— Куда же им деваться, конечно, болели.
— А почему тогда у Рафаэля с Рембрандтом все белые да наливные? Точь-в-точь как ангелочки? Да и наш Кустодиев как-то не отразил в своих картинах данное заболевание.
— Еще бы! Они были художниками, а не врачами… — я вновь поежился. — Ты главное — про лекарство узнай.
— Не боись! Все узнаю в наилучшем виде. Упаковку я уже высмотрел. Какой-то феронбутал. Вот его тебе и прописывают каждый день. По пять-шесть кубиков.
— Так ты бы его подменил, а? На что-нибудь безвредное. Какую-нибудь глюкозу, что ли…
Осип сострадательно наморщил брови.
— Сделаем, Петь, не волнуйся. Вот этот самый барбос с усами нам и поможет.
— Каким, интересно, образом?
— Известно — каким… Ты сквозь стены умеешь проходить? Нет? А вот он умеет. Не хуже одесского Коперфильда. — Осип заговорщицки мне подмигнул. — Держись, Петро! Мы им тут устроим великосветскую жизнь! Еще сто раз пожалеют, что тебя спеленали…
* * *Увы, Осип уходит, и все повторяется. Цокот каблуков медсестры, хруст ампулы и удар иглы в вену…
Выключатели в здешних палатах расположены на потолках, но меня высота потолков не смущает. Феронбутал вновь искристым разрядом пробегает по моим венам, время лишается своего прошлого и будущего, вытягиваясь в одно заунывное настоящее. Медлительно покачиваясь, я взлетаю над полом. Здание ощутимо сотрясается, и подобием дирижабля я торопливо плыву по коридорам больницы. Это снова напоминает покушение. Все тот же Питон включает невидимые механизмы, и потолок начинает стремительно опускаться.
Как рыба в пробитом пулей аквариуме, я мечусь меж сходящихся плоскостей в поисках выхода. Срывать с окон решетку бессмысленно, металл рассчитан на мускулы безумных и приварен на совесть. А есть ли что сильнее безумной мускулатуры? Очень и очень сомневаюсь…
Вентиляционная шахта проблескивает впереди подобием маячка. Рискуя расшибиться насмерть, я взвинчиваю скорость до первой космической и, развернувшись в воздухе ногами вперед, бью пятками по ребристому перекрытию. Снарядом вонзаюсь в тесное пространство и пролетаю дальше. Вентиляционная шахта плавным коленом изгибается вниз — и хорошо, что вниз. Вверху, я уверен, меня караулит все тот же хищный потолок…
Неровный шов металла обжигает спину, а по ободранным ладоням струится кровь. Но кто ж болеет гриппом во время артиллерийского обстрела! Не обращая внимания на раны, я продолжаю лететь по тесной оцинкованной трубе, а следом за мной с шипением рвется воздух. Это дом, подобием гармони сжимая и скручивая свое нутро, стремясь настичь и наказать беглеца. Беглец это я, и развязка, в конце концов, наступает. Словно поршень из взорвавшегося цилиндра, я вылетаю наружу — прямо под кроны посаженных во дворе каштанов. Все равно как воробей, обнаруживший в душном лабиринте комнат распахнутую форточку. Вот теперь я действительно свободен! В своей стихии и мелкий пескарь — царек. Пойди поймай скользкую рыбку!
По крутой дуге, развернувшись головой вперед, я лечу, огибая психиатрическое отделение. Три этажа красного кирпича, замурованные каминные трубы, зарешеченные темные окна — все остается внизу. Я вижу, как вибрирует и содрогается здание от внутренних конвульсий. Кирпичи, словно живые существа, явственно шевелятся в своих цементных гнездах, но это уже агония. Партия остается за мной, и, дразня своих врагов, я облетаю дом стремительными кругами, поднимаясь выше и выше. Здание глазеет на меня десятками окон, все более сотрясаясь от внутренней дрожи, тщетно пытаясь оторвать свое многотонное каменное тело и взмыть за мной следом.
А далее начинается неописуемое. Крыша дома со скрипом приходит во вращательное движение, — дом разворачивается верхним этажом, словно пытается удержать меня в поле зрения. Я продолжаю лететь, а здание закручивается фантасмагорическим штопором, и крошащиеся кирпичи вылетают из его гнущихся стен, оставляя множественные уродливые прорехи. Помахивая строению рукой, я свечкой взмываю вверх, чем и приближаю роковой финал. С грохотом шиферная крыша съезжает набок, тяжело обрушивается на землю. В пыльных облаках оседают трубы, искрит проводка, и дом начинает разваливаться. Клубы красной пыли медленно расходятся в стороны, и мне начинает казаться, что это расплывается в морской воде кровь раненного чудовища…
Глава 7 Будни по будням…
В палате у нас появился новенький. Сексуальный гангстер Валера. Не из тех сердцеедов-гурманов, что смакуют нюансы, доводя предсердия жертв до болезненных фибриляций, а скорее из сердцеедов-проглотов, которые, один раз наевшись, тотчас охладевают к своим жертвам. Это не их лозунг, это их суть. Пересаживаться из седла в седло, вкушая, сравнивая и забывая. Паразиты, обитающие в таких людях, дьявольски живучи и неразборчивы. Любая пища идет им впрок, а в выборе жертвы они сомневаются не более секунды.
До Валеры наша индианка пыталась соблазнить Касьяна, но ничего у нее не вышло. Касьян поступал в свое время в медицинский институт и даже успел соприкоснуться с теорией эмбриональных состояний человека. На том, видимо, и тронулся. Он никак не мог поверить в то, что записанная одномерным кодом на ДНК генная информация способна воссоздать живое существо. С ужасом в голосе он толковал мне что-то о таинствах индукционного влияния поведения родителей на развитие зародыша, о несомненном существовании общечеловеческой памяти, о гиперстрессе младенца при родах. И когда индианка что-то такое нашептала ему, он пришел в неописуемую ярость.
— Как ты можешь? — вопил он, удерживаемый мной и Мотей. — Как ты можешь такое предлагать?! Еще великий Петруччи пытался вдохнуть жизнь в неживое. Ты хоть понимаешь, насколько это жуткий и сложный процесс? Знаешь ли ты, что в результате многоплодия зачастую происходит форменный каннибализм, и побеждает опять же сильнейший?!..
Словом, любви у них не получилось.
А вот Валеру индианке и уговаривать не пришлось. Этот сексуальный троглодит мгновенно разнюхал, где и что в больнице плохо лежит, и все мало-мальски принадлежащее к противоположному полу было тотчас сфотографировано его дубленой памятью. Думаю, он даже состряпал что-то вроде плана, первым пунктом которого значилась наша смуглокожая индианка, вторым — грудастая Антонина, а третьим и четвертым — все прочее женское население больницы. Правда, Антонину наш энергичный новичок несколько побаивался, но оттого приходил в еще большее исступление. Так или иначе, но, сложа руки, Валера не сидел. Уже через день в нашу грязненькую палату неожиданно заглянула принаряженная толстушка кастелянша. Крупная завивка, накрашенные губы и серьги в ушах делали ее похожей на цветастую матрешку, но Валерия это испугать не смогло. В итоге какой-то договоренности он сумел с ней достигнуть, поскольку с кипучей энергией кастелянша переменила белье на наших кроватях, вымыла пол и даже смахнула с люстры вековой давности паутину. Валерий, лежащий в эти минуты на кровати, самодовольно улыбался.
А к вечеру в палату заглянула со шприцем Антонина — непривычно строгая, с багровым маникюром и подведенными бровями. Никого уже не удивило, когда она прямо от порога направилась со своим шприцем к новичку. Разумеется, ее интересовала не моя, и не Мотина задница, и можно было не сомневаться, что в стеклянном брюшке шприца плещется нечто приятное и витаминное. Последние сомнения рассеяла ее грубоватая шутка:
— Ну что, женишок? Чай, кофе, меня?…
Ответить Валерий не успел. Видимо, ему мстили за соперницу индианку. Рывком перевернув ловеласа на живот, Антонина точно кинжал, всадила в него шприц. На несколько секунд мы деликатно прикрыли уши…
Как объяснял позже Валерий, вся его жизнь была сплошным бартером. Он жил для женщин, а они жили для него, и свой природный витамин он с выгодой для себя обменивал на те или иные блага жизни. Собственно, он и свихнулся, окончательно потерявшись среди женщин. В один прекрасный день (или ночь?) он разучился их различать, и все они стали для него на одно лицо. Разумеется, возникла путаница, начались скандалы и ссоры. С заявлениями на Валеру в компетентные органы обратилось сразу несколько десятков женщин, включая его дражайшую супругу. Сажать путаника не стали, решив поместить на пару месяцев в сумасшедший дом. Возможно, ему было здесь самое место. Широконосый, с неровным черепом и грязными ногтями, Валерий не казался мне интересным собеседником, и, тем не менее, он являл собой безусловную загадку. Женщины его действительно любили, и это было в высшей степени непонятно.
В туманном своем мирке я протирал наблюдательное оконце и, припав к нему, как к промороженному стеклу, с любопытством взирал на нашего нового соседа. Я искал в нем следы тайного обаяния и никак не мог их найти. Я пытался вообразить себя женщиной и взглянуть на новичка по-особому, но у меня ничего не получалось. Был Валерий плешив головой и шерстист остальными частями тела, ладонями, не сгибаясь, прикрывал собственные коленные чашечки, а два золотых зуба, как два гипнотизирующих зрачка, сияло навстречу всем приближающимся дамам. А еще он имел крупные уши, приплюснутый лоб и сложением напоминал средней упитанности шимпанзе. Словом, подивиться было чему, и обитатели палаты дивились.
Некоторое время на Валеру ревниво поглядывал Осип, но после того, как, поучаствовав в вечернем сабантуе, красавец Валера неожиданно отравился шпротами, настроение Осипа немедленно нормализовалось. Он понял, что сексуальный гангстер Валера при всех своих достоинствах все-таки ему не ровня.
Не знаю, как Осип умудрялся прятаться в больнице, однако по его словам давалось ему это без особого труда. Вентиляционные шахты, крысиные норы, тумбочки и шкафы в равной степени подходили в качестве убежища. Из объяснений Осипа следовало, что нормального здорового Отсвета, каковым он себя именовал, связать, забаррикадировать или запереть попросту невозможно. Правда, объяснял это Осип такими мудреными силлогизмами, что проще было вернуться из сфер метафизики в область земного примитивизма. И получалось, что в реалиях у него также имелись все шансы схорониться среди больничного хлама. То есть, возможно, в чем-то хвастунишка Осип и преувеличивал, но проверить подлинность его историй мне попросту не представлялось возможным.
Как бы то ни было, но после моей недавней стычки появляться в палате ему явно не стоило. Я не боялся Валеры, Касьяна или Моти, был абсолютно спокоен за дедушку Филю, но ручаться за лояльность Керосинщика или Поводыря, конечно же, не мог. И потому с Осипом нам приходилось отныне встречаться в подсобном помещении возле кухни, где хранились двадцатилитровые молочные канистры и громоздились дощатые ящики из-под рыбных консервов. Запахи здесь царствовали еще те, но именно из-за них, никто из посторонних носа сюда не совал.
На этот раз ноги мои подкашивались, голову сладко кружило, и до заветного уголка я едва доплелся. Наверное, головокружение и не позволило мне заметить сразу мужчину, прикорнувшего у стены. Добрую минуту я переводил дух и усмирял бешеную пляску огненных колец перед глазами. Между тем, мужчина уже стоял на ногах и странно перетаптывался, словно не решаясь ко мне приблизиться. На голове его красовалась клоунская кепка, вокруг шеи на манер шарфа было повязано вафельное полотенце. Поскольку я продолжал приваливаться спиной к косяку, он, в конце концов, решился подойти первым. На это тоже стоило посмотреть, поскольку приближался он ко мне странной поступью — два шажочка вперед, один назад. При этом двигался он словно морской конек — то спиной, то передом, то боком. Впрочем, подойдя ко мне, представился он вполне радушно:
— Лупов Андрей Иванович! Здешний, так сказать, литератор. Думаю, вы обо мне слышали.
Я ничего о нем не слышал, но машинально пожал протянутую руку.
— Петр Васильевич. Извините, я здесь недавно и не имел еще чести…
— Господи! — он всплеснул руками. — Не имел чести!.. Как славно вы выразились!
— Простите, — я устало опустился на ближайший ящик.
— Конечно, конечно! Прошу вас! — он щедрым жестом обвел завалы из канистр, словно приглашал проходить и устраиваться поудобнее.
— Достойного человека сразу видно. А если судить по вашим манерам… Я ведь литератор, я еще не говорил вам? Ах, да, конечно, говорил… Так вот, я хотел сказать, что нашего брата литератора отличает отменная наблюдательность. И в вас я, простите, прозреваю родственную душу.
Я не знал, как избавиться от него и потому продолжал покорно слушать.
— Нас мало, понимаете? Отчаянно мало… Триста спартанцев на весь мир. И мы должны… Мы очень должны стараться. Каждую минуту и каждую секунду мы обязаны чувствовать товарищеский локоть. Внешне мы незаметны, но правительство выучилось нас изобличать по анализам.
— По анализам?
— Ну конечно! У всех литераторов чудные анализы, Петр Васильевич! Вы думаете, Антонина только королей да генералов к себе заманивает? Фига! Она анализами ведает, в этом все и дело. Ей раньше других становится известно, кто из нас кто. И все эти физиопроцедуры проводятся только для отвода глаз. Она грезит о царственном потомке. Грезит, понимаете? А у нее бесплодие! Вот она и бесится. — Андрей Иванович мелко захихикал. Смеялся он странно — выпячивая губы куриной гузкой. Может, даже плакал, а не смеялся.
Ухватив меня за плечо, он неожиданно задышал чуть ли не в самое ухо:
— Меня к себе дважды затаскивала, вы можете себе представить! Только ничего ей не обломилось. Уж я-то знаю, чего стоит наше семя. И на кого попало растрачиваться не буду. А больница… Что больница? Мы-то, положим, понимаем, как и от чего нас пытаются вылечить. — Он снова засмеялся, крепко стиснув челюсти. — Точь-в-точь как в анекдоте, помните? Ваша болезнь, пациент, следствие курения. Да, но я не курю! Жаль, это усложняет диагноз…
Я сделал попытку подняться, но Андрей Иванович ухватил меня за руку, торопливо зашептал:
— Вы должны меня выслушать. Нас лечат перекисью водорода, но мы не сдадимся! Вы знаете, что под Псковом разрыли древний курган? То есть, они это, понятно, скрывают от народа, но ведь, ей Богу, разрыли! Слухами земля полнится. А в нем, стало быть, в этом кургане… Вы догадываетесь, что там обнаружено? — спрашивая, Андрей Иванович все время по-птичьи озирался. — Там обнаружили престранный саркофаг! Белого мрамора, на подвеске
— все равно как ядерная ракета в шахте. И знаете, сколько лет этому саркофагу?
Его манера постоянно спрашивать начинала меня раздражать.
— Сколько же?
— Тысячи! Десятки тысяч лет! — шепот собеседника стал страшным, лицо исказилось от величавого ужаса. — И там, братец вы мой, обнаружили послание. Нам всем, представляете? Письмо далеких предков своим потомкам! И никакие это даже не шумеры, а что-то еще более древнее. Это же Луна, понимаете?
— Честно говоря, не очень.
— Ну как же! Все проще простого! Получается, дорогой мой, что мы не первые куем прозу на этой многогрешной земле. Пардон, на Луне. Далеко не первые! Более того — не вторые и не третьи! Вполне возможно, что погибающие цивилизации периодически переселяются на свой естественный спутник, а потом обратно. И цивилизаций подобных нашей здесь перебывало уже великое множество. А ведь это не грибы-ягоды, — я говорю о цивилизациях! И каждая из них несла свою культура, каждая рождала своих великих литераторов — Пушкиных, Гоголей, Соловьевых!..
Меня начинал колотить озноб.
— Может, это слухи? Про ваш курган?
— Да нет же! Клянусь чем угодно! — Андрей Иванович быстро вскочил и вновь уселся на ящик. — Эту тайну раскрыл мне друг археолог, а я знаю его, как человека исключительно порядочного.
— И потому, значит, вы здесь?
— Не только я. Моего друга тоже засадили сюда!
— Занятно… — я обхватил себя руками за плечи.
— И вот теперь мы хотим довести это открытие до сведения общественности, но нам не верят! — с жаром воскликнул Андрей Иванович. — Над нами глумятся и нас держат взаперти. Нам не дают чернил с бумагой, нас лишают воды и керосина! Ведь власти — они готовы упрятать в психушку любого, кто несет людям светоч истины. В прошлом году… Да, да, именно в прошлом году я предсказал падение на землю гигантского болида. Куда больше, чем тот, что рухнул когда-то в Сибири. Пожалуй, даже сравнимого с тем, что потряс планету в далеком прошлом. Я имею в виду Мексиканский астероид. Ведь именно тогда вымерли все древние рептилии. А теперь вместо рептилий — мы, понимаете? Я объяснял им это на пальцах и диаграммах, но мне снова не поверили. Правда, чуть позже все-таки запустили втайне от народа дюжину ракет с боеголовками навстречу метеориту. Потому что все сошлось, и существование болида подтвердили наши астрономы. Но передо мной даже не извинились! Более того, меня по-прежнему продолжают держать здесь наравне с психами и идиотами…
В уголках рта у него блеснула пена. Пузатенький, в больничном, мышиного цвета халатике, в странной своей кепке, он смотрелся крайне нелепо. Однако смеяться мне не хотелось. И разговаривать про череду цивилизаций не хотелось тоже.
— Оставьте меня, пожалуйста, — тихо попросил я, и он немедленно вскинулся. Обида, готовая превратиться либо в презрительное негодование, либо в собственный страх. Я не дал ему дозреть ни до того, ни до другого.
— Видите ли, коллега, важность полученной от вас информация столь несомненна, что это надо спокойно обдумать… Если бы я мог здесь посидеть немного один — хотя бы час или два, я был бы вам крайне признателен…
Никогда прежде я не видел столь быстрой перемены выражения лица. Делая руками понимающие жесты и даже ступая на цыпочках, Андрей Иванович умиротворенно удалился. Беззвучно прикрыл за собой дверь.
— Эхе-хе!.. Я уж думал, вы до вечера будете трепаться! — со скрипом отодвинув в сторону ящик, на свет вылез Осип. Я почти прослезился. Он стал мне совершенно родным человеком.
— Осип! Наконец-то, ты!
— Это ты наконец-то, а я завсегда туточки…
Глава 8 Столкновение комет…
— Исхудал ты, Петруха, однако. Или совсем кормить перестали?