Все это хозяин кабинета произносил не спеша, ровным голосом, но и без запинок, как давно продуманное и решенное. Два журналиста быстро записывали за ним.
– Все, – сказал им хозяин кабинета. – Надо развить этот тезис. Когда напишете статью, покажете ее мне.
– Безусловно! Конечно! – сказал один из журналистов. – Мы можем задать ей несколько вопросов? – Он кивнул на дверь, куда ушла Вирджиния.
– Каких вопросов? – спокойно спросил хозяин кабинета.
– Ну, например, почему она, голливудская актриса, решила заняться антисоветской деятельностью? – сказал один.
– И каким образом вошла в контакт с этими уголовниками-диссидентами? – спросил второй.
– Не нужно вам задавать ей никаких вопросов. Можете идти. – Кивком головы хозяин кабинета показал журналистам на дверь, но все-таки чуть смягчил тон, объяснил: – Вы ее видели, этого достаточно. А ее ответы на ваши вопросы сочините сами…
И когда за журналистами закрылась дверь, он повернулся к оставшимся и сказал задумчиво:
– Теперь нужно решить, куда ее сажать, в какой лагерь. Это раз. Женского лагеря для иностранцев у нас нет, а ради нее одной мы такой лагерь создавать, конечно, не будем…
– Посидит в общем лагере, такие случаи уже были… – вставил полковник Орлов и тут же осекся: хозяин кабинета не терпел, когда его перебивали. Он вообще в грош не ставил мнение своих подчиненных. Максимум доверия, которое он иногда им выказывал, – если в их присутствии рассуждал вслух.
– Второе, – сказал он, пропустив замечание Орлова мимо ушей с таким бесстрастным выражением лица, словно полковника вообще не было в кабинете. – Я не могу понять, почему этот Вильямс так остро реагировал на арест. Он же не знал, что у него в пальто зашиты антисоветские материалы…
Теперь, когда он замолчал и сквозь очки требовательно смотрел на полковника и генерала, они имели возможность высказаться.
– Скорей всего он просто псих… – сказал генерал.
– Не знаю… Не знаю… Во всяком случае, нужно усилить боевую подготовку офицерского состава. А то я замечаю, что у нас даже оперативные работники заплыли жир… – Он осекся, увидев вошедшую Вирджинию.
Даже без косметики она была красива. Душ вернул ее лицу свежесть. Чистые, вымытые и высушенные феном волосы пышно лежали на плечах, а смятое платье только подчеркивало контраст между красотой этой женщины и ее одеждой. Это существо явно нуждалось в другой оправе…
Но только этой заминкой в речи и выдал себя хозяин кабинета. А бесстрастное выражение его лица не изменилось. Он потрогал стакан с чаем и сказал Вирджинии по-английски все тем же ровным, барским, чуть глухим баритоном:
– Ваш чай еще не остыл. Садитесь и пейте. И ешьте бутерброды. КГБ вовсе не такая страшная организация, как о нас пишут на Западе. Мы просто делаем свою работу, мы защищаем интересы страны. Садитесь.
И то ли потому, что были в его тоне спокойная властность и уверенность в том, что она подчинится, то ли потому, что после освежающего душа голод стал острым до головокружения, но Вирджиния молча присела на край стула у его стола и принялась за бутерброды и чай. А они молчали. Они смотрели, как она ест, и хотя Вирджиния изо всех сил убеждала себя есть не спеша, но голод и свежий воздух кружили голову, и, чтобы остановить это головокружение, она ела быстрей и суетливей, чем следовало по ее разумению. И при этом непроизвольно, стесняясь этой унизительной поспешности, бросала на мужчин короткие взгляды. Хозяин кабинета нажал кнопку селектора и сказал в микрофон по-русски:
– Еще бутерброды и чай.
И не успела Вирджиния допить свой стакан чаю, как в кабинет вошел все тот же майор-секретарь с новыми бутербродами и чаем. Но теперь, успокоив первый приступ голода, Вирджиния взяла себя в руки. Превозмогая соблазн, она отодвинула от себя вторую тарелку с бутербродами и лишь отпила горячий чай из второго стакана.
– Спасибо! – сказала она. – Я требую свидания с представителем американского посольства.
Он усмехнулся, а полковник и генерал открыто расхохотались – так не вязался уютный, как у домашней кошки, вид этой женщины с ее так называемым «требованием».
– Хорошо, – сказал хозяин кабинета. – Я приму ваше требование к сведению. А теперь скажите, почему ваш муж убил нашего офицера? Ведь он только хотел задержать вас на пару часов, чтобы выяснить кой-какие подробности.
Вирджиния посмотрела ему в глаза. Этот вопрос десятки раз уже задавали ей на допросах полковник Орлов и другие следователи. Она не отвечала им, она на все вопросы твердила одно: «Я требую свидания с представителями американского посольства». Но, лежа по ночам в одиночной камере на жестком соломенном матраце, она понимала, что каким-то образом нужно объяснить им эту экстравагантную выходку Юрышева-«Вильямса», пока они сами не начали искать разгадку. Разве не спросит ее о том же и представитель американского посольства? Прислушиваясь по ночам к своему телу, она одновременно перебирала в памяти все события этих дней в Москве и нашла зацепку. Теперь, глядя в глаза этому сытому, самоуверенному человеку в хорошем французском костюме и чувствуя на себе его спокойный оценивающий мужской взгляд, она сказала:
– Роберт был очень неуравновешенный. Мы не написали в анкете, что он воевал во Вьетнаме и был там контужен – мы боялись, что нам не дадут въездную визу в Россию. А когда мы приехали сюда, Роберт сразу увидел, что за нами следит этот ваш майор…
Генерал и полковник взглянули на нее удивленно, но лицо хозяина кабинета продолжало оставаться бесстрастным, и только небольшие белые пятна – признаки гнева – выступили на скулах. Вирджиния понимала, что блефует и играет с огнем, но разве может опровергнуть ее покойный майор Незначный? И разве не он подсылал к ним эту сексуальную красотку, и компанию с цыганами на день рождения Роберта, и водопроводчика, и, наконец, он ехал в Ленинград в соседнем с ними купе…
– Ну да! – сказала она. – Он следил за нами в гостинице и даже поехал с нами в Ленинград, мы же видели его в поезде! И Роберта это ужасно нервировало. К тому же он был болен, у него все время была высокая температура, и ему все казалось, что сейчас нас арестуют за что-нибудь. Например, за то, что он воевал во Вьетнаме против коммунистов. Потому что иначе зачем за нами следить? Роберт даже из гостиницы боялся выходить. Только в Ленинграде мы решили немножко погулять. Но когда там на улице к нам пристали какие-то хулиганы, Роберт сразу сказал мне, что это провокация и что, если нас арестуют, он живым в руки не дастся. И поэтому в аэропорту…
Хозяин кабинета нажал кнопку вызова секретаря и сказал возникшему в двери майору, кивнув на Вирджинию:
– Уведите…
– Следуйте за мной! – приказал ей по-английски майор.
Вирджиния встала, растерянно посмотрела на хозяина кабинета:
– Я получу свидание с представителем американского посольства?
– Вы получите как минимум три года тюрьмы за участие в убийстве советского офицера. Идите и… можете взять с собой в камеру эти бутерброды.
Вирджинию словно стегнули плеткой по лицу – он сказал это таким тоном, будто бросил нищенке презрительную милостыню.
– Послушайте, вы! – сказала она. – Если бы я могла выблевать вам на стол все, что я сейчас тут съела, я бы сделала это с большим удовольствием…
Майор-секретарь испуганно ухватил ее за локоть и потащил из кабинета, но она успела еще презрительно обернуться перед дверью и бросить:
– Ты корчишь из себя джентльмена? Плебей!
Майор вытолкнул ее из кабинета в приемную, где ее ждал тюремный конвой.
А там, в кабинете, за закрывшейся тяжелой дверью, обитой тисненой кожей, хозяин кабинета, побелев от гнева, негромко пристукивал открытой ладонью по столу и говорил полковнику Орлову:
– У вас что? Полные идиоты работают в отделе? Какой-то вшивый врач из Вашингтона в первый же день обнаружил слежку…
Голос по селектору прервал его:
– Разрешите обратиться, товарищ генерал…
– Кто это? – гневно спросил в микрофон хозяин кабинета.
– Брусько, начальник отдела секретной документации.
– Чего тебе?
– При осмотре сейфа покойного майора Незначного я обнаружил странную карту Америки и Канады, товарищ генерал. По-моему, на этой карте Незначный отмечал всех туристов, с которыми он работал последние годы…
Хозяин кабинета молча выдохнул воздух и печально покачал головой. Господи, с какими кретинами ему приходится работать!
– Зачем он отмечал их на карте? – устало спросил он в микрофон.
– Черт его знает, товарищ генерал. Может, хотел продать эту карту американцам. Разрешите заняться им подробней?
– Н-да… – вяло проговорил он. – Займитесь…
3
Через два часа в устланном вытертыми коврами кабинете начальника Лубянской тюрьмы полковник Орлов ознакомил представителя американского посольства Ларри Кугеля с обвинительными материалами по делу американской гражданки Вирджинии Вильямс. В серой папке с ботиночными шнурочками были фотографии встречи супругов Вильямс с ленинградскими «диссидентами» на Невском проспекте, «чистосердечные признания» самих этих «диссидентов» о том, какие материалы они передали при этой встрече Вильямсам и, наконец, фотографии пальто Роберта Вильямса и шубы Вирджинии – отпоротая подкладка и извлеченные из-под этой подкладки «антисоветские материалы». Читая эти материалы и разглядывая фотографии, Ларри Кугель понимал, что вина Вильямсов очевидна. И теперь нужно это дело как-то замять, спустить на тормозах и апеллировать к гуманности советских властей, чтобы пожалели женщину. В конце концов, всю вину можно свалить на Роберта Вильямса – он все равно погиб…
– Брусько, начальник отдела секретной документации.
– Чего тебе?
– При осмотре сейфа покойного майора Незначного я обнаружил странную карту Америки и Канады, товарищ генерал. По-моему, на этой карте Незначный отмечал всех туристов, с которыми он работал последние годы…
Хозяин кабинета молча выдохнул воздух и печально покачал головой. Господи, с какими кретинами ему приходится работать!
– Зачем он отмечал их на карте? – устало спросил он в микрофон.
– Черт его знает, товарищ генерал. Может, хотел продать эту карту американцам. Разрешите заняться им подробней?
– Н-да… – вяло проговорил он. – Займитесь…
3
Через два часа в устланном вытертыми коврами кабинете начальника Лубянской тюрьмы полковник Орлов ознакомил представителя американского посольства Ларри Кугеля с обвинительными материалами по делу американской гражданки Вирджинии Вильямс. В серой папке с ботиночными шнурочками были фотографии встречи супругов Вильямс с ленинградскими «диссидентами» на Невском проспекте, «чистосердечные признания» самих этих «диссидентов» о том, какие материалы они передали при этой встрече Вильямсам и, наконец, фотографии пальто Роберта Вильямса и шубы Вирджинии – отпоротая подкладка и извлеченные из-под этой подкладки «антисоветские материалы». Читая эти материалы и разглядывая фотографии, Ларри Кугель понимал, что вина Вильямсов очевидна. И теперь нужно это дело как-то замять, спустить на тормозах и апеллировать к гуманности советских властей, чтобы пожалели женщину. В конце концов, всю вину можно свалить на Роберта Вильямса – он все равно погиб…
– Когда я смогу повидать госпожу Вильямс? – спросил он у полковника Орлова.
– Хоть сейчас, – ответил полковник и повернулся к начальнику тюрьмы: – Вызовите арестованную.
Через несколько минут ввели Вирджинию. Ни полковник Орлов, ни начальник тюрьмы не собирались покидать кабинет, и Кугель не настаивал на этом – все равно их разговор с Вирджинией будет прослушиваться и записываться скрытым магнитофоном. Он рассматривал эту женщину. Она совсем неплохо выглядит, несмотря на эти четыре дня заключения. Но трудно поверить, что эта такая домашняя, явно мягкая женщина была способна принимать участие в убийстве.
– Садитесь, – сказам Вирджинии полковник Орлов. – Вы просили свидания с представителем американского посольства. Пожалуйста, мы соблюдаем международные законы.
Кугель представился, показал Вирджинии свои документы, потом спросил:
– Вы хотите сделать какое-нибудь заявление?
– Хочу, – сказала Вирджиния. – Я утверждаю, что ни Роберт Вильямс, ни я не брали у этих диссидентов никаких материалов и мы понятия не имели о том, что находится в подкладке нашей одежды. Я думаю, что эти антисоветские материалы появились в нашей одежде потом, после ареста. Во всяком случае, их извлекли из одежды не в моем присутствии. Мало ли что можно было туда подложить! Алмазы, секрет атомной бомбы!…
«Н-да, – подумал Кугель, – она избрала далеко не лучшую тактику». Но вслух спросил:
– А почему в таком случае Роберт напал на офицера КГБ? Он же не знал об этих документах…
– Я уже объясняла им сегодня. Роберт воевал во Вьетнаме и был там контужен, но мы это скрыли в анкете – боялись, что нам не дадут из-за этого разрешение приехать в Россию. Но я уверена, что вы подтвердите им, что он был контужен во Вьетнаме. – Глазами она кричала, внушала Кугелю, чтобы они обязательно подтвердили это русским. – А когда мы приехали сюда, мы сразу увидели, что за нами установлена слежка. Он даже хотел тут же уехать обратно, но боялся, что это будет еще подозрительней. К тому же он был болен, с температурой. И когда нам устроили эту провокацию в Ленинграде, он мне сказал, что, если нас арестуют, он живым в руки не дастся. Я думаю, если вы запросите Вашингтон, вам пришлют документы, что Роберт был контужен во Вьетнаме, и вы покажете эти документы русским…
И снова ее глаза обжигали Ларри Кугеля какой-то настойчивой требовательностью, приказом. Да, подумал Кугель, странная женщина. И странная форма защиты – ведь судить будут не покойного Вильямса, а ее. И даже если этот Роберт Вильямс воевал во Вьетнаме, зачем русским подкладывать ему в одежду антисоветские документы? Ерунда! Наверняка Роберт Вильямс сам связался с этими диссидентами. Тем более, если его контузило во Вьетнаме взрывом русской гранаты или русского снаряда. Хотел насолить Советам, это ясно. Вот негативная сторона нашей свободы, подумал Кугель. Немыслимо вообразить, чтобы советский человек сам, по своему почину, без приказа КГБ летел в чужую страну и устраивал там антиправительственные акции. А американцы летают куда угодно, делают что хотят, а потом выручай их то из турецких тюрем, то из советских! Вот как эту женщину. Да, нужно что-то придумать для нее, нужно подсказать ей другую версию защиты. Но какую?
– Я думаю, Вирджиния, – сказал он, – что вы недостаточно хорошо знали своего мужа. Ведь вы познакомились с ним недавно, не так ли? Если он воевал во Вьетнаме, значит, у него могли быть какие-то свои счеты с русскими, о которых вы не знали. И не исключено, что он действительно взял у этих диссидентов какие-то материалы, вшил их в свое пальто и в вашу шубу, а вы об этом ничего не знали, вы понимаете? – Теперь его глаза пытались внушить ей эту версию: она ничего не знала, во всем виноват ее погибший муж. – Очень благородно с вашей стороны защищать его, но он уже все равно погиб, вы понимаете?! Боясь разоблачения, он поступил слишком вспыльчиво, тем более при его контузии, но вы об этих документах ничего не знали, вы меня понимаете?
Вирджиния смотрела ему в глаза. Она понимала его. Похоже, ничего больше они оба не смогут сказать друг другу в присутствии полковника Орлова и начальника тюрьмы. И она даже не может назвать ему имена Мак Кери и Даниела Дж. Купера.
– Во всяком случае, – продолжал Ларри Кугель, – вы не должны отчаиваться. Американское правительство примет все меры для вашего освобождения. Мы уверены, что советская сторона проявит гуманность по отношению к женщине, которая оказалась жертвой неуравновешенного характера своего мужа.
– Мне сказали сегодня, что меня посадят минимум на три года.
– Вы должны проявить терпение, Вирджиния. Мы примем все меры, чтобы сократить этот срок. Мы будем настаивать, чтобы вас защищал наш защитник. Я полагаю, советская сторона нам в этом не откажет, – повернувшись к полковнику Орлову, закинул удочку Ларри Кугель. – Как вы считаете, господин Орлов?
– Это не в моей компетенции… – ответил полковник, твердо зная, что еще ни одному иностранному, а тем более американскому, адвокату не было позволено вести защиту в советском суде. Иначе что это был бы за суд, усмехнулся про себя полковник.
Кугель поднялся, явно собираясь прощаться. Спросил напоследок:
– Вирджиния, у вас есть какие-нибудь просьбы? Я вам принес передачу, американские продукты из посольства. Передачу проверят и, я надеюсь, отдадут вам. Что вам передать в следующий раз?
Она пожала плечами:
– Не знаю. Что-нибудь питательное. Мне кажется… мне кажется, что я беременна… – добавила Вирджиния смущенно.
Полковник Орлов настороженно повернул к ней лицо, а Кугель просиял:
– О, это другое дело! Это замечательно! Что же вы мне сразу не сказали, Вирджиния? Я уверен, что советская сторона проявит гуманность к беременной женщине! Это меняет все дело!…
…В камере Вирджиния упала на пол и разрыдалась – второй раз за сегодняшний день. Тут же открылось крохотное окошко в двери, и надзиратель сказал снаружи:
– Встать! Лежать на полу запрещено! Примите передачу…
И сквозь окошко-«кормушку» бросил в камеру бумажный пакет – передачу Ларри Кугеля. Упав на цементный пол, пакет лопнул, из него плеснуло на пол разлившееся молоко, и по этой луже молока покатились оранжевые флоридские апельсины – призраки прошлой жизни.
Утерев слезы, Вирджиния подняла один из апельсинов, но тут дверь камеры распахнулась, два дюжих надзирателя подхватили ее под мышки и опять потащили по коридору, по лестнице – не на допрос, а в тюремную медсанчасть. Вызванный полковником Орловым гинеколог прямо при нем, при Орлове, осмотрел Вирджинию, но сказал, что на такой ранней стадии ни один врач визуально определить беременность не может, а для анализа мочи на беременность нужен дефицитный немецкий препарат «гравимун». «Ладно, плевать! – по-русски сказал врачу полковник. – Обойдемся без анализов…»
4
Поезд шел на юг, к Ялте. Уже четвертый день Ставинский мотается по железным дорогим России, меняет поезда и вагоны. Поначалу его гнал из Москвы простой животный страх за свою жизнь, и он ездил только в общих вагонах, набитых простым людом. Здесь пахло потом, кирзовыми солдатскими сапогами, нестираным бельем. В открытых купе сидели на горшках дети, а рядом за столиком или просто на вагонной лавке их родители ели вареную картошку с луком и селедкой. Но только в такой толпе, в гуще людей чувствовал Ставинский хоть какую-то относительную безопасность. Вряд ли КГБ будет искать его в таких вагонах, скорей в мягких, купированных. Впрочем, конечно, если начнут искать, то будут искать везде, не помогут ни эта еще робкая щетина на щеках, ни телогрейка, которую он купил на какой-то станции, чтоб не отличаться от пассажиров общих вагонов своей болгарской дубленкой. И все-таки на верхней полке общего вагона, под пыльным суконным одеялом и серой простыней, на ватной железнодорожной подушке было спокойней, чем в отдельном купе, где страх выел бы сердце, печенку и всю душу. А здесь этот страх заглушают постоянные разговоры пассажиров на нижних полках – за четыре дня Ставинский узнал о стране больше, чем если бы прожил в Москве целый год. Отпускники из Заполярья и Сибири ехали на юг вдогонку за теплым солнцем и охотно рассказывали своим соседям о больших северных заработках, которые все равно уходят неизвестно куда, потому что водка стала в два раза дороже и даже питьевой спирт стоит уже не 5.98, как несколько лет назад, а целых 12! Мяса нет, а есть только мороженая оленина. Уральская семья, которая везла свою полуслепую девочку в Одессу, в знаменитую филатовскую глазную больницу, рассказывала, что на Урале уже пятый год карточная система…