Каждая серия «Миссии» тоже начиналась с пленки. Дэн Бриггс, глава IMF, Impossible Mission Force, получает конверт со снимками и саморазрушающуюся пленку с инструкциями. Смотрит досье, подбирает команду, составляет план. В жизни, слава богу, обходились без саморазрушающихся пленок: устные распоряжения, на прощанье – рукопожатие, как всегда крепкое.
Да, вот что напомнила сегодняшняя встреча: конверт, снимки, досье. Вот прогноз, вот, мистер Хенд, ваша последняя невыполнимая миссия. Команду вам представят в понедельник, они и составят план действий.
Значит, у меня есть уик-энд, думает Барни. Один уик-энд. Так сказать, увольнительная. Как когда-то в Корее перед наступлением.
На плазе Барни паркуется. Ну да, полгода назад он где-то здесь видел вывеску агентства путешествий, надо надеяться, они не закрылись, испугавшись азиатского кризиса.
Высокий подтянутый мужчина в однобортном темно-синем костюме, тонкие сухие губы, глубокая мягкая шляпа скрывает седой ежик волос. Однотонный фуляровый галстук (Энтони всегда смеялся над пристрастием американцев к ярким цветам), «хартманновский» атташе-кейс в правой руке, билет – в левой.
Барни всегда был внимателен к деталям – именно детали в одежде и создают стиль. Жаль, сегодня некому оценить, как завязан узел галстука, как сложен платок в нагрудном кармане. Кругом – гавайские рубашки, обрезанные джинсы, линялые футболки. На одних – дурацкие надписи, кому-то они кажутся смешными – и это еще одно свидетельство, что нормального юмора больше не осталось. На других и того хуже – логотипы, копии киноафиш, анонсы музыкальных туров. Барни Хенд никогда не понимал, как человек может добровольно превратить себя в рекламную тумбу.
Хорошо, что сегодня не надо быть незаметным, – на весь рейс на Лас-Вегас он один в костюме и галстуке. Сосед в майке навыпуск улыбается и говорит:
– Первый раз лечу в Лас-Вегас, с детства мечтал.
Судя по акценту – из Восточной Европы, может, даже и из России.
Барни вспоминает: своего первого русского он тоже встретил в самолете, двадцать лет назад, во время той самой роковой операции…
Холодные серые глаза Z разглядывали Хенда без тени снисхождения. Зачем Z вызвал его? Чтобы устроить выволочку по поводу ошибки, едва не стоившей жизни их агенту в Восточном Берлине? Или, хуже того, собирается перевести Хенда на работу в офис, забыв обо всех его прошлых заслугах?
Но, может быть, говорил себе Хенд, шеф приготовил для меня настоящее дело, которым я смогу гордиться?
Z откинулся на спинку кресла и наконец заговорил:
– Как вы себя чувствуете? Рады встрече?
– Очень рад, шеф. И чувствую себя отлично.
– Вы выглядите усталым последнее время, – сказал Z пугающе мягким голосом. – Вам следует немного отдохнуть… проветриться. Дадим вам небольшой отпуск, может, слетать на недельку домой.
– Это не входит в мои планы, сэр! – ответил Хенд. – Я в отличной форме.
– Слетайте, слетайте, – сказал Z своим самым сладким тоном. – Полетите вместе с Энтони Лимансом из MI5 – вы, кажется, уже работали вместе.
– Да, сэр. Энтони отличный парень и настоящий профи. Но разве он собирается в Америку?
– Как видите, собирается. У нас уже и билеты куплены на вас обоих.
– Мне не нужен отпуск, сэр! – упрямо сказал Хенд. – Но если вы приказываете…
– Да, – ответил Z, – приказываю.
Он раскурил трубку и еще раз оглядел Хенда.
– И вот еще, – сказал он. – С вами полетит один человек. Вы должны проследить, чтобы он добрался до Штатов в целости и сохранности. Но никто не должен знать, что вы сопровождаете его, – ни здесь, ни в Нью-Йорке. Пусть все считают, что он летит как обычный пассажир. Вот его карточка, посмотрите.
Z протянул Хенду фотографию немолодого мужчины. Глаза – светло-серые, кожа морщинистая, обвисшая, губы мясистые, уши маленькие, с широкими мочками, характерными для людей с еврейской кровью. Впрочем, форма носа и скул выдавала в нем славянина.
– И кто вы такие – тоже никто не должен знать, – сказал Z. – Полетите как обычные пассажиры.
Хенд вздохнул: как обычные пассажиры – это значит, никто не будет встречать их в аэропорту Кеннеди, и придется, как всем прочим, пройти мучительное чистилище санитарного и таможенного контроля, проторчать не меньше часа в душных, выкрашенных в грязно-зеленый цвет комнатах с застоявшимися запахами пота, вины и страха, что витают над всеми пограничными пунктами: страха перед закрытыми дверьми с табличками «Посторонним вход воспрещен», за которыми скрываются въедливые служащие, шкафы с папками, трескучие телетайпы срочной связи с Вашингтоном – с Комитетом по борьбе с наркобизнесом, контрразведкой, министерством финансов, ФБР и самой Конторой, на этот раз пожелавшей сделать вид, что Барни Хенд не имеет к ней никакого отношения.
Ну что ж, приказ есть приказ. Такова была его профессия – и Хенд любил ее. Пистолет в подмышечной кобуре, рядом надежный спутник, борьба идет за правое дело – что еще нужно мужчине?
Много лет назад отец сказал:
– Я иду сражаться за правое дело, сынок. Бог будет заботиться обо мне, а ты будешь мною гордиться.
Техасский полдень, горячий, как раскаленный камень. Белое от жара небо над фермерским полем. Отец в новой военной форме нагнулся к одиннадцатилетнему Барни, и мальчишка почувствовал, как к привычному отцовскому запаху – пота, земли, горячего металла и бензина – примешивается новый и незнакомый запах, запах далекой войны.
– Ты остаешься за старшего, сын, – сказал тогда Джимми Хенд. – Мать и сестра – всего лишь женщины, у тебя есть здравый смысл, у них – нет. Поклянись, что будешь заботиться о них.
– Да, папа, – сказал Барни.
– Поклянись, – повторил отец. – Подними руку и поклянись!
Барни поднял над головой худенькую ладошку. Казалось, свет солнца проходит сквозь пальцы, просвечивая их насквозь, как Икс-лучи из глаз Супермена.
– Клянусь! – сказал Барни.
Тогда отец поцеловал его и прошептал:
– Храни тебя Бог, сын!
– Тебя тоже, папа, – сказал Барни и почувствовал, что слезы закипают в глубине широко раскрытых голубых глаз.
– Я иду сражаться за правое дело, сынок, – ответил ему отец. – Бог будет заботиться обо мне, а ты будешь мною гордиться.
– Я горжусь тобой, папа, – сказал Барни, как будто знал, что забота Бога – вещь ненадежная и все, что хочешь сказать отцу, лучше не откладывать и сказать прямо сейчас.
Барни был прав – Бог позаботился о Джимми Хенде как-то странно, вогнав кусок японского железа ему в лоб, на сантиметр ниже края каски.
Долгие годы война в Европе была для Барни далеким и страшным воспоминанием детства. Только в армии Барни сообразил, что, родись он на пять лет раньше, вполне мог бы и сам высадиться в Нормандии.
Глядя на Энтони Лиманса, Барни иногда вспоминал отца. Джимми Хенд научил сына, что быть мужчиной – это значит отвечать за свою семью и быть готовым умереть за свою страну. Быть мужчиной для Энтони Лиманса значило не бояться опасности, любить женщин, дорогие машины, сшитые на заказ костюмы и сигареты, специально заказанные в Лондоне у Морлендов с Гроувнор-сквер. Одним словом – сохранять пресловутый британский стиль с его сдержанной манерой одеваться, умением обращаться к женщинам с высокомерным уважением и привычкой говорить «счет» и «автомобиль» вместо «чек» и «машина».
Энтони и Барни сразу прониклись друг к другу симпатией, а сейчас сидели в баре венского аэропорта в ожидании рейса на Нью-Йорк. За прозрачной стеной, мокрой от осеннего дождя, один за другим взлетали лайнеры. Бармен плеснул виски в стакан со льдом. Сделав глоток, Барни спросил Энтони:
– Что ты знаешь об объекте?
– Почти ничего. Мы вели этого русского, но по каким-то причинам решили передать его вам. Теперь отправляем парня в Штаты: возможно, начальство считает, что там безопасней.
– Как я понимаю, его могут попытаться убить, – сказал Хенд.
– Да, поэтому мы и здесь, – кивнул Энтони.
Хенд и Энтони заняли места у прохода, весь салон под наблюдением, в особенности несколько рядов вокруг объекта – седого мужчины в плохо пошитом костюме и старомодных очках. Через проход от него – пожилая чета туристов со Среднего Запада. Видимо, купили двухнедельный тур, возвращаются домой, готовятся поразить всех своими рассказами.
Сиденье рядом с русским пустовало, он положил туда взятую у стюардессы The New York Times, из потрепанного портфеля достал толстую книжку и принялся читать, отчеркивая на полях. Было видно – объект нервничает.
В проходе появилась стюардесса, катя перед собой столик с закусками. Молодая миловидная блондинка, чуть вздернутый носик, униформа выгодно подчеркивает конусы грудей.
Сиденье рядом с русским пустовало, он положил туда взятую у стюардессы The New York Times, из потрепанного портфеля достал толстую книжку и принялся читать, отчеркивая на полях. Было видно – объект нервничает.
В проходе появилась стюардесса, катя перед собой столик с закусками. Молодая миловидная блондинка, чуть вздернутый носик, униформа выгодно подчеркивает конусы грудей.
Внезапно Хенд почувствовал беспокойство, хорошо знакомое по корейской войне, словно вновь оказался по ту сторону линии фронта. Он передернул плечами, прогоняя неприятное ощущение, и через проход взглянул на Энтони: тот тоже следил за девушкой из-под полуприкрытых век. Невнимательному наблюдателю могло показаться, что Энтони спит, но Барни знал: напарник настороже и ни на секунду не выпускает объект из поля зрения.
Беспокойство не проходило. Опыт научил Барни доверять интуиции: сама суть работы шпиона заключалась в том, чтобы находить смысл в, казалось бы, разрозненных деталях, подсознательно анализировать, делать выводы, а потом действовать стремительно и без раздумий.
Столик с закусками замер между объектом и четой туристов, стюардесса, наклонившись, что-то сказала русскому, тот переспросил, поправляя очки.
Сидящий напротив турист решительно расстегнул чехол фотокамеры, блеснул металл. Энтони бросился через проход, Барни перескочил тележку и вместе со стюардессой свалился на русского. Женский визг, звон приборов, перекошенный рот объекта, разгневанный голос со среднезападным акцентом:
– Вы что, с ума сошли? Я чё, не могу фотографировать в самолете?
Да, в самом деле, обычный фотоаппарат – но кто мог подумать, что этой деревенщине захочется сфотографировать трансконтинентальную закуску? Кому вообще может прийти в голову идея фотографировать еду?
Хорошо еще, что Энтони не стал стрелять, подумал Барни, помогая стюардессе подняться.
Но задание мы, похоже, провалили.
– Извини, крошка, – сказал Энтони, – я сейчас все объясню. Но только – с глазу на глаз, хорошо?
Приобняв девушку за плечи, он увел ее в головной салон. Ощущая на себе возмущенные взгляды других пассажиров, Барни сел рядом с русским – чего уж теперь?
– Кирилл, – представился мужчина.
– Джеймс, – сказал Барни.
Самолет снижается, и Вегас посреди пустыни вспыхивает морем огней – словно один огромный аэропорт, принимающий лайнеры со всего света. Много лет назад человек, назвавшийся Кириллом, сказал:
– Для нас, уехавших из России, любой аэропорт всегда будет напоминать крематорий.
Глупость, а запомнилось – и вот почему-то пришло на ум.
Впрочем, к чему это – про крематорий? Лучше вспомнить, как приехал сюда в первый раз, в 1954 году, почти сразу после демобилизации. Блики на лобовых стеклах и хромированных бамперах встречных машин слепили глаза, взмокшая сорочка липла к телу, но когда подступавшая к дороге пустыня с редкими вкраплениями реклам запестрела бензоколонками и мотелями, у Барни захватило дух. Он проезжал мимо плавательного бассейна, огражденного прозрачными стенками, и видел девушку, что стрелой вонзилась в зеленую воду, подняв облако пузырьков. Он видел официанток в купальниках и туфлях на высоком каблуке – они крутились около машин в ресторане «Бензотерия»: припарковавшись, там можно было пообедать, не выходя наружу. Реклама зазывала: «Только здесь, только для вас, только сегодня! Хотдоги. Ледяные напитки… Гигантские гамбургеры… Атомные гамбургеры!»
Ну да, Атомные Гамбургеры. Лас-Вегас тогда называли Атомным Городом: неподалеку в пустыне раз в месяц взрывали новую бомбу. Это привлекало туристов, местная палата коммерции даже выпустила специальный согласованный с Пентагоном календарь. В ресторанах – Атомные Гамбургеры, в барах – Атомный Коктейль, девушки щеголяют Атомной Прической, а во «Фламинго» и «Сэндз» выбирают «Мисс Атомную Бомбу»: хористки одеты в перевернутое белое платье – бедра обнажены, живот прикрыт, грудь и плечи тонут в кружеве, словно во взбитых сливках. Наряд изображает атомный гриб, а канканный взбрык стройных ног, вероятно, символизирует всепроникающее бета-излучение.
Самая главная вечеринка Атомного Города проходит в Sky Room отеля «Дезерт-инн». Барни отправился туда по приказу полковника Зойда – конкретного задания тот не дал, только сказал: осмотришься там, познакомишься с людьми, в доверие войдешь… Ну что ж, в тот год Барни только и делал, что осматривался, – и если после Кореи он думал, что Контора сразу пошлет ловить коммунистических шпионов, то его ждало разочарование. Впрочем, Барни было двадцать четыре – а кто в таком возрасте откажется осматриваться в Лас-Вегасе, Беверли-Хиллз и Санта-Барбаре, да к тому же за казенный счет?
После второго Атомного Коктейля Барни уже любит всех гостей Sky Room. Прекрасные люди: поют, шутят и смеются. Невозможно поверить, что среди них – скрытые комми, чей заговор, подобно раковой опухоли, изнутри разрушает Америку. Но ведь не случайно полковник Зойд послал его сюда? Нет, не случайно! Держите ухо востро, лейтенант! – говорит себе Барни и заказывает еще один коктейль.
Пустыня в панорамных окнах – как на ладони, гости «Дезерт-инн» лихорадочно напиваются в ожидании кульминации. Как это будет? Почувствует ли он толчок? Что сначала – далекий «бух!» или яркая вспышка на горизонте?
И вот – наконец-то! Барни кажется, все происходит одновременно – под ногами вздрогнул пол, в ушах громыхнуло напоминанием о Нактонгане, за окном распустился зонтик ядерного гриба – сияющий цветок, воплощенный чистый свет, абсолютная энергия, сила и слава. Вот оно, могущество нашей страны, вот она, наша победа над врагами, надежный заслон новым япошкам, гитлерам и проклятым коммунистам!
Барни вместе со всеми орет «ура!» и от полноты чувств целует полуодетую официанткув губы.
Через двенадцать лет, когда Барни будет выполнять свой долг в Европе, «Дезерт-инн» купит Говард Хьюз, эксцентричный миллионер, твердо задумавший привнести в Лас-Вегас респектабельность и потеснить гангстеров, которые когда-то создали этот город. Ну что ж, Хьюз преуспел – и вот результат: от старых добрых дней остались только названия, да и то не все. «Сэндз» снесли несколько месяцев назад – на его месте отвратительная стройка. Куда отправиться – в перестроенный «Стардаст»? В «Сахару», украшенную 27-этажной башней? Или все-таки во «Фримонт»?
Барни смотрит в зеркальце на таксиста – немолодой смуглолицый южанин, итальянец или латинос.
– Простите, – спрашивает Барни, – не знаете, как там «Фримонт»? Сильно изменился?
– Не знаю, – отвечает таксист с незнакомым гортанным акцентом.
– Давно в городе? – спрашивает Барни. – Откуда сами?
– Из Джорджии, – говорит таксист, – не из штата, из страны. Бывший Советский Союз.
– А, русский, – кивает Барни.
– Не русский, нет, – злится таксист, – джорджианец, грузин по-нашему.
– Да-да, – говорит Барни, – вы получили свободу от русских, я знаю.
Вот так мы и выиграли у них холодную войну, думает бывший агент Барни Хенд. Развалили их изнутри. Бомба фактически не понадобилась. Можно было их тут и не взрывать. Радиации меньше было бы.
Впрочем, чего уж там – радиация. Кто теперь разберет…
Барни всегда считал: эту борьбу за окружающую среду придумали в шестидесятых его коллеги из Москвы, чтобы ослабить американскую экономику, подорвать моральный дух страны, убедить американцев, что Атомная Бомба – мировое зло, а вовсе не великое достижение.
Как-то незаметно получилось: бомбардировка, ускорившая победу над Японией и спасшая жизни американских солдат, обернулась преступлением, едва ли не позором. Да, погибли мирные жители – но на войне всегда так! А разве наши солдаты хотели умирать? Разве мой отец – хотел? А теперь, значит, это мы перед японцами виноваты. Здрасьте-пожалуйста!
Вот и выходит, что в шестидесятые красные нас переиграли. Уж сколько лет прошло, даже их Союз развалился, а все по-прежнему твердят: ядерное разоружение, ядерное разоружение! Тьфу.
Барни вспоминает, как на борту «боинга», летевшего в Нью-Йорк, Кирилл сказал:
– Вас обманывают, как детей. Вас заставляют разоружаться. Вы спустили нам даже Прагу! Это позор, новый Мюнхен!
Барни кивал согласно. Да, он тоже так думал. Но что он мог сделать? Он был всего лишь рядовым этой холодной войны.
– А с нами так нельзя, – продолжал Кирилл. – С нами нужно давить, давить и давить! Атомная бомба – оружие свободного мира! Если бы не она, Сталин в сорок пятом захватил бы всю Европу!
– Этот подход у нас в Америке нынче не в моде, – сказал тогда Барни. – Впрочем, я из поколения, которое гордилось Бомбой. Даже любило ее.
– Это правильно, – серьезно кивнул Кирилл. – Бомба – это и есть настоящая реальность.