Он купил в киоске у вокзала бутылку пива и газету «Правда» и стал ждать поезда.
«Получается, что я ни капли не продвинулся, хоть и нашел этот таинственный дом, – с тоской думал он. – И ведь нет, чтобы повезло, чтобы у этого неизвестного была бы редкая фамилия. Теперь опять придется возвращаться на ту же точку, с которой начал. Нет, не найти мне Олю в этом огромном городе… Он словно издевается надо мной, ставит мне ловушки раз за разом…»
Он вдруг вспомнил деревню, мягкую пыльную дорогу, по которой ходил на свидания к Оле, и у него тоскливо заныло сердце. Все бы, кажется, сейчас отдал, чтобы вернуть это время, снова пройти на закате по этой дороге, увидеть любимые глаза…
«Кому мы мешали? – с горечью думал он. – Просто любили друг друга, хотели быть вместе. Разве от этого кому-нибудь было плохо? Почему все так получилось? Нет, в такой несправедливости судьбы есть что-то неправильное. С этим надо бороться. И кто я буду, если опущу руки? Не мужик, а так, слюнтяй какой-то. Я жизни своей за нее не пожалею… Я найду ее, и мы уедем к себе, будем жить вместе и никогда не расстанемся…»
Подошел поезд. Петя устроился в полупустом вагоне у окна и поехал обратно в Москву.
«Най-ду, най-ду, най-ду…» – глухо стучали колеса в такт его мыслям.
Сон
Он и не подозревал, что в ту же самую ночь, когда все в палате спали, Оля вдруг вскочила на постели и истошно закричала, а потом заплакала. Казалось, что она впала в транс или лунатический припадок. Глаза ее были закрыты, слезы катились из них градом. Женщины проснулись и испуганно смотрели на нее, не зная, что делать. Прибежала санитарка – начала успокаивать ее, дала какой-то микстуры.
– Небось придуривается, устраивает припадок перед решением комиссии, – тихо сказал кто-то.
– Да зачем это ей? У нее статья не тяжелая, получит три года и выйдет… в психушке ей хуже придется, – возразили из другого конца палаты.
– А ну заткнитесь, разгалделись… Нечего тут смотреть, брысь по кроватям. Она уже утихла, – прикрикнула санитарка.
Девушке и вправду стало легче, она очнулась и перестала кричать, только тихо плакала. Перед ее глазами еще стоял недавний сон, и она знала, что он особый – вещий.
Видела она в нем то, во что поверить никак не удавалось, настолько ужасен и безысходен был сон. Но Оля знала, что это правда.
Она увидела свою родную деревню. До этого деревня часто снилась ей, но то были обычные простые сны. Этот же сон был каким-то плотным, выпуклым, и в то же время все в нем выглядело нарисованным, неживым…
Она снова находилась у себя дома. Никого из родных рядом не было. В доме был идеальный порядок, словно Анна приготовилась к приезду важного гостя, – все кастрюли-горшки-тарелки по полкам, пол чисто выметен, пыль вытерта, кровати заправлены. На столе фотографическая карточка – Анна с двумя сыновьями.
Выйдя на улицу, Оля увидела, что рядом нет домов соседей – ни дома тети Люды, маминой подруги, ни бабы Васильчиковой, и никаких других. На их улице вообще не осталось ни одного дома, кроме их собственного, да и он сильно покосился. Все остальные дома лежали в руинах. В глубине деревни то здесь, то там попадались остатки разрушенных стен, печные трубы, обломки мебели, из земли торчали куски фундамента. И ни единой живой души.
Оля пошла на деревенское кладбище и сразу поняла, где теперь все ее родные – рядом с могилой отца выросли три аккуратных холмика – Васятка, мама, Володенька. Она упала на землю и замерла, не в силах осознать весь этот ужас.
Собравшись с силами, она подползла на коленях к могилам и припала к холодным холмикам.
Потом Оля бродила кладбищу и находила могилы своих односельчан. Все до одного они лежали тут, в земле.
А затем деревня исчезла, и Оля поняла, что больше она никогда ее не увидит.
Словно птица, паря на огромной высоте, она видела города и села, и везде царствовали только боль, смерть, голод, несчастье.
Разрушенные здания, несчастные, оборванные, голодные люди, жмущиеся друг к другу на развалинах.
Везде гремели бои, рвались снаряды, строчили пулеметы, танки ползли по полям, а в небе рядом с ней, надсадно работая моторами, пролетали самолеты. На их фюзеляжах были нарисованы черные кресты с загнутыми концами.
«Это чужие самолеты, – поняла она, – в нашем небе…»
Весь следующий день Оля лежала в кровати, накрывшись одеялом с головой, и никуда не выходила.
– Что это было? – шептала девушка и отказывалась верить самой себе. – Почему? Я действительно видела войну…
«Или я ошиблась? А может, это имеет отношение к советско-финской войне? Но я же видела свою деревню. И… эти могилы…» Она гнала от себя жуткие видения, но они не оставляли ее. Оля понимала, что она видела совсем близкое будущее – и не могла поверить этому. Как такое может произойти? Кто позволит допустить этот кошмар?
Ее не трогали все эти дни. Наконец, вспомнили. На третьей неделе ее пребывания в институте за ней закрепили лечащего врача – добродушного Павла Сергеевича.
Он вошел в ординаторскую и тут же был пойман и взят под ручку заведующей лабораторией.
– Акимова ваша?
– Моя. Как раз недавно принял ее.
– У нас готовы результаты клинических анализов. И хочу сказать вам, батенька, она беременна. Вот вам и блаженная из деревни. Нагуляла уже где-то. Больше шестнадцати недель.
Павел Сергеевич удивленно присвистнул.
– А с виду незаметно – она так одевается и к тому же худущая, – растерянно протянул он. – Ну, спасибо вам.
В своем кабинете он сел за стол и энергично растер лицо руками. Час от часу не легче. Что делать с этой Акимовой – он не знал. По всем показаниям она была вменяемой и здоровой, и все же рассказ ее вызывал недоумение – слишком несуразным он был. Павел Сергеевич колебался: назначать ли новые анализы и дополнительные экспертизы или выносить решение.
Он крикнул санитарке, чтобы она привела к нему Акимову, и, когда та робко вошла, с интересом посмотрел на нее.
– У меня для тебя новости, – сообщил он, – но сначала давай поговорим.
Оля в который уже раз рассказала о своем детстве, о своей семье, а затем объяснила, как попала к Николаевым и что там делала.
– Ну, хорошо, – улыбнулся доктор, – ты говоришь, что принимала людей. Что же ты им делала?
– Как что? – удивилась Оля. – Это у кого какая надобность была. Кто вылечиться не мог, кто забеременеть. Кто просил будущее узнать, кто прошлое прояснить – мало ли у людей бед и забот…
– То есть ты гадалка, что ли? – весело спросил доктор.
– Не совсем. Просто иногда вижу.
– Видишь, значит, – закивал доктор, – понятно… Я хочу уточнить кое-что. А ты можешь сказать что-нибудь про меня? Что-нибудь, например, про мое прошлое, что знаю только я? Пойми, мне нужно убедиться в том, что ты не врешь, и, согласись, доказать это можно таким способом.
Этот вопрос, казалось, поставил девушку в тупик. На лице ее отразилось мучительное сомнение. Она ушла в себя, уставившись невидящим взглядом перед собой.
«Ага, вот тут-то мы тебя и подловим, милая…» – решил Павел Сергеевич и тоже замолчал, давая испытуемой время собраться с мыслями.
Он рассеянно посмотрел в окно и подумал, что давно уже не навещал Фросю, женщину, у которой от него был сын – трехлетний Ванечка. Жене он скажет, что будет читать лекцию на заводе о достижениях современной медицины и потому задержится.
«Уйду пораньше и поеду к ним. Яблок им привезу, каких-нибудь продуктов… Ваньке игрушку какую-то надо купить… Саблю или пистолет…»
– Он не любит оружие, лучше подарите ему игрушечный паровозик, – вдруг сказала Оля, и Павел Сергеевич почувствовал, как у него по спине побежали мурашки.
Он беспомощно закрутил головой.
– Кто это тебе насплетничал? Подшутить надо мной захотела? – наконец прохрипел он, привставая со стула. – Я тебе пошучу!
– Никто ничего мне не рассказывал. – Оля в страхе отшатнулась от доктора.
– Сабля, сабля… – забормотал он. – Я, что ли, сболтнул кому-то? Ну, ладно. Что еще знаешь про меня?
– У вас мозоль на правой ноге, недавно была ангина, и вы не любите лимоны, – выпалила на одном дыхании девушка.
Она помолчала.
– А еще я войну видела… – упавшим голосом добавила она, – скоро война будет. Сколько людей погибнет… Страсть… – Она всхлипнула и рассказала про свое видение.
– Так, – покачал головой Павел Сергеевич, уже понимая, что встречу с сыном сегодня придется отложить, – такие дела, значит. Но я тоже расскажу тебе новость. Возможно, ты ее не знаешь, хотя удивительно, как ты могла не заметить… Ты, деточка, беременна, – заключил он и торжествующе поглядел на Ольгу.
Оля вышла в длинный сумрачный коридор и схватилась за ручку какой-то двери. Ей вдруг стало трудно дышать. Она ведь обо всем забыла, столько событий произошло, она перестала следить…
– Петя, Петечка, – зашептала она, слезы брызнули из ее глаз. Дверная ручка выскользнула из ее руки, и она упала в обморок. Прибежавшие санитары отнесли ее в палату.
– Петя, Петечка, – зашептала она, слезы брызнули из ее глаз. Дверная ручка выскользнула из ее руки, и она упала в обморок. Прибежавшие санитары отнесли ее в палату.
А главный врач института, поколебавшись с полчаса, все же поднял трубку телефона. Спустя несколько секунд на другом конце провода ответили.
– Я по вашему запросу… У меня появилась очень интересная испытуемая. Как раз по вашему профилю. Говорит о войне… Я ничего не понимаю, – произнес он, недоуменно поведя рукой, хотя этот жест его собеседник, конечно, не видел, – у меня просто нет слов. Смотрите ее сами. Испытуемая крайне интересная личность. Я подобных пациентов еще не встречал.
Через некоторое время ему перезвонили.
– Что вы говорите? Неужели он сам приедет? – изумился Павел Сергеевич и тут же испуганно встал со стула. – Хорошо, хорошо… Мы будем ждать…
В тот же вечер к институту подъехала черная машина, из нее в сопровождении охраны вышел плотный человек в пенсне и большой черной шляпе. Его уже ждали. Дверь перед ним тут же подобострастно распахнулась.
Разговор
В столовой загородной резиденции Сталина был накрыт стол. Чайные и кофейные чашки, ваза с пирожными, фрукты. Во время долгой беседы о текущих делах Сталин неторопливо отпивал кофе, смешно оттопырив в сторону мизинец.
«Ишь, как манерничает… – подумал Берия, – и где он такого набрался, простой неотесанный мужик?..»
Но вслух он этого, конечно, не сказал. Когда все важные вопросы они уже обсудили, Сталин сделал паузу, потом встал и направился в прихожую.
– Пройдемся, – бросил он на ходу, и Берия устремился вслед за ним.
– Иосиф Виссарионович, у меня для вас есть один любопытный человечек, – заметил он, когда они отошли от дома и медленно побрели по расчищенной от снега дорожке.
Сталин шагал, не глядя на собеседника, попыхивая трубкой и думая о чем-то своем.
– Да? – неопределенно спросил он, не поворачивая головы.
– Простая деревенская девчонка, некая Ольга Акимова. Удивительный феномен, вроде как гадалка или ясновидящая. Говорят, многие из числа московской элиты уже воспользовались ее услугами. Ее сейчас в институте Сербского исследуют.
– И что? – спросил Сталин, все так же не поворачивая головы, хотя теперь в его голосе послышалась легкая заинтересованность.
– Я лично навестил ее и поговорил, – уловив этот интерес, заторопился Берия. – То, что она может, не поддается никакому научному обоснованию. Я склонен считать, что она просто уникум.
Сталин резко остановился и посмотрел в глаза Берии.
– Ты же знаешь, как я доверяю твоему мнению, Лаврентий. И я в курсе, что вы этим увлеклись – мистикой, спиритизмом, оккультизмом… Я даже слышал, что у некоторых есть личный астролог! – расхохотался вождь.
– Она говорила про войну, – тихо сказал Берия.
Сталин изменился в лице, помолчал, потом сказал уже совсем другим тоном:
– Я бы хотел лично увидеть эту девочку-уникум, – усмехнулся он.
Берия с готовностью кивнул, и дальше они шли уже молча.
Оля стояла у большого стола, покрытого красной бархатной скатертью, и оглядывалась по сторонам. Место было какое-то чудное – огромный кабинет, на стенах портреты, в шкафу книги с золочеными переплетами. Час назад ее привезли сюда молчаливые люди в одинаковых серых костюмах и оставили здесь одну, приказав ждать. Время шло, а она даже и предположить не могла, где оказалась.
Вдруг дверь отворилась, и в кабинет неторопливо вошел человек среднего роста, с усами, одетый в серый китель.
Мужчина показался Оле смутно знакомым – словно видела его где-то на улице или на картинке в журнале…
– Ну, здравствуй, – сказал он с легким акцентом, – узнаешь меня?
Оля почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног. Она задрожала, схватилась рукой за спинку стула и робко кивнула.
Человек закурил трубку и кивнул:
– Да ты садись, садись. Что стоять, в ногах правды нет. Я тебе хочу задать пару вопросов, а ты отвечай как есть, ладно?
Оля безмолвно кивнула, руки ее ходили ходуном, и она изо всех сил старалась унять дрожь. Наконец-то она узнала, кто это.
– Говорят, ты будущее видишь, много можешь. Что ты, например, видела про нашу страну? – помолчав, спросил он.
Девушка, вначале запинаясь, а потом все увереннее начала говорить:
– Я видела начало войны. Она начнется совсем скоро… Это очень страшно… Война продлится несколько лет. Страсть как много народу погибнет… Каждой семьи коснется…
Оля говорила отрешенно, словно повторяла чьи-то, слышные только ей слова.
– Вот как, – недоверчиво хмыкнул он, выдохнув дым. Сталин, судя по всему, не удивился, хотя ему и было не по себе. Оля чувствовала это.
– А с кем война?
– С одной из стран… Ну, близко от нас… В Европе.
– И кто победит?
– Я не знаю, – тихо ответила девушка.
– Ты говоришь, что война коснется каждой семьи. А что будет с моей семьей?
Оля замялась, хотела заговорить, но никак не решалась.
– Говори, – властно произнес он.
– И вашей семьи тоже… Старший сын, Яков… Он попадет в плен, – выдохнула Оля. – Больше ничего не знаю…
Она выпрямилась на стуле, словно приходя в себя из забытья.
Сталин помолчал, потом резко нажал на звонок у стола. В кабинет тут же вошли люди в серых костюмах, и Олю увели.
А он подошел к столу и начал листать ее дело. Через полчаса он снова позвонил.
Вошел его помощник.
– Эта Акимова… – неторопливо произнес Сталин, – понаблюдайте за ней. Отправьте девчонку в какое-нибудь надежное место, подальше от Москвы. Она еще может пригодиться.
Помощник кивнул и вышел.
Суд
А взволнованную Олю в это время везли обратно в институт Сербского.
Утром ей объявили, что обследование закончено, и она возвращается в следственный изолятор.
– Валентина призналась, что ты жила у них, – радостно улыбаясь, возвестил ей Пархотин, на следующий день вызвав девушку к себе, – ее муж это тоже подтвердил, так что, думаю, теперь все будет в порядке.
– И меня скоро выпустят?
– Ну, какое-то время займет оформление бумаг, но вообще, думаю, что выпустим…
Олю увели обратно в камеру, где она принялась с радостным нетерпением ожидать своего освобождения.
Но за ней почему-то не пришли ни на следующий день, ни в течение следующей недели. Сначала она томилась, переживала, успокаивая себя тем, что, наверное, еще не готовы документы или что-то перепутали, но потом на нее опять нахлынула апатия и равнодушие.
На ее вопросы ей не отвечали. Лейтенант Пархотин, обещавший ей освобождение, тоже больше не объявлялся.
В один из дней, когда она уже перестала надеяться на какие-либо перемены в своей участи, с лязгом отворилась дверь ее камеры, и раздался зычный приказ:
– Акимова, на выход!
Ее опять повели тюремными коридорами в кабинет. Там ее ждал новый следователь – полноватый мужчина в круглых очках на выпуклых глазах.
– Акимова?
Оля кивнула.
– Из института пришли результаты вашей экспертизы. Вы признаны вменяемой, психически здоровой, а значит, можете нести полную меру ответственности перед законом за свои действия.
– За какие действия? – заволновавшись, уточнила Оля. От долгого заточения она почти разучилась говорить, и теперь каждое слово давалось ей с трудом.
– Не прикидывайтесь дурочкой, Акимова. Можете облегчить вашу участь, то есть во всем признаться. Тогда мы оформим протокол и быстро отправим дело в суд. Чего вам тут сидеть – дожидаться? В одиночке поди не сахар, а на зоне все же люди, будете налаживать свою новую жизнь.
– Но за что? – изумилась Оля. – Почему меня не отпускают? Мне говорили, что Валентина Николаева признала, что я жила у нее. Значит, доказали, что я не воровка и в их квартиру не залезала…
– Конечно, признала, – удивленно глядя на девушку, подтвердил следователь, – вас будут судить не за кражу.
– А за что? В чем это я виновата?
Рыбьи глаза следователя, казалось, еще больше выпучились и вот-вот грозили лопнуть.
– Ну, как вы не понимаете? – изумился он. – Да потому что открылись новые обстоятельства дела. Вас будут судить как врага народа.
Теперь Олю ежедневно вызывали на изнурительные допросы. Она вспоминала те времена, когда про нее все забыли и она была никому не нужна.
Разговор со следователем всегда была один и тот же… Оля, бледнея и чуть не валясь с табурета от страха и усталости, мотала головой и отказывалась подписать признание. Следователь злился, кричал на нее и даже бил по лицу, требуя признаться во всем… В чем именно, похоже, он и сам не знал, не говоря уж об измученной, перепуганной Оле.
Но то ли потому, что она была беременна, то ли по особому распоряжению сверху, особо на нее не напирали, только давили безызвестностью и неопределенностью, рассчитывая, очевидно, сломать ее упрямство и взять измором.
– Ты троцкистка? – орал следователь. – Поддерживаешь изменников, контрреволюционных подонков, двурушников и кулаков! Об этом ты говорила Николаевым в личных беседах? С кем из этого отребья у тебя контакты?.. Гражданка Николаева поняла, что ты поддерживаешь врагов нашей страны, и задержала тебя, чтобы дать сигнал органам, а ты хотела сбежать. Так ведь было?.. – вкрадчиво вопрошал он.