборный шифр замка?
– А чего там сложного – восемь цифр запомнить? Пусть не сразу, не за один присест. Светка с мальцом к Феликсу туда часто заходила, в этот кабинет. Она сама шифр подсмотрела.
– А вы ей сказали, как открывать замок, – хмыкнул Гущин. – Приезд клуба алкоголиков для вас шансом стал – вы по приказу Феликса камеры внутренние отключили, путь освободили.
– Я хотел все по-честному. И мне, и ей, чтобы пополам. У Феликса добра прорва. Он бы не обеднел. А мы… а я с семьей в деньгах нуждался. И в таком хаосе с приезжими думали бы не на нас, на домашних, а на чужих. Это был гениальный план, понял? А эта дура-нянька все испортила.
– Вы услышали скандал и поняли, что няня хочет улизнуть по-тихому?
– Ее Капа поймала. Капа ни при чем. Она не знала, она просто думала, что Светка клеит меня.
– Вы догнали няню у леса?
– Я пошел за ней. Хотел просто поговорить. Хотел, чтобы мы разделили то, что она взяла. А она увидела меня и бросилась, как заяц, наутек в лес, к воде. Я ее догнал.
– И она все вам рассказала. Сказала, что ее видел малыш.
– Ничего она не говорила! Она вообще про мальчишку не упоминала. Не знал я о нем! Я схватил ее, хотел, чтобы мы поговорили, чтобы она отдала мне сумку. А она вцепилась в нее, как клещ, ударила меня по лицу. И тут я… я испугался, что она поднимет крик. Я просто потерял над собой контроль!
– Вы задушили ее шарфом, тело отволокли на берег и бросили в воду. Сумку спрятали в дупле, – перечислил Гущин. – В доме держать краденое, естественно, побоялись. А потом, когда приехали гости, когда поднялась суета по поводу невозвращения няньки, когда мы приехали – полиция, у вас не было времени разобраться с украденным. Вы были заняты, Раков. Вы были заняты подготовкой убийства мальчика – опасного свидетеля.
– Я не трогал малого! – крикнул Раков с ударением на предпоследний слог. – Светка ничего мне не сказала. Если бы сказала, я бы… да проще было бы положить вещи на место, в сейф, чем городить весь этот огород! Я бы так и сделал, если бы она все мне рассказала по-честному! Этот дом набит деньгами, антиквариатом, картинами. Можно было бы придумать что-то еще, а в сейф все вернуть. Это просто она – дура с куриными мозгами!