Но подобно тому, как человек должен обратиться к своим собственным силам, чтобы заменить их, в своих работах, силами природы, так и интуиция остается не-обходимой для науки, чтобы последняя научилась обходиться без нее.
* * *Такова человеческая наука. Она довлеет себе только при наличности известного числа постулатов, идея о которых доставляется ей интуициями.
Но замечательно, что, если разум начинает размышлять над условиями действия и науки, то он находит, что постулаты действия совпадают по существу с постулатами науки.
Первая характерная черта человеческого действия – это то, что оно всегда преследует что-нибудь новое. В каждом из наших поступков дело идет о том, чтобы произвести явление, которое не представляет собой механической равнодействующей предшествующих побуждений. Конечно, человек не может действовать, не подражая или природе, или какому-нибудь другому человеку, или самому себе: однако он считает для себя недостойным ограничиться одним подражанием; и лишь только он хочет проявить себя как человек, он пытается использовать известные ему вещи, чтобы придумать какое-нибудь оригинальное открытие. Но это предполагает, что человек видит перед собой бесконечное поле возможностей. Понятие о бесконечном есть условие человеческого действия.
Во-вторых, действие проистекает из ощущения недостатка, чего-то не хватающего, какого-то совершенства, на которое мы можем претендовать и которым мы не обладаем. И оно приводит к сознанию возможности большего или меньшего благополучия. Оно не представляло бы никакого интереса, оно исчезло бы, если бы человек мог двигаться лишь в сфере однородного. Больше земель, больше богатства, больше силы, больше почета – все это представляет в глазах человека не просто большую сумму однородных единиц: это сознание некоторого другого состояния, сознание качественной перемены, новой ценности. Ощущение человека, поднимающегося в воздух, совсем не то, которое имела бы управляемая им машина, если бы она сознавала свою работу. Таким образом, второе условие действия это – идея качества, идея возможности не простого «больше» или «меньше», но изменения по существу, возможности «лучшего» или «худшего».
Действие не есть, впрочем, цель для самого себя. Человек действует в качестве индивида; и он намеревается сохранить свою индивидуальность, несмотря на все изменения, происходящие в среде, от которой он зависит. Дисгармония между этой средой и его состоянием есть для него причина страдания; он старается устранить проистекающие из этого неприятности; и первым делом он приноравливается – насколько он может это сделать, не рискуя своим существованием – к условиям, в которых он находится. Только такой ценой можно купить сохранение индивида. Это сохранение предполагает именно то, что биология называет приспособлением.
Это не все: человеческое действие не есть просто условие индивида как такового. Оно разумно; оно совершается ради известных целей, желаемых действующим субъектом; оно прибегает также к определенным средствам, согласным с преследуемой целью и с наклонностями субъекта. Человеческое действие предполагает, таким образом, синтетическую деятельность, способную к выбору, как ее до пускает в качестве своего собственного объекта психологическая наука.
Наконец, человеческое действие не заключено в границах индивидуального интереса; оно имеет целью общественный интерес как нечто иное и более возвышенное. Это не все: благодаря постоянному и взаимному влиянию индивида на общество и общества на индивида человек начинает постигать, все более и более отчетливо, высшие и идеальные цели, к которым он пытается направить и социальную жизнь и индивидуальную жизнь. Человеческое действие предполагает, таким образом, те самые понятия об обществе как об отличной реальности, и об идеальном долге, обязательном и для общества, и индивида, без которых не может обойтись социология, если она хочет быть наукой о человеческих обществах, а не просто о животных обществах.
Таким образом, действие, как и наука, предполагает некоторые постулаты; и постулаты эти по существу у них одни и те же. Реальное же и глубокое различие между наукой и действием заключается в том, что в то время как наука стремится устранить интуицию и оставить только закон, действие стремится поглотить закон, чтобы дать появиться самому богатому, самому гибкому и самому свободному по возможности существу.
* * *Это родство действия и науки, это общее признание одних и тех постулатов есть для ученого серьезный мотив не пренебрегать действием, но признать его – в самой его специфичности – реальным и совместным с объектами научного познания; и признать, наконец, его реальность и ценность даже в тех из его частей или его форм, которых не может ассимилировать наука.
Если бы, действительно, существовала способность мышления, которая была бы, так сказать, общим корнем науки и действия, то можно было бы сказать, что эта способность представляет не только интересную точку зрения, но и способ познания, имеющий известную ценность как в глазах ученого, так и в глазах обыкновенного человека.
Но то, что называют разумом, и есть именно эта способность. Древние греки видели в нем наставника мудрости, σοφια, и под этим словом понимали гармонию науки и действия. По их мнению, существует тесная и взаимная близость между умом и волей: отсюда сократовский парадокс добродетели, отожествляемой с наукой о благе. В новое время Кант распознал, что разум может определять наши суждения столько же в качестве практической, сколько в качестве теоретической способности; но, стоя на своей аналитической точке зрения, он находит эти способности внешними друг другу. Вот эту-то точку зрения и следует преодолеть. Надо настаивать на искусственном характере разделения теоретической и практической функции разума, ведь что характеризует разум, что составляет поистине его сущность и ценность, так это то, что он сливает в неразрывное единство условия действия и условия по-знания. Сказать, что это единство есть синтез теории и практики, значило бы опять-таки пользоваться подозрительной метафорой, ибо синтез предполагает наличность предсуществующих единиц. Здравый смысл, как говорил Декарт, разум, как его понимает обыкновенная речь, представляет собой принцип, более глубокий, чем подобный синтез: он есть коренное единство чувства реального и чувства рационального. Конечно, разум развивается, питаясь и научными познаниями и практическим опытом. Но он есть, сам по себе, ум в непосредственном соприкосновении с бытием, мысль тайно единая с действием.
Если размышление, исходящее из рассмотрения положительных наук, признает правомерность понятия разума в этом смысле, то правомерными окажутся и умозрения, в которых выражается жизнь и развитие этого разума. Но эти умозрения и представляют как раз то, что называют философией.
Они распадаются на три категории:
1) Что касается наук, то разум анализирует их методы, те операции, с помощью которых они образуются и развиваются, для того, чтобы выделить заключенный в них субъективный элемент, живой смысл их формул, отношение их достоверности к удовлетворению духа.
2) Что касается искусства, морали, религии, то разум пытается найти и определить отношение, соединяющее с данной и видимой реальностью эти три специфически человеческих мира, для которых внешняя реальность есть лишь опора; он пытается определить присущий им род существования и их значение. Искусство это мир, в котором человек находится у себя дома; он построен из материалов, взятых в этом данном нам и реальном мире, равнодушном к человеку. Мораль это идеальный мир, построенный разумом в качестве модели для человеческих обществ. Религия это мир, одновременно и внутренней и трансцендентный; он воспринимается и как сверхъестественный и как могущий быть реализованным в нашем видимом мире.
В то время как для человека, знающего только жизнь и науку, эти материально нереальные миры просто присоединяются, благодаря работе воображения или сердца, к чувственному миру, в котором мы себя застаем, философ может находить рациональное отношение между непосредственной реальностью и этими идеальными существованиями.
3) Наконец, разум может изучать самого себя, в своем отношении и к истине и к бытию: это и есть то, что специально называется метафизикой.
IVТак может философия сложиться в самостоятельное исследование, хотя она и исходит из изучения наук и анализа их данных. Ее функция заключается в том, чтобы найти отношения науки и действия. Она отвечает на потребность знать, оставляет ли бытие – поскольку оно выходит из рамок науки – место для работы ума, разума, человеческой мысли. Здесь перед нами человек, спрашивающий себя, не является ли ка-ким-нибудь образом он сам центром и единством вещей. Не найдет ли он в себе какой-нибудь черты совершенства, о которой можно с правом думать, что она родственна принципу вселенной?
Способ мышления философии – это не чистая интуиция, которая представляется для нас неосуществимой абстракцией; это также не чистое рассуждение, замкнутое в мире отвлеченных понятий; это – диалектика, руководимая постоянно прямым общением с самой конкретной и непосредственной, доступной нам, реальностью; и это – интуиция, которая, сохраняя свою самочинность, вбирает в себя самые глубокие и обширные понятия, до которых мог дойти человеческий дух. Это – возможно более тесное и интимное слияние диалектики с интуицией.
Поэтому, если в философском познании мы не имеем того рода объективности, который достаточен для наук и который основывается на искусственном построении внешнего мира, сравнимого с нашими отвлеченными понятиями, то оно все-таки не сводится к одному индивидуальному чувству. Оно имеет своей целью схватить саму основу научной объективности, и ценность его доказывается тем, что оно способно завоевывать умы: а это, несомненно, является всегда последним основанием достоверности.
* * *Если такова философия, то в чем же заключается ее отношение к науке?
На этот вопрос нельзя дать простого и пригодного раз навсегда ответа. Можно, конечно, легко решить его, давши сперва определение тех отношений, которые считают разумными, и рассмотрев затем, допускают ли философия и науки между собой подобные отношения. Но установленный таким образом a priori тип отношений есть лишь построения ума, и действительность вовсе не обязана подчиняться ему. Философия и наука сложились, определив мало-помалу, на основании изучения самой природы вещей, различные виды отношений, более глубоких, чем внешние отношения. Существует, говорил Гераклит, невидимая гармония, которая прекраснее гармонии видимой: Философия есть искание этой внутренней гармонии.
Греческая философия заключалась в открытии и трех сортах отношений: отношения тождества и противоречия; отношения механической причинности; отношения целеположности (финальности).
С Галилеем и Декартом наука и философия выявили новый род отношения: отношение непосредственной связи между двумя несводимыми друг к другу объектами. Разумеется, говорил Декарт, имея связь cogito ergo sum, я могу ее выразить потом в силлогистической форме, придумав для абстрактного выражения этой связи большую посылку: quiquid cogitat est и сделав тогда из ergo sum заключение. Но этот метод, пригодный в целях изложения, не годится для открытия связей, ибо он лишь выражает логически открытые уже ранее связи; а человек всегда находится и будет, несомненно, находиться в периоде поисков.
Философская проблема, поставленная декартовским учением о связи, заключалась в том, чтобы узнать, в какой мере можно считать рациональным отношение между А и В, рассматриваемыми как несводимые друг к другу члены. Так называемая рационалистическая школа пыталась интеллектуализировать то, что здесь на первый взгляд кажется чистой эмпирией. Декарт заметил, что оба члена некоторых связей схватываются вместе одной нераздельной интуицией духа: uno mentis intuitu. Лейбниц нашел между двумя связанными членами отношение непрерывности. Кант полагал, что эта связь есть синтез, производимый духом сообразно его потребностям и законам. Гегель открыл в реальных отношениях вещей сам дух, осуществляющий прогрессивно единство – одновременно конкретное и универсальное – являющееся его сущностью.
И даже ныне мы замечаем людей практического действия, как и специалистов-философов, углубляющихся в изучение понятия о солидарности в надежде открыть благодаря ему более рациональное и правильное понимание социальных отношений.
Духу утонченности, как говорил Паскаль, свойственно пытаться определять подобные отношения; и таковы отношения между философией и наукой. Вообще переход от науки к философии не есть нечто необходимое.
говорит Аристотель: Нет такой науки, которая не была бы более необходимой, чем философия. Человек может жить, не мысля: достаточно для этого ему забыть, что он человек. И так как мысль представляет собой напряжение и сопряжена с некоторым риском, то благоразумие, равно как и закон наименьшего усилия, легко убеждают человека обходиться без философской рефлексии. Но Аристотель прибавляет: … Если мысль не есть нечто необходимое, то она – нечто славное и возвышенное. Благодаря мысли, благодаря философии, человек начинает глубже понимать вещи, различает лучше реальные ценности, изыскивает средства сделать из разума силу, играющую роль в мире.
Поэтому, если отношение философии к науке не носить печати необходимости, если оно свободно (contingent), то оно все таки не случайно и произвольно. Само контингентное, говорил Лейбниц, может иметь рациональный корень. В глазах человека, который желает не только знать, но также понимать и составить себе идеал, есть известная солидарность между наукой и философией. Философия – это работа разума, пользующегося наукой и жизнью, чтобы осуществить самого себя.
* * *Находится ли эта концепция философии – соединяющая ее, в известном смысле, с науками – находится ли она в противоречии с результатом творчества великих философов прошлого, и ведет ли она к отрицанию этого творчества?
Она плохо мирилась бы с прошлым философии, если бы в истории последней желали видеть только логический ряд или цепь систем, которые имеют самодовлеющий характер и образуют особый мир, управляемый специальной диалектикой.
Но разве философия вся заключается в системах философии? И не представляют ли эти последние чего-то другого, а вовсе не неизменных построений, в которых думал замкнуться навсегда дух?
Философия переменила немало систем, следовательно она себя чувствовала тесно в системах. Мысль большинства философов развивалась, – следовательно, она не была рабой своих собственных творений. Правда, творения человеческого духа существуют в известном смысле особняком; и это побуждает критику схоластического рода считать своей задачей объяснение философских систем путем простого механического сопоставления текстов и документов. Но что составляет ценность, истину и плодотворность самих этих систем – это гений философа, воплощением которого они являются и который живет в них. И если фактически гений этот доступен нам лишь через тексты, если всякая попытка непосредственного общения с ним, как это могли бы сделать бестелесные духи, иллюзорна, то мы все-таки не обманываемся, разыскивая под буквой дух, под формулами – живую мысль.
Концепция философии, понимаемой как автономное и свободное (contingent) развитие разума, размышляющего над наукой и жизнью, вполне совместима с существованием и авторитетом науки. Такая философия не противоставляет науке замкнутой системы, своего рода априорной науки, воздымающейся напротив опытной науки, которая одна только признается правомерной современниками. С одной стороны, эта философия отлична от науки и находится в совсем иной плоскости; с другой стороны, открытая для воздей ствия науки, она никогда не может ни противоречить ей, ни игнорировать ее.
Заняв эту позицию, она ничего не теряет ни в своей реальности, ни в своей плодотворности. Дух имеет свойство, говорил Гете, постоянно возбуждать дух: Dies ist die Eigenschaft des Geistes, dass er den Geist ewig anregt. Философия как жизнь менее уловима, по видимости, но более действенна в своем влиянии на людей, чем философия как система.
Философия духа была, в действительности, тем пределом, к которому вели усилия великих мыслителей.
Платон и Аристотель были новаторами, желавшими освободить ум от ига механической необходимости и обеспечить ему свободное и независимое существование. Декарт считал своей главной задачей не построить систему, но развить свой разум, размышляя над уроком, даваемым науками и практическим опытом.
Эту задачу должны сохранить и мы. Она способна удовлетворить всем нашим честолюбивым мечтам. Разум либерален: он умеет сочетать уважение к прошлому с заботой о правах будущего. Он обеспечивает человеку сохранение всего наиболее ценного из наследства предков; и он радушно приветствует – в том, что в них существенного – наши самые прекрасные, самые дорогие надежды.
Перевел П .С . ЮшкевичГ. Гомперц3 Задачи учения о мировоззрении(Weltanschauungslehre)
1Философская дисциплина, называемая ныне то метафизикой, то теорией познания, часто также разделяемая на метафизику и теорию познания, в дальнейшем будет именоваться учением о мировоззрении или космотеорией.
Разъяснение1) Вряд ли можно отрицать наличность реальной потребности во всеобъемлющем названии для исследований обозначенного рода. Доказать это можно, разумеется, лишь раскрывши единую задачу этих исследований; но, так как мы только собираемся разыскивать подобную задачу, то такое доказательство не может быть дано в этом месте. Поэтому, принимая пока за данное наличность подобной потребности, мне остается здесь лишь, с одной стороны, показать непригодность ходячих наименований, а, с другой, пригодность предлагаемого мной выражения.