– Чем же, интересно знать, вам обязан этот Бридзе? – подозрительно спросил Павел. – Прятали его от погони? Или краденое хранили в своем подвале?
– У вас, Павел, явный стресс, – дружелюбно сказал Сергей. – Вы сами не понимаете, чего несете. Я же говорю – мы старинные знакомые. Я когда-то тезку спас. Его затянуло в глубокий омут, он уже с ручками и ножками ушел, а я… Понятно, что он по жизни чувствует себя обязанным мне.
– И впрямь, ты настоящий герой, внучонок! – Баба Ксеня, одной рукой стиснув на груди слишком просторную для ее худенького тельца рубаху, другой обхватила Сергея за шею и жарко облобызала в обе щеки.
– Бридзе, говорите? – прервал ее излияния Павел, который все еще не опустил «ружья» и смотрел на Сергея недоверчиво. – Не похож он что-то на грузина…
– А он никакой и не грузин. Какие-то очень далекие предки по отцу – возможно. Но с тех времен только фамилия сохранилась. Видели бы вы его сестру – она вообще чистая северная красавица: волосы белые, глаза – как цветущий лен.
– Да хватит вам, чего пристали к человеку, – нетвердым голосом заговорила наконец Маришка. – Главное, что все спаслись. Отделались легким испугом. Неизвестно, каких бы они тут дел натворили, если б не Сергей. Запросто сожгли бы деревню, как фашисты, чтоб выкурить этого Змея.
– Типун тебе на язык! – всплеснула руками баба Ксеня, негодующе уставившись на внучку. – Куда нам тогда?! Тут хоть развалины, да свои, родимые!
– Да я сто раз говорила, что готова тебя в город забрать по первому твоему согласию, – безнадежно сказала Маришка. – Но тебя ведь не переломишь!
– Ну ладно, мне есть куда податься, а другим? – горестно спросила баба Ксеня. – Что у Веруньки, что у Ольги, что у Алевтины с Надеждою никого на белом свете нет. А дед Никишка, Никифор Иваныч наш? Ему куда деваться, коли он один как перст, всю родню свою пережил? Всем им отсюда дорога либо на погост, либо в богадельню. Но чем милостями чужими жить, лучше уж в родимой земельке лежать. Что вы, детушки! Если деревня загинет, нам тотчас смерть настанет!
– Попадись мне этот Змей! – скрипнул зубами Петр.
– Ох, да что я ж тут с вами лясы точу?! – всплеснула руками баба Ксеня. – Я ж сегодня мирской пастух, мой черед коровку и козочек на луговину гнать. Маришка! Собери позавтракать людям, верещагу на сальце зажарь, да на большой сковороде, да яиц побольше возьми. А мне пора. Сейчас подою Ласточку, вон как она растревожилась, да и…
Она улетела в избу, словно осенний листок, подхваченный ветром, а через мгновение, никто и слова сказать не успел, выпорхнула оттуда уже в платье и повязанная платком, с подойником в руках.
– Сейчас, моя неженка! Сейчас, моя ласковая!
Любовно причитая, баба Ксеня шмыгнула в сарайчик, откуда слышалось сердитое мычание, но в ту же минуту раздался визг, металлический грохот, корова взревела, как рассерженная медведица, а потом дверца распахнулась, и на двор вывалилась какая-то странная фигура, отдаленно напоминающая очень худого человека с бесформенной железной головой.
Человек шатаясь побежал по траве, и Ирина разглядела, что его голова очень похожа на шлем пса-рыцаря из кинофильма «Александр Невский», только шлем был безрогий.
– Отдай подойник, изверг рода человеческого!
Баба Ксеня выскочила из стайка и, потрясая деревянной лопатой, словно боевым штандартом, ринулась вслед за железноголовым. Он слепо метался по двору, не переставая делать при этом какие-то странные движения руками, будто задался целью непременно, вот прямо сейчас оторвать себе голову. Баба Ксеня носилась за ним следом, словно фурия, и один раз достала-таки лопатой по башке. Металлический гул смешался со страдальческим стоном, а ноги странного существа заплелись, словно лишенные костей.
Все стояли, окаменев от изумления, только Петр выступил вперед и, подхватив падающего, с силой сдернул с его головы шлем. В следующую минуту в руках Петра оказался подойник с вмятиной на боку, там, где на него обрушилась лопата бабы Ксени, а перед ним, согнувшись в три погибели, пошатывался длиннотелый человек с маленькой черноволосой прилизанной головой.
– Змей! – взвизгнула Ирина, отшатываясь, и наткнулась на Павла. Тот с готовностью обхватил ее за плечи и прижал к себе.
Змей тупо поворачивал туда-сюда голову на длинной шее. Глаза у него были совершенно очумелые.
– Мужики, это не корова, а гомосексуалист какой-то, – пробормотал он, еле шевеля языком. – Затрахала меня своими рогами в задницу!
– Я тебе покажу Фому-социалиста! – взревела баба Ксеня, снова занося лопату.
Змей оглянулся на нее, потом глаза его с непостижимым проворством обежали угрожающе молчавших мужчин – и, истерически взвизгнув, он грохнулся плашмя, прикрывая руками голову и стеная:
– Лежачего не бьют!
Словно не слыша, все дружно шагнули к нему – и так же дружно остановились. Маришка ахнула, Павел цокнул языком. Стиснутые кулаки разжались, и даже баба Ксеня опустила свое боевое орудие, которым она только что размахивала, как штандартом.
Да… Змею досталось и в самом деле крепко. Нежная, ласковая Ласточка только что не запорола его насмерть! Татуированная спина была исполосована кровавыми рубцами, кожаные штаны спасли нижнюю часть тела от проникающих ранений, однако висели клочьями.
– Ну, гад же ты! – с чувством сказал Петр, не трогая, однако, поверженного врага. – Нас тут на прицеле всех из-за тебя держали, а ты в это время под коровьими сиськами отсиживался?!
– Поглядел бы я на тебя, где бы ты отсиживался, храбрый такой! – неразборчиво пробухтел Змей, по-прежнему утыкаясь лицом в траву. – Они как налетели среди ночи, я еле успел через забор чесануть, а Виталю небось убили. Там такая стрельба стояла, ужас один!
– Похоже, там не только стреляли, но и жгли что-то, – вдруг сказал Сергей, вскинув голову и принюхиваясь. – Слушайте! Мне кажется, или…
Все замерли, воздев головы и тревожно раздувая ноздри, внезапно сделавшись до смешного похожими друг на друга: и Маришка с Ириной, и мужчины, и баба Ксеня, и даже Змей, который принюхивался лежа.
– Горит… – пролепетала баба Ксеня. – Точно, дымком наносит…
– Подожгли заимку! – ахнул Змей, вскакивая. – А ведь там… там…
Он взвился с травы и перемахнул через забор, забыв про свои боевые раны и не видя распахнутой калитки.
Все бросились за ним – правда, через забор лезть не стали.
– Погодите! – крикнул Петр. – Давайте в машину!
Он метнулся за дом, где на лужайке стоял старенький «Москвич». Первым туда влетел Змей и устроился на переднем сиденье, нетерпеливо ерзая и болезненно поохивая. Сзади, толкаясь, набились Ирина, Сергей и Павел – как был, в одних шортах. Деревянную «тулку», несмотря на спешку, он заботливо прислонил к забору. Сергей уже начал было закрывать дверцу, как из сенника вылетела Маришка, размахивая Иришкиными босоножками. Заскочила на заднее сиденье, и «Москвич» тяжело осел на задние колеса.
– Ну, а тебя куда несет? – безнадежно спросил Петр.
Маришка швырнула свою ношу на колени Ирине:
– Держи обувку. Походи-ка по нашим борам необутая – живо обезножишь.
Ирина с изумлением узнала свои босоножки. Шевельнулось тепло в груди – какая она все-таки добрая, какая заботливая, эта внешне сердитая Маришка! – однако та бросила, словно плюнула:
– Носи тебя потом на руках! Хотя тебе небось только того и надо!
– Ну, вы угомонились там? Все рессоры мне поломаете… – сердито буркнул Петр и рванул с места.
– Забавно, – сказал Сергей. – Я же совсем забыл, что у меня тоже есть автомобиль.
– Да и у меня, если на то пошло, – усмехнулся Павел. – Видимо, судьба нам ездить всем вместе, что на бой, что на пожар. Но ведь так гораздо веселее, правда?
Никто ему не возразил – может быть, потому, что Петр врубил предельную скорость, и «Москвич» поскакал по проселочным ухабам так, что вести светские беседы стало опасно для зубов и языка.
Ирина покосилась на Сергея с Маришкой, которые продолжали, как нанятые, обмениваться улыбками, и обняла Павла за шею. У того блеснули глаза, и, воспользовавшись очередным скачком, он поцеловал Ирину в губы.
* * *Ему и раньше приходилось убивать, и одно он знал наверняка: никакая душа из человека в это мгновение не вылетает. Крик, кровь, судорога мышечная – вот и все. Глаза останавливаются, но чтоб там можно было разглядеть этакое нечто, уловить миг, когда меркнет жизнь, – это все выдумки для книжек и кино. Просто очень остро ощущаешь: вот был живой человек, потом он трепыхнулся – и сделался неживой. Как чашку разбить. Чашка – падение – осколки.
Очень просто!
При всем при этом он не считал себя жестоким человеком. Он не любил видеть предсмертный ужас в глазах тех, кого убивает. Некоторые самоутверждаются таким образом и чувствуют себя чуть ли не сверхчеловеками. Но это для тех мужиков, у которых рост метр с кепкой, которых хлебом не корми, а дай почувствовать себя Наполеоном или Гитлером. Любым способом и как можно чаще! А ведь это мелочно, мелочно, считал он. Естественно, если человек чувствует, что через мгновение отдаст богу душу, он будет смотреть на своего убийцу даже не с ужасом, а… слово-то такое еще не придумано в русском языке! Небось и не только в русском. Причем жертва будет трепыхаться от этого неописуемого страха в любом случае совершенно одинаково: стоит перед ней отморозок с одной извилиной в башке или наполеончик в натуре образца 19… года. Дело не в том, кто тебя убивает. Дело в смерти, и только в ней одной.
Именно поэтому он всегда стрелял быстро, чтобы жертва не успела испугаться. Некоторые даже не успевали понять, что с ними произойдет через мгновение. Оксана тоже не успела понять… «Поздно, – сказал он ей. – А вот если бы ты сразу сказала мне про подушку, все могло бы быть иначе». И выстрелил. Оксана упала, и он не стал терять времени и смотреть, как дергается в агонии ее тело, – сразу прошел в комнаты.
Бабка, старая ворона, пташка ранняя, уже не спала; сидела, как всегда, перед зеркалом: нечесаная со сна, неряшливая, опухшая вся.
Увидев его, вскинулась:
– Ты? Принес письмо?
– Ждите ответа, – сказал он, приятно улыбаясь, и израсходовал свой последний патрон.
Бабка опрокинулась вместе со стулом, и он потратил мгновение или два, чтобы посмотреть на эту бесформенную тушу в линялом халате. Как ни странно, ему было жаль старуху. Не красотку Оксану, которая все-таки доставляла ему немало удовольствия, а главное, рассказала про письмо. Сучка! Если бы она еще тогда, днем, сказала, где именно нужно искать, может, жива осталась бы. И сейчас он ехал бы в Вышние Осьмаки… Нет, затаила самую важную информацию. Он зря тратил время, перетряхивая пожитки, а в это время из отдела охраны мчались менты. Еще хорошо, что они не догадались поставить человека под балконом! Уйти удалось, но после этого все пошло наперекосяк.
Оксана клялась, что ничего не утаивала, а просто забыла про подушку, но он видел в ее глазах ложь. Она оставляла для себя какой-то запасной ход, она, может, и сама не знала, для чего это делает, просто так, из врожденной хитрости и потребности привирать. В результате она перехитрила сама себя.
Нет, Оксану он не жалел. Ноги у нее, конечно… да и грудь что надо, но таких Оксан у него было не счесть, а будет – еще больше. Он жалел именно старуху, которая ненавидела и его, и всех на свете, и даже себя. Нет, речь не о том, что в нем проснулось чувство жалости к человеку, поскольку он отнял ее жизнь и все такое, а главное, собирался присвоить богатство, которое составляло цель и смысл этой жизни. Ей, бедолаге, с самого начала не повезло. Даже если бы не попала в 42-м под ту бомбежку и не потеряла на десять лет память, все равно ее дело было бы швах. Сразу, еще в войну, попалась бы на этом ограблении. Можно себе представить, как они с братишкой Минькой и этой их мамашей завалились бы в дом тех людей, как перевернули бы там все на свете, прихватив не только вещь, но и все, что плохо лежало! По этому барахлишку их бы вычислили и взяли. Но до этого они передрались бы из-за клада, еще небось начали бы травить друг друга крысиным ядом, как это водится у примитивных хапков. Нет, он жалел старуху потому, что Клава Кособродова была обречена на неудачу с самого начала, с той минуты, когда подслушала в военном госпитале разговор двух дружков, один из которых вскоре умер на ее руках, а другой продиктовал невразумительное письмо.
Письмо, все дело в этом письме…
«Собственно, зачем мне это письмо? – подумал он, осторожно перешагивая через кровавый ручеек, набежавший из старухиной головы, и направляясь к выходу. – Я и так знаю все или почти все».
Вот именно – почти! В этом слове и была вся закавыка. По складу характера своего он не любил недоговоренностей и в каждом деле все заранее раскладывал по полочкам, видел результат в своем воображении еще до того, как получал его. Ничто не должно быть оставлено на волю случая, этому правилу он следовал всю жизнь. Вот за последние сутки дважды отступил от него – и получил то, что получил: исчезнувшее письмо. И, главное, исчезнувшую хозяйку письма, которая казалась такой простушкой, а на деле была хитра, будто змея.
Мысль о ней хлестнула, точно раскаленным прутом. Он даже не оглянулся на Оксану, которая лежала так, что ее было видно с лестницы. Он не стал закрывать дверь. Ничего, чем скорее их найдут, тем лучше. А то будут гнить неизвестно сколько времени, пока соседи не учуют запашок. Пусть найдут. Его все равно не вычислит никто и никогда, хотя бы потому, что уже сегодня его не будет в городе.
Придется уехать без письма. Придется в очередной раз положиться на удачу…
Он хихикнул. В этом выражении ему всегда чудился явный оттенок непристойности. Положиться на удачу – то есть лечь на нее, что ли? Как на женщину?
Улыбка слиняла с его лица. Не больно-то везет ему сегодня – что с женщинами, что с удачей. Облом за обломом. Хотя, если порассудить, все могло быть еще хуже. Например, его запросто сцапали бы в подвале, не найди он пролома в стене. Что характерно, именно в сарае под цифрой 5! То есть интуиция вела его буквально следом за этой хитрой змеей, которая сейчас уже небось скользит в проселочной пыли недалеко от…
Он поджал губы. Скоро они там встретятся, скоро. Безусловно, теперь, когда здесь обрублены все концы, надо ехать туда. Какое счастье, что он был так предусмотрителен и не дал ей увидеть своего лица! Хотя тогда ему самому казалось, что он напрасно перестраховывается: все равно ведь она должна была словить пульку. Но интуиция не подвела! Те пьянчуги, которых он нанимал в напарники, разумеется, не смогут его описать. В худшем случае рост, сложение, цвет волос и глаз. Под эти общие приметы подпадают сотни тысяч людей. Так что беспокоиться совершенно не о чем. Прямо сейчас домой, взять машину и… Он приостановился в подъезде, окинул взглядом двор. Никого. И туман еще не рассеялся, отлично.
В два шага добежал до мутно-зеленой полосы деревьев, опутанных сырой дымкой, пошел напрямик, через газон, то и дело брезгливо перешагивая многочисленные следы собачьих прогулок и думая, что не бывает правил без исключений. Когда она будет умирать, он с удовольствием заглянет в ее блеклые глаза. Авось и высмотрит в них что-нибудь этакое, о чем сочиняют писатели. Лично ему будет вполне достаточно страха. Последнего в ее жизни страха!
* * *Никакого пожара не было. Это стало ясно еще на подъезде к скиту, но когда его подновленный забор забелел сквозь красноватые сосновые стволы, все испустили радостный крик. Ирина подумала: довольно странно, что в одном отдельно взятом «Москвиче» собралось столько ревнителей старообрядческой старины. Ну с ней все ясно, она ради этого скита сюда и приехала. Жаль, не смогла воспользоваться случаем, оказавшись там в первый раз, но, может быть, теперь повезет? Хотя вряд ли, она ведь представления не имеет…
«Москвич» резко затормозил, чуть не клюнув ворота, и Павел с явным сожалением разжал руки, выпуская Ирину из объятий.
Змей первым выскользнул из машины. Пока выбирались остальные, он ввинтился в калитку, и в следующее мгновение послышался его отчаянный вопль.
«Все, нашел Виталю», – поняла Ирина. Представила, что сейчас увидит, – и ее зашатало. Павел оказался тут как тут…
– Суки! – из калитки выглянул Змей. По его сморщенному лицу текли слезы. – Сволочи, гады! Такая машинка была, такая хорошая машинка!
Все осторожно вошли во двор. Посреди громоздилась смятая груда серебристого металла. Только при большом напряге воображения можно было узнать тот шикарный «Паджеро», на котором Виталя вчера доставил из Арени свою нечаянную пассажирку.
– Варвары! – прошептал Павел со смесью отвращения и восхищения. – Как же это им удалось, интересно?!
– Старались ребята, – согласился Сергей. – Часом, не вакуумные бомбы тут бросали? А что, от моего друга детства всего можно ожидать!
Лицо Павла помрачнело, в глазах мелькнула неприязнь.
«Он что, нас всех дураками считает? – подумала Ирина, исподтишка поглядывая на Сергея. – Друг детства, видите ли! Хотя… небось и у преступников бывает какое-нибудь детство, хотя бы в эмбриональном состоянии. Нет, ну где же я его все-таки видела, этого Сергея?!»
– Трупа в машине нет, – объявил между тем Сергей, тщательно исследуя покореженный металл. – Если они все-таки добрались до рыжего, то не здесь. Пошли в дом, что ли?
Павел, не отвечая, ринулся вперед, Ирина, кое-как обмотав вокруг лодыжек ремешки босоножек, – за ним. Следом тянулись остальные.
Все разбежались по холлу, слышались изумленные восклицания. На столе валялись остатки вчерашнего ужина вперемешку с битым стеклом. Да и все вокруг было изрядно изрешечено пулями: очевидно, Бридзе старательно исполнял приказ, от кого бы он ни исходил. Вряд ли Виталя выжил, конечно…
Змей метался из комнаты в комнату, сопровождая свой очередной заход воплями:
– Нету! Не нашел!
Ирина его просто не узнавала. Куда девалось отвратительное пресмыкающееся, которое так напугало ее вчера вечером? Змей оказался этакой пластмассовой игрушечной змейкой, которая извивается только в опытных руках, а в остальное время лежит, безвредная и нестрашная. Да, чтобы наводить страх, Змею нужна была гора мышц, именуемая Виталей, а без этой поддержки он стал просто ничем. Распался на составные части!
Однако Павел, судя по всему, не доверял мгновенным превращениям и следовал за Змеем, как тень, наблюдая за каждым его шагом. Сергей с восторженным видом рассматривал плотно проконопаченные стены скита, тяжелые засовы, громоздкие пороги, изредка что-то черкая в крошечном блокнотике, который достал из кармана. Очевидно, архитектура тоже имела какое-то отношение к фольклору. Петр куда-то запропастился. Маришка со скучающим видом стояла посреди холла, бросая на Ирину странные, неприязненные взгляды, потом, зевнув, включилась в общий поиск.