– Может, освободишь ящик-то?
– Нет, занято, – почти грубо отозвался Ставинский, не зная, что ему делать с этим чемоданом.
Тетка вздохнула глубоко и печально и потащила свои узлы прочь из зала – в «живую» камеру хранения. А Ставинский сунул руку в чемодан, под вещи, под дубленку и нащупал наконец то, что искал: пакет. Толстый, увесистый пакет. От души отлегло, он утер пот со лба и даже улыбнулся – неужели Мак Кери такой заботливый, что подбросил ему через своего московского агента не только документы и деньги, но и одежду? И очень кстати! Ехать в международный аэропорт Шереметьево в таких вот охотничьих сапогах, грязных брюках и в затертой кожаной куртке нелепо, международный аэропорт – это не Ярославский вокзал, там иная публика. Но где же переодеться? Он взглянул на часы – хорошие, тяжелые ручные часы фирмы «Омега» достались ему в наследство от Юрышева. Было 8.30, до отлета Вирджинии оставалось почти три часа. Но где же переодеться, елки-палки?! В туалете? Это будет странно, кто-то может обратить внимание – вошел в кабинку мужик мужиком, а вышел в дубленке, как пижон. И куда девать рюкзак? Положить в этот же ящик опасно. Мак Кери сказал, что второй раз к нему возвращаться нельзя. А других свободных ящиков, как назло, нет. Ч-черт!…
Ставинский закрыл ящик, покрутил ручки цифрового набора, чтобы сбить номер, и потащился вслед за теткой в «живую» камеру хранения. Там стояла длинная очередь, и та же тетка долго, в упор, с укоризной смотрела на Ставинского. Потом демонстративно плюнула на пол и презрительно отвернулась.
Через двадцать минут, сдав в окошко камеры хранения юрышевский рюкзак и получив картонный жетон, Ставинский с одним чемоданом в руке вышел из Ярославского вокзала на Комсомольскую площадь и сел в такси.
– В баню на Красной Пресне… – сказал он водителю.
– Может, в Сандуновские бани? – спросил тот.
Сандуновские бани – самые известные в Москве, но именно потому и не хотел ехать туда Ставинский – можно напороться на своих бывших знакомых или на знакомых Юрышева. А бани на Красной Пресне – для пролетариата, туда не ходит московская элита.
– Нет, – ответил он водителю. – В Сандуны нужно на весь день идти, а мне просто помыться с дороги…
– Откуда будешь? – спросил словоохотливый водитель. – Из Ярославля?
– Угу, – буркнул Ставинский, ему вовсе не хотелось затевать разговор с шофером…
Через двадцать минут в отдельном номере краснопресненской бани он вывалил на мраморную скамью содержимое кожаного чемодана: венгерский костюм, шесть индийских новых рубашек, два чешских свитера, туфли и теплые ботинки, электробритву «Нева» и, наконец, толстый пакет, завернутый во вчерашнюю «Правду». Развернув пакет, он нашел в нем все, что обещал ему Мак Керн, – два комплекта советских документов: два паспорта, две трудовые книжки, два воинских билета и два профсоюзных билета на имя Бориса Викторовича Романова, 1937 года рождения, и на имя Геннадия Матвеевича Розова, 1938 года рождения. При этом комплекте был и диплом зубного врача – Ставинский узнал из этого диплома, что он, Розов, окончил в 1960 году Саратовский медицинский институт. На всех документах – и розовских, и романовских – были его, Ставинского, фотографии, и в паспорте Романова значилось, что с 07.06.1977 года по 09.07.1981 года он отбывал срок заключения по статье 104 Уголовного кодекса РСФСР в исправительно-трудовом учреждении № Б-672-ОР, г. Салехард, Ханты-Мансийский национальный округ. Придирчиво осмотрев свои новые документы, так и не решив, кем ему сейчас стать – Розовым или Романовым, Ставинский стал пересчитывать деньги. Их оказалось семь тысяч. «Могли бы дать и побольше», – подумал Ставинский, а потом вспомнил, что «7» – это счастливое число. Если считать, что у него еще около двухсот рублей, которые он нашел в юрышевской одежде, то с этими деньгами можно начинать новую жизнь в России, и не валяясь на каменных полах железнодорожных вокзалов. Но где же записка о том, как связываться с Мак Керн в будущем? Неужели они просто швырнули ему эти деньги, документы и одежду и – бросили? Тщательно проверив все внутренние карманы чемодана, он ничего не нашел. Еще раз перелистал документы, деньги, даже изучил обрывок газеты «Правда», в который они были завернуты, – пусто. «Сволочи! Сволочи! Сволочи! – с отчаянием подумал Ставинский. – Бросили в России… Конечно, на кой я им теперь нужен? Они же знают, что я не могу пойти сейчас в КГБ и продать Вирджинию…»
С горечью в душе Ставинский, ступая босыми ногами по холодному каменному полу, прошел в душ, включил горячую воду и только тут вспомнил, что у него нет мыла. Забыл купить у банщика. «Черт с ним, – подумал он, – сойдет и без мыла…»
Но через десять минут, утеревшись вафельным полотенцем и с отвращением надев этот презрительный подарок ЦРУ – новый венгерский костюм, он стал перекладывать в карманы пиджака свои документы и документы Юрышева и тут обнаружил во внутреннем кармане пиджака потертую почтовую открытку с видом Ялты. Округлым женским почерком было написано:
«Дорогой! Милый! Где бы ты ни был, знай, что я тебя помню и люблю и, как всегда, жду твоих писем по старому адресу: Ялта, до востребования, Крыловой Ольге Никаноровне. Твоя старая и больная, но всегда любящая тебя тетя Оля».
Ставинский еще раз перечел эту записку и взглянул на оборот открытки. Там был вид Ялты – солнечного города на берегу Черного моря. На морском причале стояли корабли, и в морскую даль уходили яхты. Совсем как во Флориде, в Сарасоте…
15
«Объявляется посадка в самолет американской компании «Метролайнер», отбывающий рейсом тридцать два по маршруту Москва – Нью-Йорк. Пассажиров просят пройти на посадку в самолет…» – произнес все тот же железноухающий мужской радиоголос и затем стал повторять это же самое по-английски.
Вирджиния взяла Юрышева под руку и успокоительно заглянула ему в глаза. «Все! – просил ее взгляд. – Перестаньте трусить, полковник! На вас лица нет! Но ведь уже все, все позади! Досмотр багажа, проверка документов – все позади, и вот он стоит – американский «Боинг»! По движущейся ленте транспортера через стеклянную галерею прямо к трапу самолета, а там – уже дом, Америка!…» Но вслух она сказала только:
– Darling, are you O.K.?
Он кивнул. Он знал, что нужно взять себя в руки, улыбаться беспечной улыбкой, проститься со Стивенсоном, который стоит за стеклянным барьером и машет им рукой. Но что-то мешало ему расслабиться, какое-то внутреннее солдатское предощущение смертельной опасности. Так, за миг до прямого попадания вражеского снаряда иной солдат инстинктивно выскакивает из окопа или блиндажа. Юрышев знал это чувство, и оно спасало его не раз – на китайской границе во время советско-китайского конфликта, на испытаниях ракет «вода – воздух», когда боевая ракета застряла в шахте атомной подводной лодки, потому что какой-то мудак наладчик забыл в шахте телогрейку, и на первых испытаниях опытного экземпляра энергетической матрицы на Памире, когда никакого направленного землетрясения не вышло и горный обвал накрыл всю военно-научную экспедицию. И еще раз десять он ловил в себе это чувство во время охоты на волков и медведей, которой баловались молодые офицеры в уссурийской тайге. И всегда в таких ситуациях за миг до почти неминуемой смерти – взрыва или неожиданного броска зверя на спину – он почти безотчетно повиновался внутреннему инстинкту и спасал себя и людей. Даже в подводной лодке, когда уже шел обратный отсчет времени, он, увлекая своим хладнокровием двух наладчиков, вошел с ними в шахту и буквально за две секунды до пуска ракетных двигателей вытащил эту сволочную телогрейку из заклинившего пускового стопора…
Но здесь, среди нарядной импортной публики, путешествующих американских старух с кукольно накрашенными лицами, среди стеклянной чистоты этих залов и деловитой суеты таможенной службы, он не понимал, откуда надвигается на него ощущение опасности. Ведь уже действительно все позади – паспортный контроль, таможенный досмотр, и вот он рядом – американский самолет, американская территория.
Цепочка советских и американских пассажиров потянулась к трапу самолета. Юрышев знал, что уже можно идти в спасительное чрево этого «Боинга», но какое-то внутреннее чувство опасности держало его на месте и не позволяло шагнуть на эту черную, катящую к самолету ленту.
А тот, кто вызывал в нем эту тревогу, был спокоен. Майор Незначный стоял в конце стеклянной галереи, в матово-прозрачном тамбуре и ждал свою жертву. В руках у него была папка с ленинградскими фотографиями супругов Вильямс.
И еще один не видимый ни Незначным, ни Вильямсами человек был в многолюдном здании Шереметьевского аэровокзала. Ставинский. Он уже добился своего – он увидел Вирджинию, когда она под руку с Юрышевым и Стивенсоном шла следом за тележкой с багажом к залу таможенного досмотра, и пора было уезжать из этого опасного места, брать такси и мчаться на Казанский вокзал, чтобы сесть в первый попавшийся сибирский поезд, но… Он не мог заставить себя уйти отсюда. Он стоял на втором этаже, у балкона, и сквозь стеклянную стену смотрел на американский «Боинг». Уклоняясь от морозного ветра, по его трапу уже поднимались первые пассажиры. Грузчики загружали в багажный отсек чемоданы. Ставинскому показалось, что он увидел, как мелькнули и его два темно-рыжих кожаных чемодана – мелькнули и исчезли в чреве «Боинга». Америка была рядом – всего-навсего через эту стеклянную стену, но…
– Let's go, – сказала Вирджиния Юрышеву, и они шагнули на катившую к трапу самолета черную ленту пассажирского транспортера.
И когда они миновали последнюю проверку – белую шведскую арку контроля металлических предметов, за этой аркой, в пяти шагах от «Боинга», к ним шагнул из тамбура майор Незначный. За его спиной двигался рослый пограничник с автоматом через плечо.
– Госпожа Вильямс? – сказал Незначный на неплохом английском. – Моя фамилия Незначный, я майор Комитета государственной безопасности. Предъявите ваши документы, пожалуйста. – И он взял из рук Вирджинии их паспорта, но, даже не заглянув в них, открыл свою папку. На десяти больших черно-белых фотографиях были запечатлены отдельные фазы вчерашней встречи Вильямсов с ленинградскими «диссидентами».
– Вы узнаете себя на этих снимках? – спросил Незначный.
– Да, – сказала Вирджиния. – Вчера в Ленинграде к нам пристали какие-то хулиганы, я звонила в «Интурист», чтобы выразить свой протест.
– Эти люди – государственные преступники. Одного из них мы арестовали, а двое скрылись. Вам придется задержаться в Москве, чтобы дать показания…
– Мы не можем задерживаться, – ответила Вирджиния, пытаясь сохранить вежливое спокойствие. – Вот наш самолет, мы улетаем через несколько минут.
– К сожалению, мы вынуждены отстранить вас от этого рейса. Арестованный показал, что вы взяли у них нелегальные антисоветские письма.
– Мы ничего не брали, клянусь вам! – холодея от ужаса, сказала Вирджиния.
– Я вам, безусловно, верю, госпожа Вильямс. Но нам придется устроить вам очную ставку с этим преступником и проверить вашу одежду. Вы же сами видите на этих снимках, что господин Вильямс кладет в карман какие-то бумаги…
– Мы не можем задерживаться, мой муж болен! Вы не имеете права нас арестовывать, мы американские граждане!…
– Которые приехали в СССР со специальным заданием – вступить в контакт с антисоветскими заговорщиками… – вежливо продолжил ее фразу Незначный. Он хорошо знал, что последует за этим: небольшой скандал, возмущение, слезы Вирджинии и требование ее мужа немедленно связать их с американским посольством. Но документы, извлеченные из их одежды, станут бесспорным доказательством их антисоветской деятельности. Пару дней они посидят врозь в тюремных камерах на Лубянке якобы в ожидании, пока из Ленинграда привезут арестованного «заговорщика», потом – очные ставки, многочасовые допросы и при этом все остальные следователи будут с ними грубы, будут грозить тюрьмой, и только он, Незначный, «поверит» в то, что они ни в чем не виновны, и предложит сделку: за свободу – сотрудничество с КГБ. О, ничего особенного и вовсе не сейчас, а когда-нибудь в будущем, да и вообще это чистая формальность – подписать пару ничего не значащих бумаг. Просто иначе он не может уговорить начальство выпустить их и прекратить это дело. О, он еще станет их лучшим другом! Эта Вирджиния еще будет заискивающе заглядывать ему в глаза, и он скажет ей, что помог их освобождению только ради ее прекрасных глаз и их встречи «когда-нибудь в будущем». И они еще будут благодарить его за спасение, как это было не раз с другими «крестниками»…
– Прошу вас следовать за мной, – сказал он с улыбкой Вирджинии и Роберту.
Но то, что произошло в следующую секунду, было полной неожиданностью и для Незначного, и для Вирджинии. С самого начала этого разговора Юрышев успокоился – как всегда в минуту смертельной опасности. И пока Вирджиния разговаривала с Незначным, холодный офицерский мозг Юрышева просчитывал варианты спасения. Он не может задерживаться в Москве и на полчаса, потому что при первом же допросе его далеко не американское произношение выдаст его с головой. И тогда… Он читал где-то, что стоит ему вступить на борт американского самолета, как он оказывается на американской территории, под защитой американского флага. А даже если это и не так, все равно есть только один путь спасения – этот самолет. Несколько советских дипломатов, которые прошли уже в самолет, могут быть его заложниками, если советские власти запретят самолету взлет. Нужно оружие.
Он не знал, есть ли оружие под пальто у этого майора КГБ, но вот рядом другое оружие – автомат Калашникова на плече у солдата-пограничника, тридцать пуль в рожке патронника. И неплохо бы самого этого майора втащить, как заложника, в самолет… Что еще? Как еще можно спастись? Нет, не было другого выхода. Или застенки КГБ, или… Спокойно. Два послушно-расслабленных шага за этим майором, отчаянные глаза Вирджинии, резкий поворот к идущему за спиной солдату-пограничнику и – давний, усвоенный еще в офицерском училище прием рукопашного боя: ногой в пах солдату, а рука уже сорвала автомат с его плеча.
Ахнула Вирджиния, изумленно повернулся Незначный, привычно щелкнул затвор автомата в профессиональной руке Юрышева, и, сам не зная, почему именно по-немецки, Юрышев крикнул Незначному:
– Хальт!
Может быть, потому, что так он кричал в детстве, когда играл с мальчишками в партизан и фашистов.
– Вы с ума сошли! – ринулся к нему Незначный, понимая, что никакой американский турист никогда в жизни не будет стрелять, и ликуя от этого нового поворота событий – теперь-то уж этот Вильямс у него в руках! Еще бы! Нападение на советского пограничника!
Но это было последней мыслью Незначного и его последней ошибкой в жизни. Едва он протянул руку, чтобы вырвать автомат у этого идиота американца, как Юрышев нажал курок. Прозвучала короткая автоматная очередь, она прострочила шинель Незначного и вырвала кровавые фонтанчики у него на спине, но не столько боль, сколько изумление выразило падающее лицо Незначного.
Схватив Вирджинию за плечо, Юрышев потащил ее к трапу самолета, откуда уже нырнули в самолет перепуганные пассажиры и стюардесса. Несколько офицеров и пограничников выскочили из аэровокзала и замерли под направленным на них дулом юрышевского автомата.
Но то, что не видел в этот момент Юрышев, видели сквозь стеклянную стену аэровокзала его двойник Ставинский и еще сотня привлеченных выстрелами пассажиров и провожающих.
Они видели, как сбоку от трапа, возле грузового люка самолета, один из «грузчиков» вытащил из-под комбинезона пистолет и, спокойно прицелясь, выстрелил в Юрышева, когда тот был уже на трапе самолета, в двух шагах от люка.
Это был хороший стрелок, пуля попала Юрышеву в голову.
Выронив автомат, Юрышев покатился по ступенькам трапа вниз, не выпуская из руки мех шубки Вирджинии и волоча ее за собой.
Внизу, у земли, и Вирджинию, и тело Юрышева подхватили набежавшие офицеры КГБ и пограничники. В истерике Вирджиния наотмашь дала кому-то из них по лицу и все пыталась дотянуться до юрышевского автомата, но ей тут же заломили руки назад и повели, потащили внутрь аэровокзала.
За ней солдаты несли тело незадачливого майора Незначного, который всего-то навсего хотел выполнить план по вербовке иностранных туристов, и тело американского туриста Роберта Вильямса, который неизвестно почему проявил вдруг такую агрессивность…
А в самом аэровокзале уже побежали вдоль стен аэрофлотские служащие, отгоняя пассажиров и провожающих от окон.
Ставинский в испарине сел в кресло. Нужно было, пока не поздно, уносить отсюда ноги, но эти ноги были сейчас ватными от страха и за себя, и за Вирджинию…
Часть третья В капкане
ПОСОЛЬСТВО СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ
МОСКВА, УЛИЦА ЧАЙКОВСКОГО, 19 – 23
В МИНИСТЕРСТВО ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СССР
Первому заместителю министра иностранных дел СССР господину КОЗЛОВУ Виктору Афанасьевичу
18 ноября 1981 г.
Посольство Соединенных Штатов Америки свидетельствует свое почтение Министерству иностранных дел СССР и обращает внимание на то, что 16 ноября 1981 года в московском международном аэропорту Шереметьево были задержаны при отбытии из СССР граждане США туристы Роберт и Вирджиния Вильямс. По сообщению очевидцев – пассажиров рейса № 32 Москва – Нью-Йорк, во время задержания был убит гражданин США Роберт Вильямс, а его супруга г-жа Вирджиния Вильямс была арестована сотрудниками органов госбезопасности СССР.
Несмотря на правила, установленные консульской конвенцией между Правительством СССР и Правительством США, нормы советского законодательства и общепринятую международную практику выяснения подобных инцидентов, работники нашего Консульства уже третий день не могут встретиться с задержанной органами Комитета государственной безопасности СССР гражданкой США госпожой Вирджинией Вильямс, выяснить ее местонахождение и причины ее ареста. Многократные обращения нашего Консульства в соответствующие советские инстанции остаются безответными.
Посольство Соединенных Штатов Америки выражает уверенность, что Советская Сторона в ближайшее время прояснит нашему посольству суть этого инцидента, представит объяснение причин задержания американских туристов супругов Вильямс и обстоятельств гибели американского гражданина Роберта Вильямса. Одновременно посольство Соединенных Штатов Америки требует предоставить работникам нашего Консульства возможность незамедлительно встретиться с задержанной советскими властями гражданкой США Вирджинией Вильямс и способствовать ее освобождению.