— Я ведь просто хотела помочь тебе с приготовлением ужина, — тихо пробормотала мать, поняв, что чадо все же раскаивается. — К тому же тебе надо привести себя в порядок… если та женщина для тебя так много значит.
— Хорошо, — он по-детски шмыгнул носом и, подумав, сказал: — Извини, мать, я не хотел…
Мать взъерошила его давно не мытые волосы и осторожно привлекла голову сына к своей груди.
— Ты единственное, что держит меня в этой жизни, — произнесла она почти виновато и тут же с плохо скрываемым любопытством спросила: — А у тебя есть ее фотография?
В другое бы время Зося ответил отрицательно. Но чувство вины за грубость, которой он наградил свою мать, возымело все же свое действие. Он встал с кровати, шагнул к противоположной стене и, оторвав со стены календарь со смешными мартышками, представил ее вниманию большой портрет молодой красивой женщины в вечернем платье.
— Это она! — благоговейно произнес он. — Моя Аленька!
— Она, кажется, была у нас однажды? — Подслеповато щурясь, мать подошла поближе и принялась внимательно разглядывать фотографию. — Откуда это у тебя?
Комкая в руках календарь, он вдруг разоткровенничался и выложил ей, как выкрал этот портрет со стенда с новогодними поздравлениями, где каждый сотрудник фирмы был заснят в полный рост.
— Она очень красива, — задумчиво пробормотала мать. — И в ней что-то таится такое… Не могу подобрать нужных слов…
— Она прекрасна!
— Нет, я не о том… Ну да ладно, пора подумать об ужине. А за меня не беспокойся, я уйду к соседке.
Остаток дня они посвятили наведению хотя бы видимого порядка и приготовлению ужина. Мать припомнила парочку своих фирменных рецептов, достала сохранившиеся с лучших времен столовые принадлежности и уже к восьми часам убралась из квартиры.
Зося принял душ, вылил на себя полфлакона французского одеколона, который терпеть не мог, но, по совету покойной Ирины, он скрепя сердце в нужных местах все же им пользовался. Надел свой лучший костюм и с половины девятого вечера застыл у кухонного окна, из которого просматривалась вся территория двора.
Стрелки часов ползли невыносимо медленно. Зося томился, грустнел время от времени, но как только во двор вползала какая-нибудь машина, тут же воспарял духом.
Когда до ожидаемой встречи оставалось каких-то семь-десять минут, во двор на бешеной скорости ворвался мотоциклист. Облаченный в кожаный костюм и гермошлем, он промчался под самым окном застывшего в ожидании Зоси, заставив того вздрогнуть от неожиданности, и остановился у соседнего подъезда.
Зося с неприязнью посмотрел вослед молодому пареньку, в глубине души позавидовав прыти, с какой тот соскочил с мотоцикла и вбежал в подъезд, и вновь сосредоточил все свое внимание на въездной арке…
Глава 40
Алька сидела в маленьком уютном кафе за два квартала от дома Зоси и потягивала горячий шоколад. Времени до встречи оставалось еще предостаточно для того, чтобы все хорошенько обмозговать. Помешивая ложечкой темный ароматный напиток, она прокручивала в голове различные варианты предстоящего свидания и тешила себя пусть крошечной, но все же надеждой на то, что все желаемое уже свершилось и Зося, как всегда, пронюхав об этом прежде других, хочет сорвать куш в виде ее благодарности за хорошую новость. Она позволила себе размечтаться до такой степени, что увидела себя стоящей на пороге своей собственной квартиры и гордо указывающей на дверь смущенному донельзя Сергею. Выглядел он при этом не лучшим образом. Заламывая руки, он умолял ее простить его, упрекая себя в необъективности. Но она была тверда, как никогда.
— Нет! — отвечала ему Алька, не заметив, что произнесла это слово вслух, и по изумленным взглядам молодых людей за соседним столиком поняла, что ее занесло слишком далеко.
Она вздохнула и отхлебнула почти остывший шоколад. Мечтай не мечтай, но случись такое, еще неизвестно, как повела бы она себя в подобной ситуации. Еще месяц назад она как благословение божье приняла бы из его рук оливковую ветвь и все бы пошло, как и прежде, но сейчас…
Сейчас для нее все изменилось. Она не могла точно указать причину, но твердо понимала, что возврата к прошлому не случится никогда. Пусть он узнает, что она не брала этих денег. Пусть он попытается вернуть ее расположение и даже восстановит на работе. Но тех чувств, какими прежде переполнялась ее душа, невозможно вернуть.
Алька не могла с точностью назвать день недели, час, минуту, когда произошел в ней этот перелом. Может, в те дни, когда она сидела дома, сжавшись в комочек в кресле, и глотала слезы от обиды, несправедливо нанесенной ей. Может, раньше, когда Сергей клеймил ее как вероломную воровку и аферистку, лишив при этом возможности вставить хотя бы слово. А может, это случилось совсем недавно и виной тому стала неотразимая улыбка исчезнувшего в неизвестном направлении Дениса…
Часы над входом пробили девять, прервав неторопливый поток ее размышлений. Алька швырнула пару бумажек на стол и устремилась к выходу. Молодой человек, с которым она столкнулась в дверях, оценивающе скользнул по ней взглядом и кое-что пробормотал, напомнив ей тем самым, что она по-прежнему молода и привлекательна.
— Девушка, — не оставил он попытки быть замеченным, когда она уже усаживалась в машину. — А может, все-таки вы найдете для меня время?
Алька отрицательно мотнула головой, нахмурилась, давая понять навязчивому ухажеру всю тщетность его надежд, и села за руль. Но, трогая машину с места, все же повернула зеркало заднего вида немного под другим углом, чтобы рассмотреть себя получше.
Освещаемое неоновыми вспышками витрины заведения, которое она только что покинула, на нее смотрело измученное лицо пусть молодой, но все-таки искушенной жизнью женщины. Глаза, забывшие о том, что такое косметика, смотрели без обычного блеска, с такой настороженностью, что Альке невольно сделалось до слез жаль эту женщину, смотревшую сейчас на нее из зеркала.
«Что они с тобой сделали, девочка? — Задала она самой себе вопрос. — Что они все с тобой сотворили?!»
Картины ее жизни, с тех самых пор, как она покинула порог отчего дома, мгновенно промелькнули у нее перед глазами, заставив заскрипеть зубами.
Вроде бы да… Все очень удачно складывалось. В таких случаях принято говаривать — не было бы счастья, так несчастье помогло. Но это на самом деле только верхушка айсберга. Лишь самый острый пик ее. А вообще-то…
Как ей приходилось изворачиваться и лгать Сергею, когда нужно было по требованию его родного братца мчаться к тому на встречу и выкладывать пункт за пунктом все о времяпрепровождении младшенького. Как ей обрыдло улыбаться по первому требованию Сергея, когда хотелось закатить скандал из-за недостаточного внимания, нечуткости, а то и просто из чисто женского каприза.
«Ну все, хватит!!! — решила она, сворачивая под арку во двор бывшего когда-то обкомовского дома. — Если все то, о чем я мечтала сейчас, имеет место быть, то больше никто и никогда не посмеет указать мне, что делать!!! Плюну на все и уеду куда глаза глядят!!!»
Она поставила машину под приветливо светящиеся окна Зосиной квартиры и еще раз бросила быстрый взгляд на себя в зеркало. Злость прибавила ей немного свежести, раскрасив нежно-розовым тоном щеки и добавив упрямого блеска глазам.
— Вот так-то лучше! — прошептала она и, заперев машину, двинулась вперед.
Подъезд, выложенный когда-то метлахской плиткой, сейчас вместо нее имел ровной формы цементные квадратики и освещался тусклой лампочкой. То ли господа предприниматели упустили кое-что из вида, то ли жители подъезда были в основной своей массе старожилами с незапамятных времен, но невыкрашенные стены пещрели всевозможными витиеватыми комбинациями, написанными чьей-то торопливой рукой. Быстро пробежав по ним глазами, Алька с удовлетворением узнала, что ее мнение и мнение безвестного автора данных бессмертных записок на удивление совпадает по отношению к жителю квартиры номер два. Она невольно улыбнулась, представив себе Зосю козлом в кепочке, и, остановившись перед его дверью, нажала кнопку звонка…
Глава 41
— Где вы были все это время? — Следователь курил, вяло стряхивая пепел прямо под ноги. — Вы же почти не выходите из дома, почему на этот раз оказались не здесь?
Пожилая женщина на мгновение оторвала свой взгляд от распростертого под белой простыней тела на полу кухни, потрясла головой, силясь что-то ответить, но, так и не издав ни звука, вновь поникла головой.
— Уважаемая, — было заметно, что следователь раздражен. — Если вы ничего не сможете мне ответить, вам придется проехать со мной в отделение. А там у нас язык могут развязывать даже таким старым калошам, как вы…
Последнюю фразу он сказал почти шепотом, скорее для себя, но она услышала и, мгновенно прореагировав, отчеканила:
Последнюю фразу он сказал почти шепотом, скорее для себя, но она услышала и, мгновенно прореагировав, отчеканила:
— Я не калоша, а заслуженная учительница РСФСР! И здесь под простыней сейчас лежит тело моего сына! Теперь уже покойного, а вы!!! Вы стряхиваете пепел, как какое-то… быдло!!!
— Чего?! — От неожиданности он опешил и не сразу нашел что сказать, но когда истинный смысл ее слов дошел до него, то он рассвирепел. — Ах ты!.. Я сижу за столом. У моей жены сегодня юбилей. Меня срывают с места, потому что этого долбаного ублюдка кто-то решил пристрелить! И почему, интересно, именно сегодня?! Почему, я вас спрашиваю?!
— Перестаньте орать, — совершенно спокойно ответила она, за время многолетней практики привыкшая к любым проявлениям человеческого негодования. — Я не знаю… Мой мальчик, он был… Он же был трусоват по натуре… Он никогда и никого не мог обидеть… Это все она!!! Она виновата!!!
— Кто?! — Валентин Иванович, так звали следователя, мгновенно насторожился, приняв стойку охотничьей собаки, и еще раз переспросил: — Кто?!
— Идемте…
Пожилая женщина прошаркала мимо него и, пошатываясь от горя, повела его в сторону сыновней комнаты.
Зося подготовился к встрече основательно. Постель была заправлена китайским пледом, извлеченным все той же матерью из своих запасников. Мебель протерта от пыли и накрыта накрахмаленными ажурными салфетками. А на столе, над которым висел портрет Алевтины, в хрустальной вазе стоял великолепный букет желтых роз. Именно к этому столу и подвела Валентина Ивановича Зосина мать. Сморкаясь в платок и вытирая припухшие глаза, она протянула вперед дрожащую руку и, волнуясь, произнесла:
— Вот она! Вот злодейка, погубившая моего мальчика!
Валентин Иванович, сумевший к тому времени справиться с душившей его злобой, мгновенно отреагировал и, усевшись на край кровати, попросил:
— Расскажите мне об этом…
Разительная перемена, происшедшая со служителем закона, не прошла не замеченной ею. Женщина согласно кивнула головой, уселась на другой край кровати и начала свой рассказ.
Валентин Иванович слушал, время от времени направляя ее в нужное русло, когда она, движимая воспоминаниями, начинала говорить не о том.
— Я вошла в квартиру спустя минуты три после ее ухода, — всхлипнула горестно она, подводя черту под своим повествованием. — До этого я дежурила у окна своей соседки, которая живет этажом выше. Никто, кроме Алевтины, не входил и не выходил из подъезда за это время. Я спустилась к себе, удивленная ее быстрым уходом. Я бы даже сказала — бегством. Потому что она летела, как… чумовая, простите…
— Выстрела вы не слышали…
— Нет… — Зосина мать звучно высморкалась в скомканный платок. — Я вошла и увидела. О боже!!! Лучше бы мне умереть прямо там!!! Мой мальчик лежал в луже крови, а вместо лица…
Не выдержав, она зарыдала.
Валентин Иванович сделал знак врачу и, еще раз взглянув на портрет молодой женщины, вышел из комнаты. Что-то во всем этом рассказе ему не нравилось. И не столько то, что единственной подозреваемой оказалась красивая женщина с честным и открытым лицом, сколько то, что не находилось мотива убийства. В криминале, судя по всему, парень не был. Трудился в частной фирме, причем вполне солидной. С женщинами и их мужьями тоже проблем никаких. Сегодняшнего свидания ждал как праздника. За что его можно было убить? Причем так профессионально. Выстрел произведен с близкого расстояния, пистолет наверняка с глушителем, раз никто ничего не слышал.
— Чертовщина какая-то! — выругался Валентин Иванович, усаживаясь в машину.
— Куда? Домой? — обернулся к нему дежурный водитель Игорек.
Валентин Иванович, вспомнив разобиженную супругу, оставленную за праздничным столом, решил, что своим возвращением положения уже не спасет, а лишь до конца испортит себе вечер ненужными объяснениями.
— В отделение, — буркнул он и прикрыл глаза.
Ему всегда лучше думалось, когда он прикидывался спящим. Присутствующие посторонними вопросами не достают. Окружающие предметы в глаза назойливо не лезут. Сиди себе и кумекай. А кумекать он любил и умел. За многолетнюю службу у него было лишь четыре глухаря. Да и те в связи с исчезновением подозреваемых, по следу которых он, подобно ищейке, шел долгие месяцы. Но вот эти самые долгие месяцы начальство-то как раз и не жаловало. Им нужен был план, высокая степень раскрываемости, черт их дери. А ему, Валентину Ивановичу Скоропупову, нужна справедливость. Он не смог бы жить с мыслью, что отправил в тюрьму честного человека. «Ошибка следствия» — это то, чего он всегда больше всего опасался.
«Мы не имеем права на ошибку, — любил поучать он молодежь. — Как и врачу, следователю вверены человеческие судьбы, и ломать их мы не вправе!..»
Молодежь втайне посылала его куда подальше и обходила в званиях в рекордно короткие сроки. А Валентин Иванович продолжал ходить в капитанах, несмотря на свой совсем уже не молодой возраст…
— Приехали, — отрапортовал Игорек, останавливая машину у парадного крыльца.
Валентин Иванович вышел из машины, зашел в здание ОВД и, минуя дежурную часть, поднялся к себе в кабинет на второй этаж. Это его мир, его цитадель, где он любил работать долгими вечерами. День обычно был наполнен многоголосой суетой, приемом посетителей, допросом подозреваемых и свидетелей, а вот вечер… Вечер в его полной власти. Он включал электрический чайник, доставал пачку чая в пакетиках и, доливая то и дело кипяток в стакан, медленно, шаг за шагом пробирался по тернистому пути расследования.
Третий стакан чая подходил к концу, когда он наконец понял, что его так беспокоит. Конечно же! Как он мог забыть об этом!
Валентин Иванович метнулся к столу, выдвинул нижний ящик и, покопавшись, достал с самого дна тонюсенькую папочку, на которой его аккуратным почерком написано «Медбратья».
О существовании этой папки никто не знал. Вел он это несуществующее ни для кого дело самостоятельно, потихоньку накапливал материал, подпитывая его в основном информацией стукачей-осведомителей. Он и сам затруднялся сказать себе сейчас, что натолкнуло его на мысль завести эту папку. Услышав о том, что за городом начинается строительство фармкомбината, он поинтересовался у кого-то о хозяевах, а когда ему сообщили, что это два брата, когда-то промышлявшие полулегально, то он сразу насторожился. Сыграло ли тут роль его профессиональное чутье или просто человеческое неверие в то, что братья вдруг решили стать честными людьми, но Валентин Иванович, выпросив в канцелярии скоросшиватель, надписал его черными чернилами и держал в глубине стола до поры до времени.
С тех самых пор прошел не один год, но сейчас, листая пусть и скудную информацию, подшитую в папке, Валентин Иванович гордился собой как никогда. Интуиция не подвела его и на этот раз. Нечисто там в их стерильном учреждении, ох нечисто!
Мыслимое ли дело: за последнее время третье убийство! Пусть эти сыскари-специалисты трактуют это как хотят: несчастный случай в гараже, пропал человек, может, уехал и не хочет давать о себе знать…
Его не обманешь! Он за версту чует, когда пахнет жареным. А теперь и еще одного замочили. Что-то там у них происходит…
Он перевернул еще одну страницу и выхватил взглядом фотографию молодого мужчины и девушки, идущей чуть позади него. Снимок сделан «Полароидом». С годами кадр потускнел, и уже в некоторых местах начало исчезать изображение, но сходство этой девушки и той молодой женщины, чей портрет висел в комнате убиенного, было несомненным.
— Ее-то мне и надобно найти, — щелкнул Валентин Иванович пальцем по фотографии. — С нее и начнем…
Глава 42
Алька стояла, прислонившись спиной к высокому забору, и тряслась от холода и страха.
Тоненькая курточка на рыбьем меху, которую она, не подумавши, надела в ночной дозор, не спасала от пронзительного осеннего ветра. Ко всему прочему небеса разверзлись и сыпали мелкой снеговой крупкой.
«Только этого мне не хватало!» — запаниковала она, представив свои следы на запорошенной снегом земле.
Ветер неистово метался в открытом поле, покрывая чернозем ровным белоснежным покрывалом.
Алевтина спрятала нос в воротник и попыталась придумать правдоподобную причину, побудившую ее оказаться в это неурочное время с северной стороны забора фармацевтического комбината. Но сколько она ни ломала голову, таковой не находилось. Разумный человек назвал бы ее поступок по меньшей мере идиотским. А как еще охарактеризовать действия человека, три часа назад едва не наступившего ногой на распростертый на полу труп, человека, который мчался из опасного дома подобно молнии, дабы побыстрее укрыться от смерти, незримо витающей в воздухе, а сейчас этой самой смерти ищущего?