– Силуэты, – повторила я, переводя взгляд на подъезд.
Там как раз появился наш режиссер. У меня зачесались руки от острого и непреодолимого желания взять затейника Славу за грудки и бить его всем телом о стенку до получения прекрасного мокрого силуэта!
– Так чего ты убежала-то? – не отставал Вадик. – Славке еще женская фигура нужна.
Поймав мой взгляд, режиссер за спиной Вадика замахал руками, давая понять, что женская фигура ему уже совсем не нужна. Или нужна, но совсем немножко, и не моя, а чья-нибудь другая. Помахав мне ручкой, Слава поспешно удалился.
– А кто стрелял из автомата? – проводив его тяжелым взглядом, спросила я Вадика.
Он засмеялся и полез в карман. Я невольно попятилась.
– Это мой мобильник стрелял! – радостно улыбаясь, объяснил оператор. – Я поставил себе чудесный звучок, теперь вместо звонка у меня автоматная очередь! Тебе понравилось?
– Очень эффектно, – мрачно подтвердила я.
– А ну, дай мне свой мобильник! – Вадик бесцеремонно залез мне в карман и достал трубку сотового. – Вот, смотри, посылаем эсэмэсочку вот сюда… Ля-ля-ля, жу-жу-жу! Пиф-паф! Теперь у тебя тоже есть стреляющий мобильник. Береги патроны!
Вадик заржал, вернул мне телефон и зашагал в подъезд.
– Вооружена и очень опасна, – пробормотала я, с отвращением посмотрев на мобильник в своей руке.
По дороге домой мое хмурое настроение несколько улучшилось. Во-первых, я вспомнила, что мы с Иркой обнаружили место, в котором с большой степенью вероятности прячут нашего Манюню. Оставалось придумать, как вернуть куклу себе, но я не сомневалась, что меня непременно озарит соответствующая гениальная идея. Главное, не мешать этой самой идее выкристаллизоваться, а для этого лучше всего начать напряженно думать о чем-нибудь другом.
И я стала думать о своем ремонте и о квартире вообще. Я воображала, как замечательно будут сочетаться новые обои с имеющимися шторами, мысленно покупала мебель и мысленно же ее расставляла. Это был позитивный подход, и он очень положительно сказался на моем мироощущении. В квартиру я вошла бодрым шагом, звонким шепотом декламируя Славино стихотворение:
– Жил на свете человек – скрюченные ножки! И ходил он целый век по скрюченной дорожке!
– Жил на свете штукатур – скрюченные ручки! – услышав мой маршевый рэп, подхватила штукатур Таня.
Она стояла посреди комнаты, оглядывая потолок. Потолок был белоснежным и гладким, как отутюженная новая простыня. Никаких щелей по периметру потолка уже не наблюдалось.
– Та-а-аня! Какая красота! – в полном восторге застонала я.
– Красота будет завтра, – возразила мастерица. – Придется нанести еще пару слоев водоэмульсионки, потому что алебастр очень уж белый, он проглядывает из-под краски. Когда водоэмульсионка просохнет, ты это увидишь.
– В сравнении с тем, что было, – это уже мелочи, – ответила я, с улыбкой оглядываясь по сторонам.
По всему было видно, что мои наемные труженики сегодня основательно поработали. Бесценный плотник Иван Трофимович выправил полы, а протрезвевший Василий сделал бетонную стяжку в ванной и даже уложил поверх нее плиточку.
– В ванную лишний раз не заходи, – предупредила Таня. – Бетонщик сказал, цемент будет сохнуть два дня, не меньше. К унитазу и крану пробирайся по жердочке.
Милым словом «жердочка» была названа двухметровая доска, словно мостик, переброшенная над свежеуложенной плиткой. Один край доски опирался на высокий порожек, другой – на кирпич под стеночкой. Оценив ширину «жердочки», я решила, что мне не составит труда поиграть денек-другой в канатоходца.
– Да, еще электрик приходил, – вспомнив, сказала Таня. – Сделал в гостиной новую проводку, поставил розетки и выключатели. Я уже и дыры в стене заштукатурила.
Я рысью вернулась в гостиную и с умилением полюбовалась на сырые пятна свежего алебастра. Еще вчера в стенах комнаты зияли дыры, которые РЭПовский электрик широким жестом пробил, выдирая замурованные розетки и выключатели. Эти устройства были такими же древними, как сама проводка, и требовали замены. Я загодя купила десять метров двужильного провода, пять комплектов симпатичных квадратных розеток и выключателей, но даже не надеялась, что электрик сделает свою работу так скоро! По правде говоря, я ждала его только на следующей неделе.
– Если ты не против, я, пока не стемнело, еще раз пройдусь краской, – сказала Таня.
– Сколько угодно! – предупредительно ответила я, ретируясь в свою конуру с диваном.
Завалилась, поджав ноги, на подушки, взяла в правую руку шоколадный батончик, в левую – книжку в мягком переплете и почувствовала себя вполне довольной. Боже, как мало мне нужно для счастья! И как редко удается насладиться таким вот несуетным лежанием с приятной книжечкой, в тишине и покое…
– Дзинь! – требовательно звякнул в отдалении телефон. – Дзинь-дзинь-дзинь-нь!
– Лена, ты подойдешь к апппарату? Я на стремянке стою! – крикнула из гостиной Таня.
– Иду! – я с сожалением отложила книжку, спустила ноги с дивана и пошла к телефону.
Его мне еще пришлось поискать, потому что Таня, чтобы не закапать аппарат краской, переставила его в прихожую и даже накрыла тряпочкой. Пока я рыскала по квартире в поисках телефона, на другом конце провода вполне могли потерять терпение и отключиться, но – не потеряли и не отключились.
– Ну, что Симакова?! – закричал мне в ухо крайне взволнованный мужской голос.
– Понятия не имею, – честно ответила я, мечтая поскорее вновь припасть к диванчику.
– Как она там?
– Где – там? – спросила я, стараясь сохранять терпение.
– Ну, у вас! Я ж ее еще утром отвез!
Я сунула голову в комнату и спросила у Тани, балансирующей на стремянке:
– Тань, как твоя фамилия? Не Симакова?
– Плошкина я, – ответила мастерица.
– Нет у нас никакой Симаковой, – твердо сказала я сопящему, как чайник со свистком, телефонному собеседнику. – Вы ошиблись номером.
Положила трубку, вернулась в свою берлогу и уже приготовилась опустить попу на диван, когда гадкий телефон опять зазвонил. Пришлось вновь поднимать филей, топать в обратном направлении и снова снимать трубку.
– Скажите, как Симакова?!
– Не скажу! – рявкнула я. – Я не знаю, как Симакова! И где Симакова, тоже не знаю! И кто она!
– Она – моя жена! – вопящий мужчина еще больше повысил голос. У меня аж уши заложило!
– Вот на нее и орите! – завопила я в ответ. – Я-то тут при чем?
Из комнаты на мой крик выглянула Таня.
– Как – при чем? Она ж у вас там рожает! – проорал неврастеник в трубке.
– Я сама сейчас рожу! – пожаловалась я встревоженной Тане. И объяснила ей, как сама поняла: – Мужик потерял свою жену.
– Как – потерял? – голос в трубке враз опал, как приземлившийся парашют. – Она что, умерла?!
– Это я сейчас умру! – застонала я. – Мужчина, вы не туда звоните! Это квартира!
Шваркнула трубку на аппарат и посмотрела на него с подозрением. Телефон молчал. Я сделала один длинный гусиный шаг в направлении комнаты, и аппарат взорвался трелью.
– Это Первый роддом? – спросил меня муж Симаковой. Без крика спросил, но голосом, бесконечно далеким от нормального.
– Э-то не род-дом, – четко, по слогам, произнесла я. – Э-то квар-ти-ра!
Сочтя информацию исчерпывающей, я положила трубку. Однако настырный мужик, видно, узнал еще не всё, что хотел, потому что телефон снова визгливо завыл.
– Не буду я брать трубку, – сказала я Тане. – Это наверняка снова Симаков.
– Может, надо дать ему телефон роддома? – подсказала мне мудрая женщина Таня.
– Он его не запомнит, – вздохнула я. – Не знаю, каков этот Симаков в нормальном состоянии, но сейчас у него явно мозги набекрень, разговаривает, как полный идиот!
Тут мне вспомнилось, как глупо вел себя мой собственный муж, когда у меня начались родовые схватки. Он нервно приплясывал у телефона и никак не мог попасть дрожащим пальцем в кнопочки с цифрами, а позвонив в «Скорую», первым делом начал вежливо здороваться с диспетчером. Причем перебрал все возможные приветствия: «Доброе утро! Нет, добрый день! Э-э-э… вечер! То есть спокойной ночи!» Последнее было ближе к истине, поскольку дело было в половине второго ночи, однако пожелание спокойного сна с учетом повода для данного конкретного вызова мне лично показалось тогда неуместным и даже бестактным.
Улыбнувшись своим воспоминаниям, я решила облегчить жизнь несчастному Симакову, с таким трудом переносящему испытания, выпавшие на долю его жены. Я позвонила в справочную службу и записала нужный телефон – Первого роддома, а потом позвонила туда и узнала, как там Симакова. Оказалось, она еще в семнадцать сорок благополучно родила мальчика: рост сорок восемь сантиметров, вес два девятьсот.
– Отличный младенец! Молодец баба! – захлопала в ладоши Таня, с которой я поспешила поделиться новостью из жизни семейства Симаковых.
Я тоже обрадовалась – в основном, конечно, тому, что мне есть что сказать молодому папе Симакову. В том, что он еще позвонит, я нисколько не сомневалась.
Трудолюбивая Таня ушла в начале девятого, пообещав полностью закончить работу завтра. Проводив мастерицу, я еще немного послонялась по дому, замирая в углах и мечтательно щурясь. В воображении я уже обживала свою новую квартиру с прекрасным ремонтом. Мне виделось, как Масянька играет в своей уютной детской, а Колян, как положено настоящему мужчине, валяется на диване перед телевизором… Насладившись этими благостными картинами, я сбегала по жердочке в санузел, залезла в свою нору, свернулась калачиком на диване и уснула.
Было девять вечера, без каких-то минут. В двадцать один ноль-ноль старушка из квартиры на втором этаже врубила на максимум звук телевизора, который с готовностью огласил окрестности позывными программы «Время», и одновременно зазвонил мой телефон. Я лягнула ногой одеяло, босиком прошлепала в прихожую и бесцветным от бешенства голосом произнесла в трубку:
– Симаков! – но сказать счастливому мужу и отцу все, что я о нем думаю, я не успела.
– Как – Симаков? – удивились на другом конце провода. – А где же Елена Ивановна?
– Симакова? – тупо переспросила я. Ну, заклинило меня на этом семействе!
– Разве она Симакова?
Спросонья я плоховато соображала и смысла этого вопроса не уловила, поэтому прямо и грубо спросила:
– Вам чего надо?
– Я хотел узнать, не продает ли Елена Ивановна квартиру, – голос в трубке зажурчал нежно, вкрадчиво.
– Она ее не продает, – сердито ответила я.
На этом малосодержательный разговор закончился. Я посмотрела на телефонный аппарат и пожалела о том, что он не оснащен определителем номера. Иначе я могла бы упредить очередной звонок Симакова-папы! Сама позвонила бы ему с докладом о ситуации в роддоме, а потом вырубила бы телефон и пошла спать!
– Дзинь! – под моим взглядом телефон чудесным образом ожил.
– Да! – радостно отозвалась я.
– Ну, что Симакова…
– Родила! – восторженно вскричала я. – Поздравляю, мальчик у вас, сорок восемь сантиметров, два восемьсот!
Возможно, я немного напутала с цифрами, но утешила себя тем, что счастливому папе сантиметром меньше или сантиметром больше – без разницы, перемерять и перевешивать ребеночка он точно не будет. Симаков на другом конце провода издал оглушительный вопль – нечто среднее между ревом раненого буйвола и трубным криком охваченного любовной горячкой слона. Я понимающе усмехнулась, повесила трубку и решительно выдернула вилку из телефонной розетки, чтобы меня не вздумали беспокоить родные и близкие других рожениц. Потом я выключила свой мобильник и лишь после этого снова угнездилась на диване, закрыла глаза и крепко, сладко уснула.
Песни и пляски народов ада
– Ну, начнем! – Дональд запер изнутри дверь своей комнаты и потер руки, устремив жадный взгляд на аппаратуру, собранную на подоконнике и полностью готовую к началу передачи.
Плотоядная улыбка, полукругом подчеркнувшая его утиный нос в этот исторический момент, видна была только Степе. Зато в голосе Дона предвкушение удовольствия прозвучало так явно, что бабуля, проходившая мимо двери в комнату внука, задержалась и прислушалась.
Шестидесятилетняя баба Катя, к стыду своему, лишь недавно узнала о таком явлении, как однополая любовь. В телевизионной передаче, существенно расширившей ортодоксальные представления бабули о сексе, были более или менее детально описаны различные отклонения от нормы. Баба Катя прозрела и сразу заподозрила в нетрадиционной сексуальной ориентации своего старшего внука. После просмотра просветившей ее телепередачи бабуля примерно с неделю внимательно приглядывалась к Дону, а он за все это время ни разу не принимал у себя в гостях девушек и даже не любезничал с барышнями по телефону. Зато внучек по вечерам то и дело запирался в комнате с приятелем Степкой и частенько шушукался с ним по телефону, конспиративно прикрываясь ладошкой.
Бабуля прислонила к стене щетку на длинной ручке, прижалась ухом к филенке двери и услышала, как Дональд пригласил дружка:
– Садись ближе.
Бабка сокрушенно покачала головой.
– Гляди, все просто. Берешь вот эту штуку и двигаешь туда-сюда! – возбужденно произнес Дон.
В этот момент он указывал пальцем на тумблер, с помощью которого сигнал передающего устройства переключался с одного приемника на другой, но бабуля за дверью не могла этого видеть. Поэтому «штука», которую она увидела в своем распаленном воображении, имела форму, размер и назначение, абсолютно нехарактерные для радиодетали.
– Давай, ты сам это сделаешь? – робея, попросил Степа. – А я буду смотреть.
Он взял бинокль и навел его на темное окно в первом этаже двухэтажного старого дома. Бинокль был театральный, маломощный, но Степе было приятно чувствовать, что он тоже при деле.
– Смотреть он любит! – шепотом резюмировала бабуля, проникаясь ненавистью к извращенцу Степке. У нее не было сомнений в том, что именно непутевый дружок сбил Дона с пути истинной мужественности.
– Сначала, конечно, сам! – легко согласился Дон. – Меня Пашка научил, так что я все сделаю, как надо.
– Ну, наш-то хоть активный! – прошептала себе под нос бабуля, немного утешившись этим умозаключением и заодно внеся в черный список дружка Пашку. Вот кто, оказывается, научил внучка плохому!
– Погоди! Надень, – Степка протянул Дону наушники, в которых, как обещал установивший и настроивший всю систему радиолюбитель Пашка, должен был прорезаться звук со спрятанного в плафон люстры «жучка».
– Правильно, – кивнул Дональд. – Процесс нужно держать под контролем.
«Молодец, внучек, предохраняется!» – подумала бабуля, вновь составив себе ошибочное представление о том, что, куда и зачем надел Дон.
– Давай! – вдавив в глазницы слабенький театральный бинокль, взволнованно выдохнул Степа.
Дон «дал», и тут же в наушниках зазвучал слабый, но отчетливый вой, сменившийся противным бряцанием.
– Кайф! – восхитился Дональд. – Ну, молодец, Пашка, ну, удружил!
Баба Катя молча сплюнула на пол, взяла свою щетку и, горестно ссутулившись, побрела в кухню. Портить внуку удовольствие, даже если оно – извращенное, было не в ее правилах.
Некоторое время Степа и Дон, передавая друг другу наушники, наслаждались потусторонним концертом в собственной трансляции. Техника работала исправно, воображаемые привидения добросовестно завывали, вздыхали, стучали, бренчали и топали, и организаторы радиопостановки с замиранием сердца ждали, что к стенаниям нежити вот-вот присоединит свой дрожащий голос испуганная хозяйка квартиры. Однако время шло, пьеса пошла по второму кругу, и Дональду стало казаться, что подуставшие призраки начинают хрипеть. На самом деле этот эффект создавали эфирные помехи, но Дон всерьез забеспокоился:
– Глухая она, что ли?
Одновременно с этим вопросом он прибавил звук. Беспокойная нечисть обрела второе дыхание и завыла громче – точь-в-точь хищная стая гоночных мотоциклов, несущихся по скоростному треку с ревом двигателей и визгом тормозов.
– Ну?! – Степа окаменел от внимательности.
Привидения с моторчиками пошли на третий круг.
– Она спит, как пожарник! – выждав полминуты, сказал раздосадованный Дональд.
– Может, не спит вовсе? Может, она уже померла с перепугу? – напрягся Степа. – С первого же замогильного вопля коньки отбросила, даже пикнуть не успела?
Дональд не ответил. Он уже бежал в прихожую, к телефону, задумав разбудить спящую хозяйку квартиры звонком. К сожалению, ничего не вышло: домашний телефон Елены Ивановны отзывался гудками, а мобильник после долгой паузы откликнулся приятным девичьим голосом, сообщившим, что аппарат абонента выключен.
– Точно, спит! Вырубила телефоны и дрыхнет, зараза, как сурок! – разгневался Дон.
– Дры-ыхнет? – возмущенно повторил Степа, стремительно свирепея при мысли о том, сколько его кровных денег было вбухано в радиопостановку. – Щас я ее подниму!
– Ты куда? – крикнул вслед убегающему приятелю Дональд.
– Туда!
И Степа понесся по коридору, на бегу приговаривая:
– Не встает? Ладно! Щас встанет!
– Импотент! – выглянув из кухни, злорадно прошептала баба Катя. И тут же испуганно отпрянула, потому что Степа круто развернулся и в два прыжка подскочил к бабуле.
Старушка успела укорить себя за несдержанность языка, но Степка, как оказалось, обидного словечка вовсе не услышал. Его привлекла бабкина щетка на длинной ручке.