– Вы меня не обидели. Вы меня просто разочаровали. Я всегда отвечаю за свои слова и действия и уж если сказал, что не имею понятия о том, что вы рассказали, так, значит, это так и есть. Но я непременно выясню и разберусь.
– Мне это не нужно.
– А мне – нужно, – жестко сказал Максим, – я привык контролировать все, что связано с моим именем. И если кто-то, прикрываясь мной, угрожал вам, то будьте уверены – я разберусь. А сейчас, если у вас больше нет претензий, пожалуйста, возьмите билеты и сходите на концерт с подругой.
Ника почувствовала, как щеки вспыхнули – он прямым текстом выставлял ее из кабинета, да еще и советовал, с кем пойти на концерт! Она поднялась, аккуратно поставила чашку на стол и пошла к выходу, так и оставив конверт с билетами на подлокотнике кресла, но Гавриленко догнал ее и остановил, крепко взяв за плечи:
– Ника, не надо так. Я не хотел обидеть вас. Мне на самом деле хочется, чтобы вы пошли… Это редкое событие, красивое шоу, прекрасный репертуар… Пожалуйста, не отказывайтесь!
Она взглянула в его глаза и потупилась – Максим смотрел на нее открытым, просящим взглядом, который так не вязался с предшествовавшими жесткими словами.
– Спасибо… я с удовольствием схожу… Но больше ничего мне не присылайте.
– Договорились, – улыбнулся Гавриленко. – Могу ли я взамен надеяться, что вы согласитесь как-нибудь в выходной прогуляться со мной по бульварам?
Ника совершенно неожиданно для себя согласно кивнула головой, хотя и была рассержена. Но, когда в глазах Максима мелькнуло просительное выражение и ожидание положительного ответа, она не удержалась. Кроме того, прогулка недельной давности оставила приятные впечатления, и Ника была совсем не против ее повторить.
– Тогда я позвоню?
– Конечно.
Она толкнула дверь и вышла из кабинета, а Гавриленко еще долго улыбался, глядя на оставленную на столике чашку, из которой пила кофе Ника.
От медитативного созерцания его отвлек приход Никитича с целым ворохом документов.
– А ты чего это такой довольный? – с ходу поинтересовался он, плюхаясь в кресло и начиная раскладывать бумаги в только ему ведомом порядке.
– Да так… – уклончиво ответил Максим, не слишком довольный вторжением.
– Ох, Максим-Максим, твое «да так» только что мимо меня пролетело, обдав духами, – добродушно заулыбался Никитич. – Чего это она с утра пораньше? За пасквили свои извиняться прибегала?
Гавриленко недовольно поморщился:
– Выбирай выражения, а? Какие пасквили?
– А ты не читал? Аккурат вчера новая статейка вышла.
Максим пожал плечами, давая понять, как мало значения придает статьям в «Столичном хроникере». При этом он не кривил душой – его репутацию не раз пытались подорвать куда более грязными намеками и обвинениями, так что еще несколько инсинуаций погоды уже не делали. Однако у Никитича было свое мнение. Он по-стариковски пожевал губами, поморщился и недовольным тоном проговорил:
– Ты ей тут лишнего, я надеюсь, не насопливил?
– Не смей разговаривать со мной в таком тоне! – загремел Гавриленко, разворачиваясь к Никитичу.
Тот насмешливо крутил в руке очки:
– Но-но, не забывайся! Я не твой наемный менеджер. И я смею говорить с тобой так, как ты того заслуживаешь. Я тебя создал, не забывай. И я не позволю, чтобы какая-то рыжая корова своими копытами топтала мой газон, ясно тебе? Хочешь в койке с ней кувыркаться – на здоровье, даже помогу, чем смогу, но в дела ее не посвящай, понял?
Гавриленко тяжело задышал, нервным жестом схватил со стола бутылку минеральной воды и залпом выпил почти половину.
– Она не интересуется моими делами!
– Ну конечно! Она твоими прекрасными глазами и двухметровым ростом увлеклась, – фыркнул Никитич, возвращаясь к бумагам. – Только ты внимательно статейки ее почитай, милок, и подумай на досуге, а не сболтнул ли ты чего лишнего в припадке влюбленности.
– Я тебя очень прошу – прекрати этот разговор, – тихо сказал Максим, усаживаясь в свое кресло. – Ты ведь ее совсем не знаешь?!
Никитич водрузил очки на нос и широко улыбнулся:
– Ошибаешься, сынок! Я много чего о ней знаю. И где родилась, и как училась, и где работала, и кто мама с папой, и какой кофе любит. Хочешь, скажу, какое белье предпочитает?
Максим поморщился:
– Вечно ты все опошлишь…
– А что в нижнем белье пошлого? По-моему, оно многое может рассказать о своей хозяйке. Но ладно, пощажу твою тонкую натуру.
– Мне эта информация ни к чему.
– Тебе, может, и ни к чему, а мне пригодится.
– Что тебе с этих знаний? Давай договора, хочу быстрее закончить. – Максим пресек наконец так раздражавший его разговор и демонстративно углубился в чтение бумаг, услужливо придвинутых ему Никитичем.
Как и всегда, если дело касалось финансовых вопросов, Гавриленко погружался в мелочи настолько, что, оторвавшись, потом не сразу понимал, где находится и что делает. Он педантично проверял каждую цифру, каждую строку договора вплоть до банковских реквизитов собственной фирмы, которые знал наизусть. Он был придирчив к формулировкам, к нюансам, ко всему, что могло стать препятствием для заключения сделки или нанести какой-то вред благополучию его фирмы. Никитич же, наблюдая за воспитанником, размышлял о том, правду ли сказал Максим о своих разговорах с Никой Стаховой. Судя по выражению лица, которое было у воспитанника, когда Никитич вошел сегодня в кабинет, отношение Максима к этой журналистке отличалось от просто делового, и как раз это могло навлечь неприятности. Как бы его совершенно очевидная влюбленность в эту деваху не стала причиной еще больших проблем, чем уже есть… У Никитича, правда, был припасен один козырь, которым он и решил воспользоваться, когда Гавриленко, откинув от себя очередной лист договора, потянулся к сигаретам.
– А вот еще мне кажется, Максим, что этот Артем… – Никитич, сдвинув на кончик носа очки, глянул в лежавшие перед ним на столе бумаги, – да, Артем Масленников… как бы это выразиться…
– Ты не юли, – вдруг напрягся Гавриленко, почувствовав, что верный страж чего-то не договаривает, хотя явно приготовил интересную и ценную информацию. Он отлично знал имя главного редактора «Столичного хроникера»…
Никитич снял очки, сунул дужку в рот и задумчиво смотрел на Максима, словно прикидывая, стоит ли говорить. Он знал этого человека буквально с пеленок, характер Гавриленко формировался под его чутким присмотром. Но всякий раз, когда предстоял серьезный разговор, Никитич не мог заранее предугадать, какой будет реакция. Гавриленко легко выходил из себя, бушевал, стучал кулаком по столу, мог метнуть в стену то, что попадало под руку: телефон, пепельницу, стакан с карандашами. Однако, успокоившись и взвесив все, Максим так же легко признавал свою неправоту и приносил извинения. Никитич давно не удивлялся этим вспышкам – еще в детстве Максим упал с дерева и получил довольно серьезную травму головы, и подобные проявления характера сопровождали его практически постоянно. В школе из-за этого возникали проблемы с одноклассниками, но со временем и они научились не обращать внимания. Максим при всех его недостатках оставался душой компании, его уважали за обширный кругозор и высокий интеллект, а также за то, что Гавриленко никогда и никому не отказывал в помощи. В любой, будь то банальное «дай списать» или проблемы со старшеклассниками, вымогавшими деньги. Физически развитый и занимавшийся вольной борьбой Максим мог легко разобраться с кем угодно, если слова и уговоры не действовали.
– Ну? – Гавриленко почувствовал, что начинает выходить из себя, подогреваемый молчанием Никитича.
– Да что – ну? Масленников этот – любовник твоей распрекрасной Вероники, – вздохнул заместитель. – Понимаешь теперь, почему летят в мусор твои букеты и прочая мишура? – Он кивнул на небрежно брошенный в угол кабинета букет белых лилий, возвращенный Никой. – Они вместе уже несколько лет, и, насколько я понял, Масленников готовится сделать Стаховой предложение.
– С чего ты это взял?
– Колечко он купил. Простенькое такое – белое золото, бриллиантик в ноль-двадцать пять карата…
– Что, на больший духу не хватило? – криво усмехнулся Максим, чувствуя себя не особенно уютно. Ему и в голову не приходило, что у Ники может быть поклонник и уж тем более что этот поклонник – ее шеф Масленников…
– Может, и не хватило, – согласно кивнул Никитич, – не все же у нас строительные воротилы. Кто-то таких денег в глаза не видел.
– Ладно, давай дальше.
– А что – дальше? У тебя вон лицо серое сделалось, Максимка. Влюбился?
Гавриленко дернулся и встал из-за стола, отошел к окну и машинально взял с подоконника два белых шара из оникса, которые всегда крутил в пальцах, если сильно волновался. Никитичу пришла в голову другая мысль… Если один из этих шаров полетит в стену, то хорошего точно не жди. Он встал, осторожно приблизился к воспитаннику и тронул за рукав пиджака:
Гавриленко дернулся и встал из-за стола, отошел к окну и машинально взял с подоконника два белых шара из оникса, которые всегда крутил в пальцах, если сильно волновался. Никитичу пришла в голову другая мысль… Если один из этих шаров полетит в стену, то хорошего точно не жди. Он встал, осторожно приблизился к воспитаннику и тронул за рукав пиджака:
– Максим… ну, все ведь предельно просто. Разреши мне, и я все сделаю. Ты будешь ни при чем, а Вероника твоя скоро и думать забудет об этом Артеме.
Гавриленко угрюмо молчал, перебирая шары в руке. То, что предлагал Никитич, конечно, выглядело заманчиво, но слишком уж отдавало подлостью. Конечно, он очень хотел устранить возможного соперника, но делать это способами, доступными Никитичу, не считал достойным. Вдруг Ника когда-то узнает – и что делать? «Прости, дорогая, я не мог выносить твоего любовника?» Да и не мог он совсем уж определенно сказать, что влюблен в Нику. Да, есть симпатия, есть тяга, есть влечение… Но любовь ли это?
– Максим, – вкрадчиво заговорил Никитич, почувствовав, что Гавриленко сомневается, – сынок, ты ведь знаешь меня: все будет так, что никто никогда не докопается. Я не подведу. Просто сил ведь нет смотреть, как ты себя изводишь. Ну, что тебе в этой Веронике? Мало девок красивее? И – что немаловажно – доступнее? Чтобы без таких вот ситуаций, чтоб не уговаривать, не лезть вон из кожи, не изобретать всякий раз новую романтическую дурь?
– Вот именно! – вдруг с ожесточением бросил Максим. – Вот именно – доступных полно, поэтому и чувствую себя как на помойке. Им же все равно, с кем – была бы кредитка платиновая! Не хочу, устал, понимаешь? Семью хочу, Никитич, семью, где меня любят и ждут не за то, сколько я бабла в клюве притащу, а просто за то, что я Максим Гавриленко, муж, отец, любимый человек, понимаешь? Когда открывается дверь, а за ней тебя встречают, рады тебе, искренне рады, а не потому, что сейчас ты жестом фокусника вынешь из кармана билеты в Майами! Не за бриллианты размером с голубиное яйцо! Не за возможность встретить Новый год с какими-нибудь звездами, а за этот же праздник, но только с семьей, возле елки, за городом, со снежками и санками, с настоящей баней и без всяких прихвостней! С кем, ну, с кем из всех моих бывших баб я мог бы такое иметь?!
Никитич тяжело вздохнул. Он прекрасно помнил всех прежних любовниц Максима по именам, но вот в остальном все эти девицы сливались для него в бесконечную череду безликих кукол с искусственным смехом, горящими глазами, похотливыми улыбками и жадными, суетливыми пальцами, в которых они все как одна цепко сжимали отступные, привозимые им самим Никитичем, когда Максиму наскучивало общение. Для этих девиц не существовало ничего, кроме денег и престижного положения любовницы «самого Гавриленко». Разумеется, ни о какой женитьбе на ком-то из этих «вырезных кукол», как называл их Никитич, речи никогда не шло. Ему вообще казалось, что Максим так и будет жить холостяком, но выяснилось, что в планах Гавриленко такой пункт, как женитьба и семья, значился, хотя и стоял немного особняком. И надо же было случиться, что именно журналистка Стахова, сующая свой нос в дела «Изумрудного города», окажется той самой женщиной, к которой Максим испытает нежные чувства! Почему именно она? Никитич, видевший Нику пару раз, не мог взять в толк, что именно нашел в этой девице Гавриленко. Попадались ему красотки поярче, были и фотомодели, и даже парочка мисс и вице-мисс разных городов, и еще пара-тройка певичек из начинающих. Но Стахова… «Не баба – лошадь!» – так определил про себя Никитич, взглянув на Нику впервые. Ее было как-то слишком много, чересчур. Высокий рост, крупные формы, резкие черты лица, копна волос такого рыжего цвета, что у Никитича это вызывало откровенную неприязнь и ассоциацию с песней «Оранжевое море, оранжевое небо…». Представить Максима рядом с этой…
Никитич категорически отказывался верить в то, что его воспитанник всерьез увлекся, но сегодняшний разговор и вид понурого Максима убедил его в том, что придется либо смириться, либо вмешаться, помочь, оградить. Даже если Максим будет возражать. Именно с этим решением Никитич и покинул кабинет Гавриленко, сославшись на необходимость срочного звонка.
На воскресный концерт Ника отправилась с Ириной – не Артема же было приглашать, тут ведь даже не соврешь, что сама купила. Билеты были в vip-ложу, пригласительные, и Масленников сразу же понял бы, от кого они. Но если не кривить душой, то Ника не особенно стремилась провести воскресный вечер с Артемом после пятничной размолвки.
Они с Ириной слушали прекрасный голос певицы, и Ирка, отлично разбиравшаяся в опере, вполголоса пересказывала Нике либретто тех опер, арии из которых исполнялись. Стахова была равнодушна к оперному искусству, равно как и к балетному, но сейчас вдруг поняла, что лишала себя какого-то совсем иного удовольствия, доступного, по ее мнению, далеко не многим ценителям. Вот Ирка – та понимала, и ее глаза светились таким счастьем, словно Ника не билет в оперу ей предложила, а бриллиант неприлично крупных размеров.
В антракте они пили шампанское, и подруга вдруг заинтересовалась происхождением пригласительных, оценив публику, которая их окружала. Все эти холеные дамы в вечерних платьях от лучших дизайнеров, в драгоценностях и с крошечными, но явно дорогущими клатчами, мужчины в смокингах и белых рубашках – не создавалось впечатления, что это сотрудники офисов коротают вечер перед началом новой рабочей недели.
– Так откуда дровишки? – сделав очередной глоток игристого напитка, поинтересовалась Ирина.
– Ир, тебе что важнее – процесс или то, что ему предшествовало? – попробовала уклониться Ника, которой не очень хотелось произносить фамилию Гавриленко из опасений, что кто-то может услышать.
– Дорогая, в некоторых делах все важно: и прелюдия, и процесс, и завершение, – хитро улыбнулась подруга. – Но ведь здесь явно обошлось без этого? Или не обошлось и ты поэтому так скрытничаешь? Ну, признавайся – это твой красавчик-олигарх?
– С чего ты взяла, что он красавчик?
– Ой, Никуся, ты что же думаешь, что Интернет провели только в ваш колхоз? Набрала в поисковике, вывалилась куча снимков. И все так, как ты и говорила: он неприлично красив, я тебя понимаю.
Ника разозлилась. Ей почему-то стало неприятно, что Ирина вот так оценивающе говорит о Максиме, да плюс к тому еще и намекает, что между ним и Никой что-то было.
– Я еще не дошла до того, чтобы спать с мужчиной за билет в оперу, – процедила она, перехватывая официанта с подносом и меняя бокал на наполненный.
Ирина приобняла ее за плечи свободной рукой и прошептала на ухо:
– Ты не сердись, Никуша, я не хотела тебя обижать. Поверь: даже если ты переспала с ним бесплатно, я тебя отлично поняла бы.
Ника хотела было взорваться, но тут увидела озорной огонек в глазах подруги и поняла, что та просто шутит, наслаждаясь тем, как она, Ника, принимает все за чистую монету и сердится. Еще с юности такая манера выводить Нику на эмоции значилась среди любимых Ирининых развлечений.
– Ну тебя, – притворно надула губы Стахова, – вечно гадости говоришь. Не спала я с ним!
– Ну и зря, – Ирина совсем несолидно показала ей язык и удалилась назад в ложу царственной походкой.
После концерта они решили прогуляться, хотя длинные вечерние платья на улице смотрелись слегка напыщенно. Но теплый вечер располагал к пешему возвращению домой, и, договорившись, что такси Ирине они поймают возле Никиного дома, подруги не спеша направились по улице.
– Выглядим сейчас как две кокотки на Елисейских Полях, – заметила Ирина.
– Слушай, у меня сложилось впечатление, что у тебя с твоим Иржи что-то не то, – ехидно поддела Ника. – Ты все разговоры сводишь к постели.
– Мы с Иржи расстались, – обыденно отозвалась Ирина, и на ее прекрасном лице не дрогнул ни единый мускул.
Ника же оторопело замерла посреди тротуара. Союз Ирины и преуспевающего пражского адвоката Иржи казался ей таким же прочным, как алмаз. Иржи был старше Иры на пять лет, имел собственную контору, хорошо зарабатывал, любил ее и часто заговаривал о детях. И вдруг…
– Ты мне не сказала, – только и смогла с упреком вымолвить Стахова. – Столько времени здесь – и даже словом не обмолвилась… Подруга называется…
Ирина мягко улыбнулась, взяла Нику под руку и потянула за собой:
– Никуша, я уже пережила эту историю, поверь мне. Просто не хотела возвращаться. Неприятные воспоминания, понимаешь? Иржи повел себя как свинья, и мне не хотелось заново ворошить этот навоз.
– Как хочешь…
– Не обижайся, Никуша… Я пока не готова, честное слово. Но непременно расскажу, мне ведь некому больше. Ты самый родной для меня человек с тех пор, как не стало мамы. – Ирина крепко прижалась к Нике и ткнулась лбом в ее плечо.