Уже не доверяя самому себе, Высоцкий мучительно искал выход из клубка своих сердечных хитросплетений.
Кремлевский вольнодумец, вечный советник кремлевских вождей Георгий Шахназаров, в доме которого нередко гостевал Владимир (с гитарой и без), вспоминал, как Высоцкий, близко никого не подпускавший к обсуждению личных проблем, вдруг затеял странный разговор, на ком ему жениться: «У меня, говорит, есть выбор – актриса нашего театра (не помню фамилию, которую он назвал) или Марина Влади.
– Володя, я тебе удивляюсь, женись на той, которую любишь.
– В том-то и дело, что люблю обеих, – возразил он, и мне на секунду показалось, что не шутит, действительно стоит перед выбором и ищет хоть какой-нибудь подсказки.
– Тогда женись на Марине, – брякнул я безответственно, – все-таки кинозвезда, в Париж будешь ездить…»
Порой даже близкие друзья Высоцкого всячески защищали Татьяну от злых языков. Тот же «Хил» – Георгий Юнгвальд-Хилькевич говорил: «Те страдания, которые вынесла эта девочка, достойны поклонения… Иваненко занимала в жизни Володи не меньшее место, чем Марина. Если не большее…»
«Моя дочь просто хотела от него ребенка и родила дочку. Сказала: «Я люблю его», – и оставила беременность, – говорила мама Татьяны, виня во всех бедах Влади. – Пришла в театр, увидела Высоцкого, влюбила в себя. И всё!.. Все пошло кувырком. Потому что она богатая… А дочка что же моя? Она ему всегда говорила: «Володя, я тебе колеса-то к машине не могу купить, не то что…»
– Когда у Иваненко родилась девочка, – вспоминал Золотухин, – меня как связующее звено между Высоцким и «гадюшником» (так мы называли посиделки актрис в гримерке) попросили поговорить с Высоцким о ребенке. Идем мы с ним по «Мосфильму», и я сдуру начинаю: «Володя, меня девки попросили поговорить с тобой о…» И тут он ко мне поворачивается и с перекошенным лицом как заорет во всю глотку:
– Это не мой ребенок! Не мой! Понял? Да пошли вы все на х…!
Хотя знал, уточнял Валерий Сергеевич, что ребенок его…
Девочку, родившуюся 26 сентября 1972 года, назвали Анастасией. А отчество – Владимировна. «Только один человек так мог ее назвать – Володя Высоцкий», – умилялась бабушка.
В 1977 году во время гастролей Таганки во Франции Татьяне удалось отловить в закулисье Марину, чтобы сказать:
– Знаете, я очень люблю вашего мужа…
– Я тоже очень люблю своего мужа, – со спокойным достоинством ответила Влади.
Незадолго до смерти, как рассказывал Иван Бортник, хмельной Володька в половине четвертого утра ввалился к нему с бутылкой виски под мышкой и говорит: «Поехали к Таньке, хочу на дочку посмотреть». Приехали, звоним в дверь – никого. Решили, что Татьяна у матери, отправились туда. А рядом отделение милиции – тут-то нас и загребли менты: «О-о-о! – говорят, – Жеглов, Промокашка!» И в отделение. А Володька на лавку и сразу спать. Но в конце концов, нас все же отпустили. Уже после его смерти Татьяна мне призналась, что была тогда дома и не открыла. «Ну и дура!» – заявил я ей. Ведь больше такого порыва у Высоцкого не возникало…»
Марина Влади, узнав лишь после смерти мужа о существовании его незаконнорожденной дочери, обреченно вздохнула: «Если это правда, пусть девочка носит его фамилию…» Но, не сдержавшись, в сердцах добавила: «Вот ведь ужас! Ну что за бляди! Сейчас все сразу станут Володиными женами!»
А неугомонные тетушки из таганского «гадюшника» разносили «горячие» вести: «Бабы, слыхали, Татьяна-то написала в местком заявление: «В связи с утратой кормильца прошу посодействовать…» – «А Власова что?» – «Галина не скажет ни словечка» – «Да нет, вроде одумалась Танька, забрала свое прошение…»
Еще при жизни Высоцкого Татьяна просила разрешения у его родителей дать дочери его фамилию. Но Нина Максимовна была категорически против. В отличие от своей матери повзрослевшая Анастасия была лишена амбиций и считала, что вообще не стоит ничего афишировать, все это сугубо внутрисемейное дело: «Мне не нужна фамилия Высоцкого».
* * * Владимир ВысоцкийКогда дела киношные, театральные, семейные и прочие гнали Марину домой, Высоцкому оставалось тихо злиться и изливать свою тоску бумаге и гитаре. Или хватать телефон – и требовать Париж!
Маринина мама, наблюдая за дочерью во время телефонного разговора с Москвой, безошибочно угадывает: «Ты влюблена…» Наплевав на возможную чопорность семейства Поляковых, Высоцкий пишет отчаянно-нежное письмо будущей теще: «Дорогая Милица Евгеньевна!..» Потом мама чуть ли не каждый день перечитывала дочери письма Высоцкого, поскольку та еще не умела бегло читать по-русски.
А он пытался «от себя бежать, как от чахотки…». Без предупреждений и звонков внезапно (даже для себя) улетел на самый «край края земли» – в Магадан, где в местной газете трудился друг-приятель Кохановский. Высоцкому казалось, что именно Гарик был способен понять все его проблемы. «Проговорили мы всю ночь, – вспоминает Кохановский. – Тогда я узнал, что Володя влюбился в Марину Влади. Но я как-то не придал особого значения этой новости, так как родилась она, насколько я мог понять, во время… загула. А в такие периоды с Володей могло произойти все, что угодно, и прекращалось сразу же, как только прекращался и сам загул. Я подумал, что и на сей раз с этой новоявленной любовью будет то же самое…»
На прямой вопрос друга: «Было?» Высоцкий смущенно ответил: «Нет, еще ничего не было. Но кажется, будет…»
А с раннего утра он чуть ли не силой поволок Игоря на местный почтамт: «Звоним Марине в Париж!»
Представляете себе прямую линию Магадан – Париж в конце 60-х ХХ века?!. То-то. Но Высоцкому удалось обаять местную телефонистку, наговорив ей массу комплиментов. Она связалась с Москвой. Там посмеялись и сказали, что все сделают, но только если разговор с Парижем закажет сам Ален Делон. Или в крайнем случае Бельмондо. Ни на того, ни на другого тогдашний Высоцкий явно не тянул. «Володя был с хорошего похмелья, – скептически поглядывал на своего друга Кохановский. – Это было заметно даже непосвященному в происходящем накануне. К тому же он был небрит – с утра не мог заставить себя побриться… Володя как-то быстро успокоился и стал рассказывать, какой Марина в Москве произвела фурор и как за ней все увивались… и как она всем этим знаменитостям предпочла его… И все повторял: «Нет, еще ничего не было. Но кажется, будет…»
Потом он уговорил Кохановского непременно дозвониться «Люсечке» и сообщить ей, что он у него, в Магадане, и что у него все в порядке, волноваться не надо. Людмила сухо сказала, что уже давно разучилась волноваться. Но все же попросила передать, что Володю ждет съемочная группа в Одессе.
* * *В Одессе артиста Высоцкого действительно ждали. Заканчивались съемки «Интервенции». Но он был способен думать только о Марине. Или, может, это помогало входить в образ? Он был суров, неразговорчив, нелюдим. А потому шокировал Инну Кочарян, когда на пляже вдруг признался: «Иннуля, надо поговорить… Слушай, у меня роман с Мариной Влади…» Когда об этом узнали и другие, все просто умирали от хохота: «У него роман с Мариной Влади! Это какая такая Марина Влади? Подпольная кличка «Как ее зовут?»
Никто не верил. И напрасно…
«Это была необычная любовь, – был искренне убежден Всеволод Абдулов. – Мне посчастливилось видеть эту удивительную, великую любовь двух красивейших людей, я помню, как она вспыхнула в одночасье… Мы с Высоцким снимались в Одессе, он то и дело уезжал в Москву играть спектакли. И вот однажды он приехал с каким-то особым блеском в глазах и стал мне рассказывать про Марину. Это было заразительное чувство, и любовной волной тогда накрыло многих Володиных товарищей».
Видимо, поддавшись опасной революционной романтике «Интервенции», Владимир подкатился к Ольге Аросевой с необычной просьбой: из Закарпатья, куда артистка время от времени летала на съемки «Трембиты», отправить письмо Марине во Францию. «Мужественному подпольщику Бродскому» тогда казалось, что вести почтовую переписку с зарубежьем из приграничного края было надежнее, нежели из Одессы. Актриса с его доводами согласилась и взяла на себя роль матерого почтальона-нелегала. Да и как было ему отказать: «Володя в элегантном белом костюме, черном галстуке и соломенном канотье, подвижный, дерзкий, певучий, именно таким великолепным мужчиной нам и казался».
…На новогоднем вечере, устроенном «по-домашнему» в Театре на Таганке, Высоцкий был непривычно тих, молчалив и мрачен. Возле его столика стоял пустой стул – обещала приехать Марина. Несколько раз он куда-то выходил звонить. Но приехать она тогда не смогла.
…На новогоднем вечере, устроенном «по-домашнему» в Театре на Таганке, Высоцкий был непривычно тих, молчалив и мрачен. Возле его столика стоял пустой стул – обещала приехать Марина. Несколько раз он куда-то выходил звонить. Но приехать она тогда не смогла.
* * *«Брусенцов и Сашенька лежали, чуть не касаясь друг друга щеками – койка была очень узкая. Высунув тоненькую голую руку из-под одеяла, Саша осторожно трогала лицо поручика, проводила пальцами по векам, пробовала разгладить морщинки на лбу. Теперь эти морщинки, эти светлые брови и жилочки на висках были ее, принадлежали ей.
Лежа с закрытыми глазами, Брусенцов говорил:
– Знаешь, если бы ты только сказала: «Не надо, зачем это, ты все портишь», я бы плюнул и ушел. Терпеть не могу…
– А что, все так говорят? – слабо улыбнувшись, спросила Сашенька.
Поручик не ответил.
– Не знаю, почему я не сказала… Я же тебя люблю. И потом, мне тебя всегда жалко.
Брусенцов открыл глаза.
– Очень мило… А почему меня надо жалеть?.. Что я, нищий? Щенок на трех лапах?
Теперь промолчала Саша. Только поцеловала поручика около уха.
– Зажги свечку, – велел Брусенцов. – Я посмотрю время.
Саша зажгла огарочек, пристроенный на полке. Брусенцов глянул на часы и присвистнул:
– Мне пора…»[6]
Саввина захлопнула до дыр зачитанный сценарий, положила на столик, на минутку прикрыла глаза – и словно во сне эта сцена волшебным образом материализовалось. В полумраке каюты Володя (то есть Брусенцов!) приподнялся на локте, посмотрел на часы. И сказал с тоской: «Мне пора!» Закуривает, трогает усы…
Конечно же, это будет лучшая сцена фильма! Гениальная. Она с ним просто лежит рядышком на тесной койке в каюте на этом кораблике, и они просто разговаривают. Но между ними уже происходит НЕЧТО… Как же она, голова садовая, раньше этот эпизод просмотрела?!. Вот всегда так: ничего сперва не нравится…
Так и с этими «Двумя товарищами» получилось. Позвонил Женя Карелов, попросил сыграть какую-то роль в его фильме. Прочитала сценарий, не понравился, как всегда. Но потом… «Тогда я очень любила Марину Цветаеву, которая была еще в небытии в те годы, – вспоминала Саввина. – И вдруг у меня такая идиотская мысль мелькнула, что можно даже в маленькой этой роли сыграть женщину с судьбой Цветаевой, но без ее великого таланта поэтессы, но, может быть, с еще большим талантом человеческим…» Вот и согласилась.
А после произошла странная встреча в Театре на Таганке. «Смотрю, – рассказывала актриса, – по ступенькам поднимается невысокого роста человек, в костюмчике очень приличном, и говорит:
– Здравствуйте, Ия Сергеевна!
– Здравствуйте.
– Я так рад, что мы будем вместе сниматься!
– Да? Очень приятно, очень хорошо! – изобразила радость Саввина».
На том и расстались. А муж потом Ию спрашивает: «Ты откуда знаешь Высоцкого?» – «Так это Высоцкий?!» – «Да ладно! Конечно, Высоцкий!» Тогда она была для Высоцкого как бы «Дама с собачкой», и, по ее словам, он на нее снизу вверх смотрел – с трогательным уважением…
Съемки «Двух товарищей» начались с репетиций в павильоне «Мосфильма». Карелов остался доволен: «Перерыв!» Актеры тут же организовали чаепитие с бутербродами. Но не в буфете, а в гримерной. Заметив сиротливо притулившуюся в углу гитару, Высоцкий взял ее в руки, чуть поправил колки и запел.
«И я, – рассказывала Саввина, – впервые услышала, как он живьем поет. Первая песня «Лукоморье». А я ее не слышала до этого вообще. И совершенно обалдела – так мне это понравилось! Потом он довольно много пел… Но вот с первой этой песни я окончательно и бесповоротно влюбилась в его песни. Ну, абсолютно… Вся целиком, без остатка… И, что называется, «с открытой варежкой», сказала:
– Володя, какая прелесть! Какое чудо! А кто вам это сочиняет?
Он с недоумением посмотрел и, как говорится, в одно касание, ответил:
– Моя жена!
Группа захохотала. А Саввина смутилась, ничего не понимая. И по ее обескураженному лицу Высоцкий догадался, что она не придуривается, не притворяется, не подкалывает его… Да и ей наконец удалось соединить в одно целое некоего Высоцкого, который поет, и некоего Высоцкого, который артист, сейчас снимающийся с ней в одном фильме «Служили два товарища».
Отсмеявшись, Высоцкий спросил:
– А вы помните, Ия Сергеевна, что мы с вами уже вместе работали?.. Как это где? В «Грешнице», был такой фильм.
– Убейте меня камушком – не помню абсолютно! – вновь смутилась Ия.
– В Бужарово, в районе Истры, – попытался ей помочь Владимир. – Вспомнили?
Саввина на всякий случай кивнула.
– Ну вот!.. Я совсем тогда был без работы – без театра, кино и, соответственно, без денег… Сказал друзьям, что меня вот пригласили в «Грешницу», эпизод вроде интересный… А они мне: «Боже мой! Да там же снимается Саввина! Это же кошмар! Это такая сука! Она же тебе жизни не даст, съест просто с потрохами!» И вот я приехал на электричке, меня сразу тащат на площадку, и Филиппов, режиссер наш, говорит: «Ну-с, давайте порепетируем и снимем!» А я смотрю, стоит девочка с косой и грозно так говорит: «Что значит «в кадр», «снимем»? Человек ехал на электричке какой-то вонючей, замерз… Ну-ка, быстренько организуйте чай, бутерброды! Пусть он перекусит, отдохнет, а после этого мы будем работать!» Я же тогда чуть в обморок не упал! Меня пугали, пугали, а «сука»-то оказалась очень порядочным, симпатичным и добрым человеком…
И снова все смеялись, но тут уж вмешался Карелов: «Внимание! Работаем!»
К съемкам той сцены, которую окрестили «постельной», Высоцкий и Саввина готовились три дня. «Он немножко нервничал, – рассказывала она. – Мы в обнимку с ним ходили по мосфильмовским коридорам, и все вокруг говорили: «Ну как не разлей вода просто!»
А когда закончили смену, вся киногруппа была в восторге… Такая была сцена! Там не было никакого интима примитивного, – все было пронизано такой огромной любовью этих двух людей! Эта женщина, оставшаяся совершенно брошенная, как песчинка, без никого… И весь свет, весь мир, всё сконцентрировалось вот в этом, случайно встреченном человеке. И он это ощущал, и не зря же потом – непременно жениться, непременно обвенчаться… Сколько любви, сколько нежности у этого Брусенцова. По фильму он резкий, озлобленный, а тут был нежнейший человек, любящий…
И еще одна деталь. В группе была реквизиторша, бой-баба, видно, что-то почувствовала и смотрит:
– Ия, у меня бифштекс есть дома отличный! Может, поедем, поужинаем?
Они уже разгримировались, умываются. И Высоцкий невинно говорит:
– Ий, а может быть, действительно поедем?..
– Володь, а зачем? Сцену-то мы уже сняли!
– Ну, сволочь! Ну и сволочь! – от души захохотал Высоцкий.
Но совместными усилиями редакторов фильма и самого режиссера эпизоды с участием влюбленного поручика Брусенцова и медсестры Сашеньки оказались варварски покореженными. А кульминационную сцену и вовсе вырезали. Почему? Да потому что «белогвардейцы не должны так любить». Из-за этого Ия Сергеевна картину несколько лет потом смотреть не хотела.
Последние кадры снимались в Одессе. Саввина прилетела больная, с температурой под сорок, но с драгоценной поклажей – в сумочке лежала записка от Марины для Володи. А в гостинице актрису встречает директор картины словами: «Мы не можем найти Высоцкого…»
Саввина взбеленилась:
– Вы что, с ума сошли? Берите машину, объезжайте все… не так уж тут много мест, где он может быть… Объезжайте все, ищите! Вы что?! Я прилетела с температурой! Съемка должна быть завтра – во что бы то ни стало!
Приезжают гонцы: «Не нашли!»
– А в номере его смотрели?
Через минуту влетает счастливый директор: «Володя спит у себя!»
Но наутро она увидела то, что не нужно было бы видеть. Высоцкий сидел в гримерке, опустив голову. Ия подошла: «Володечка, здравствуй!» – «Здравствуй», а глаз не поднимает. Трезвый, но со шлейфом…
– Володь, я тебя очень прошу… У нас съемки на три дня рассчитаны. Но я очень больна, у меня температура. Давай напряжемся, сделаем все в один день!
– Да-да, конечно. – Он поднял голову.
И еще дважды на ее глазах происходили страшные вещи: он вдруг становился абсолютно белого цвета и говорил: «Прости меня, ради бога, но я должен выпить глоток!» Она его обнимала, они прохаживались.
– Володечка, я тебя умоляю, ну еще немножечко, ну еще чуть-чуть напрягись – и все!
Еще немного походил, становился пунцовым, потом вполне нормальным, и оператор брался за камеру. (Опытные врачи потом качали головами: «Да он мог умереть в ту секунду».) А они снимали!
Когда актеры сели в автобус, Высоцкому тут же дали бокал шампанского, он выпил, посмотрел на Ию и сказал: «Знаешь, я даже не представлял себе, что я тебя так люблю и уважаю. Отца бы родного задушил! Знаешь, что со мной? Это – я не хочу, но у меня внутри уже физиологическая вещь, не подвластная, это организм… Как будто мне в грудь кипяток вливают вместо воздуха… Я дышать не могу…»