Структура метафизических мировоззрений первоначально определялась их зависимостью от науки. Чувственный образ мироздания заменился астрономическим, мир чувства и воли обрел предметность в понятиях ценности, блага, цели и закона; необходимость мыслить в понятиях и обосновывать привела исследователя мировой загадки к логике и теории познания, как первоосновам знания. Работа над разрешением этих проблем сама собой подвинула мысль от ограниченного и обусловленного к понятию всеобщего бытия, первопричины, высшего блага и конечной цели. Метафизика обратилась в систему, которая при разработке неясных понятий и представлений, выдвинутых жизнью и наукой, принуждена была создать вспомогательная понятия, выходящие за пределы опыта.
Наряду с отношением метафизики к науке выяснилось также отношение ее к светской культуре. Осмысливая каждое целеполагающее единство культурной жизни, философия черпает из него свежие силы, а ему сообщает одухотворяющую мощь основной своей мысли. Она определяет методы и познавательную ценность наук; бессистемный жизненный опыт и первоначальная литература о нем обращается в общее оправдание жизни; основные понятия права, созданные практикой, возносит она в связное единство; положения о формах правления, о функциях верховной власти, возникшие из техники политической жизни, ею приводятся в связь с высшими задачами общественности; она берется доказать догматы, а там, где темное зерно религиозного опыта недоступно спекулятивному мышлению, она разрушает их, совершая над ними суд мировой истории, она осмысливает формы и правила искусства с точки зрения его целей: она повсюду старается сделать мысль вожатым общества.
И еще последнее. Каждая метафизическая система обусловлена местом, занимаемым ею в истории философии; она зависит от постановки проблемы и определяется вытекающими из нее понятиями.
Так слагается структура метафизических систем – их логическая связность, и вместе с тем их неизбежная неправильность: они всегда являются представителями определенного состояния научного мышления, откуда их единичность и неповторимость. В силу этого всякая великая метафизическая система представляет собою многогранное целое, освещающее каждую сторону создавшей ее жизни.
Все это великое движение стремится к одной цели – создать единую общезначимую систему метафизики. Дифференцированность метафизики, причины которой кроются в самых недрах жизни, кажется этим мыслителям случайной, субъективной надстройкой, которая должна быть удалена. Безмерная работа, направленная к созданию целостного и доказуемого логического единства, в котором методически разрешалась бы проблема мироздания, приобретает самостоятельное значение; состояние логического мышления определяет каждой системе место на пути осуществления этой цели. Эта работа в культурных странах Европы совершается попеременно, – вначале на берегах Средиземного моря, затем со времен Возрождения в германороманских странах – точнее, в высших слоях, которые, осуществляя ее, лишь изредка подпадают влиянию религиозного пафоса народных масс и все более стараются оградить себя от этого воздействия.
2В связи с этим в метафизических системах замечаются различия, обусловленные рациональным характером метафизического творчества. Различными оказываются стадии в процессе его, как, например, догматизм и критицизм. Другие различия проходят через все развитие; они вытекают из того, что метафизика задается целью создать стройное целое из содержания миропонимания, целеполагающей и оценочной деятельности человека; и различие сказывается в многообразных возможностях решения этих основных проблем. Обращаясь к обоснованиям метафизики, мы отмечаем противоположности эмпиризма и рационализма, реализма и идеализма. В основу переработки действительности кладутся противоположные понятия – единого и многого, становления и бытия, причины и цели, и ими определяется различие систем. Многообразие точек зрения на отношение мировой сущности к миру и души к телу отражается в учениях деизма и пантеизма, материализма и спиритуализма. Проблемы практической философии определяют новые различия систем, среди которых я отмечу эвдемонизм, превращающийся постепенно в утилитаризм, и теория абсолютных норм нравственного поведения. Все эти различия в отдельных областях метафизического творчества указывают на разнообразные возможности подчинить действительность рациональному мышлению, исходя из противоположных понятий. В созидающем единстве систематизирования они являются гипотезами, посредством которых метафизический дух открывает путь к общезначимой системе.
В последнее время сделаны были попытки классифицировать с этой точки зрения метафизические системы. Двучленное деление систем на реалистические и идеалистические более всего соответствует основной противоположности понятий, вытекающей из самой сущности этих метафизических построений.
Кто мог бы не оценить важности этой спекулятивной работы, осуществляемой философией на всех поприщах? Она подготовляет самостоятельные науки; она их объединяет. Об этом я подробно говорил ранее. Но метафизику отделяет от положительных наук проявляющееся в ней стремление подчинить и жизнь связному единству научных методов, создавшихся для отдельных областей знания. Имея в виду (безусловное) абсолютное, метафизика выходит за границы методологических приемов частных наук.
3Постараюсь выяснить мысль, которую я кладу в основание своей попытки создать учение о мировоззрениях. Историческое самосознание раскрывает нам устремление метафизиков к единой общезначимой системе, обусловленные этим противоречия взглядов, разъединяющие мыслителей, и, наконец, возможность классификации этих противоречий. Историческое самосознание делает содержанием своим смысл фактического соотношения враждующих систем. Оно вскрывает зависимость от религии и поэзии путей метафизического творчества. Оно показывает, что спекулятивной метафизике не удалось сделать ни единого шага, который приблизил бы ее к общезначимой системе. Мы видим, что противоречие метафизических систем обусловлено самою жизнью, жизненным опытом, отношениями к проблеме жизни. В самих этих отношениях заложено многообразие систем и вместе с тем возможность различать определенные типы. Каждый такой тип объемлет познание действительности, оценку жизни и целеполагающую идею. Он независим от той антитезы, в которой с противоположных точек зрения решается основная проблема.
Сущность этих типов всего яснее обнаруживается в творчестве великих гениев метафизики, которые облекли в спекулятивные, претендующие на значимость, построения свое индивидуальное жизнепонимание. Оно представляет полное соответствие с их личностью. Оно определяет все их поступки, оно обнаруживается в их стиле, и если их системы и обусловлены ступенью развития входящих в них понятий, то все же, с исторической точки зрения, эти понятия являются только средством построения и обоснования их миросозерцания.
Спиноза начинает свой трактат о пути к совершенному познанию с личного признания ничтожества страдания и радости, страха и надежды; он решает найти истинное благо, которое дало бы вечную радость; и эту задачу он разрешает в этике, указывая на познание Бога, которое избавляет от ярма страстей, Бога, как наполняющего мир основания всего многообразия преходящих вещей; это познание обращается в бесконечную интеллектуальную любовь к Богу, которая есть любовь бесконечного Бога к себе самому, проявляющаяся в ограниченном человеческом духе. Все развитие учения Фихте является выражением типичного душевного уклада, резко переживающего моральную самостоятельность личности по отношению к природе и мирозданию; драма воленья этой бурной жизни завершается идеалом человека-героя, в котором высшие проявления человеческой природы, ареной которых служит история, гармонично созвучны с верховным порядком мира. И безмерное историческое влияние Эпикура, интеллектуально значительно уступающего величайшим мыслителям, объясняется той ясностью, с какой он выразил типичное настроение души. Оно заключается в веселом и беззаботном подчинении человека законам природы и в жизнерадостном, и все же разумном, пользовании ее дарами.
В таком понимании всякое мировоззрение оказывается интуицией, возникающей из недр самой жизни. Примером такой интуиции могут служить первые наброски Гегеля, возникшие от соприкосновения его религиозно-метафизических переживаний с изучавшимися им документами раннего христианства. Жизнеощущение определяет место человека в жизни, уклад его существования. Таков смысл смелого изречения, что истинный человек – это поэт. Формы, в которые выливается жизнь человека, открывают ему новые стороны мира. Я не решаюсь идти дальше. Нам неизвестен закон, по которому жизнь претворяется в систему метафизики. Для того, чтобы ближе подойти к пониманию типов мировоззрения, надо обратиться к истории. Существеннее всего понять связь жизни и метафизики, понять, что углубление в жизнь является центральной точкой всякой системы, что системы, в которых выражается какое-либо типичное понимание жизни, тесно и глубоко связаны, – сколько бы мы их ни разграничивали и ни длили. Надо углубить исследование этой их основы, надо вскрыть великие намерения, – вот путь исторического исследования метафизических систем.
В таком понимании всякое мировоззрение оказывается интуицией, возникающей из недр самой жизни. Примером такой интуиции могут служить первые наброски Гегеля, возникшие от соприкосновения его религиозно-метафизических переживаний с изучавшимися им документами раннего христианства. Жизнеощущение определяет место человека в жизни, уклад его существования. Таков смысл смелого изречения, что истинный человек – это поэт. Формы, в которые выливается жизнь человека, открывают ему новые стороны мира. Я не решаюсь идти дальше. Нам неизвестен закон, по которому жизнь претворяется в систему метафизики. Для того, чтобы ближе подойти к пониманию типов мировоззрения, надо обратиться к истории. Существеннее всего понять связь жизни и метафизики, понять, что углубление в жизнь является центральной точкой всякой системы, что системы, в которых выражается какое-либо типичное понимание жизни, тесно и глубоко связаны, – сколько бы мы их ни разграничивали и ни длили. Надо углубить исследование этой их основы, надо вскрыть великие намерения, – вот путь исторического исследования метафизических систем.
В этом смысле я предлагаю различать три основных типа. Единственным средством такого деления оказывается историческое сравнение: всякий метафизический ум подходит к разрешению загадки жизни с особой точки зрения, которая определяется его отношением к жизни и обусловливает неповторимую единичность его системы. Мы можем группировать эти системы по их отношениям зависимости, родственности, взаимного притяжения и отталкивания. Здесь, однако, мы встречаемся с затруднением, с которым приходится считаться при всяком историческом сравнении. Оно пользуется предварительной антиципацией при выборе признаков в том, что подлежит сравнению; и эти признаки определяют дальнейший путь. И потому то, что я здесь предлагаю, имеет лишь предварительный характер. Ядром здесь может служить только интуиция, разбившаяся из продолжительных занятий метафизическими системами. Облекая содержание ее в исторические формулы, мы сохраняем за ней субъективный характер. Возможны иные логические противоположения – можно соединить обе формы идеализма или связать объективный идеализм с натурализмом, – эти иные возможности остаются открытыми. Это разграничение типов не преследует иной цели, как только помочь глубже заглянуть в историю, исходя из жизни.
III. Натурализм
Человек находит себя определенным природой. Она объемлет и его тело и внешний мир. Состояния тела, владеющие им животные инстинкты определяют для человека его чувство жизни. Воззрение на жизнь, в силу которого жизненный путь должно проходить, удовлетворяя животным инстинктам и подчиняясь силам природы, утоляющей голод и жажду, старо как само человечество. Испытывая голод, половое влечение, дряхлея и умирая, человек чувствует себя во власти духов, населяющих природу. Он еще природа. Гераклит и апостол Павел презрительно определяют такое воззрение как жизнепонимание чувственной массы. Но оно вечно, и не было времени, когда бы оно не владело умами части людей. Даже во времена безусловного господства жреческой коллегии не умирала эта философия жизни чувственного человека; и в те времена, когда католицизм подавил теоретическое исповедание этой точки зрения, часто встречаются ссылки на эпикурейцев; и то, что не могло облекаться в философские учения, звучало в песнях провансальских трубадуров, в немецких придворных стихах, во французских и немецких песнях о Тристане. И в светской философии жизни XVIII века мы находим все то, что еще Платон говорил о молодых распутниках и богачах, описывая их теорию наслаждения жизнью. К удовлетворению животных инстинктов присоединяются еще тщеславие общественного положения и честолюбие, – что ставит человека в более тесную зависимость от окружающей среды. В основе этого жизнепонимания лежит всегда одно и то же отношение к миру, – подчинение воли животным влечениям, которые и определяют поведение человека: мышление и обусловленная им целесообразная деятельность находятся в подчинении у этой животности (Animalitát) и призваны служить к удовлетворению ее.
Это жизнепонимание находит выражение в значительной части литературы всех народов. Порою оно выступает как первобытная сила животности, но чаще в борьбе с религиозным мировоззрением. На знамени его написано – освобождение плоти. Историческая относительная правота этого мятежа вечно возрождающегося и вечно деятельного утверждения естественной жизни заключается в противоположении его необходимому, но тем не менее страшному дисциплинированию человечества религией. Из этого жизнепонимания, когда оно становится философией, возникает натурализм, который утверждает теоретически то, что прежде утверждалось в жизни: жизнь природы единственная и настоящая действительность; помимо нее ничего нет; жизнь духа только формально, заключающимися в ней особенностями отличается от физических процессов; и это бедное содержанием сознание есть также результат действия естественных причин в пределах физической действительности.
Структура натурализма остается неизменной, начиная от Демокрита и до Гоббса, и от него до «Системы Природы»: сенсуализм в качестве теории познания, материализм как метафизическое обоснование, и двустороннее отношение к жизни, – стремление наслаждаться и примирение с всесильным и чуждым мировым порядком через подчинение ему в созерцании.
Два основные свойства физического мира создают философское оправдание натурализма. Насколько преобладает в действительности, данной нам в опыте, протяженность и сила физических тел! Они объемлют, как непрерывное и бесконечно протяженное целое немногочисленные явления духа, которые кажутся редкими вставками в великой ткани физического миропорядка. Первобытный человек, созерцая это отношение, чувствует себя всецело подчиненным этому миропорядку – кроме того природа является источником познания единообразия. Ежедневный опыт учит человека отмечать эти единообразия и считаться с ними; позитивная наука о физическом мире восходит через изучение этих единообразия к познанию закономерных связей: так осуществляется идеал познания, недоступный наукам о духе, основывающимся на внутреннем опыте и истолковании его.
Но трудности натуралистической точки зрения гонят его беспрерывно к диалектическому развитию все новых определений своего отношения к миру и к жизни. Материал, на который он опирается, – это явления сознания; натурализм попадает в круг. Он стремится вывести сознание из того, что дано только как феномен сознания. Далее немыслимо вывести ощущение и мышление из движения, которое дано только как феномен сознания. Несравнимость физического и психического приводит после того, как неразрешимость проблемы была доказана всеми попытками решить ее, от античного материализма и до «Системы природы», к позитивистическому признанию коррелятивности физического и психического. Но и это решение проблемы возбуждает сознание. В конечном счете объяснение развития общества оказывается не по силам морали первоначального натурализма.
2Начну с теории познания натурализма. Его гносеологической основой является сенсуализм. Под сенсуализмом я понимаю учение, выводящее все познание из чувственного опыта и кладущее в основание оценок чувственное удовольствие и неудовольствие. Сенсуализм является непосредственным философским выражением натуралистического жизнеощущения. Отсюда ясно, почему натурализм, разрешая ставимую им психогенетическую проблему единства душевной жизни, рассматривает его как unitas compositionis единичных впечатлений. Сенсуалист не отрицает ни внутреннего опыта, ни разумной обработки данного, но он усматривает в физическом порядке основание познания закономерных связей действительности, и свойства мышления непосредственно или при помощи теории превращаются им в часть чувственного опыта.
Первая сенсуалистическая теория принадлежит Протагору. Сила мирового разума, проявляющаяся в человеческом мышлении, в предшествовавших системах не отделялась от физических свойств людей, от процесса дыхания и от телесно понимаемых чувственных образов. Протагор учил, что восприятие возникает из взаимоотношения двух движений, внешнего и внутреннего, совершающегося в организме, а так как для него мышление было неотделимо от восприятия, то он объяснял всю душевную жизнь из возникающих таким образом восприятий. Радость, печаль, влечение, – все истолковывалось им как взаимодействие двух движений, он был несомненный сенсуалист. И уже он сам усмотрел вытекающая из этих положений феноменалистические и релятивистические следствия. Релятивизм Протагора заключается в том, что для него всякое знание, оценка, цель обусловлены чисто эмпирическим фактом человеческой организации. Это понимание исключает возможность сравнения указанных функций с внешним миром, к которому они относятся. Итак, познание, оценки, целеполагания обладают лишь относительным значением, соотнесенным с человеческим организмом. Здесь отсутствует связь между субъектом и предметом познания, предпосылкой которой должно быть признание всеобщего, себе тождественного разума, повсюду признающего равное равным. Чувственные организмы в мире животных, простирающемся до человека, представляют бесконечное многообразие, в силу чего пришлось бы признать, что каждая форма организма должна создавать себе совсем особый мир. Чистая эмпиричность чувственной организации, подчинение ей всего мышления, и включение этой организации в связное единство физического мира – вот основание всех релятивистических учений древности.